Собрание сочинений в 10 т. Т. 10. Хромая судьба. - Аркадий Стругацкий

ПРИЯТЕЛЬНИЦА. Но я читала меморандум Кемпбелла...

ПИСАТЕЛЬ. Кемпбелл — романтик. Рара авис ин террис. Таких больше нет. Мир управляется железными законами, и это невыносимо скучно. Серая чугунная скука железных законов... Они не нарушаются. Они не умеют нарушаться. Не надейтесь на летающие тарелки — это было бы слишком интересно...

ПРИЯТЕЛЬНИЦА. А как же Бермудский треугольник?.. Вы же не станете спорить...

ПИСАТЕЛЬ. Я стану спорить. Нет никакого Бермудского треугольника. Есть треугольник а бэ це, который равен треугольнику а-прим бэ-прим це-прим. Вы чувствуете, какая чугунная скука заключается в этом утверждении?.. Вот в средние века было интересно. В каждом порядочном доме жил домовой, в каждой церкви — бог... Люди были восхитительно невежественны! Как дети... И они были молоды! А сейчас каждый четвертый — старик. И все поголовно грамотные...

ПРИЯТЕЛЬНИЦА. Но вы же не будете отрицать, что Зона... порождение сверхцивилизации, которая...

ПИСАТЕЛЬ. Да не имеет Зона никакого отношения к сверхцивилизации! Просто появился еще один какой-то паршивый скучный закон, которого мы раньше не знали... А хотя бы и сверхцивилизация... Тоже, наверное, скука... Тоже чугунные законы, треугольники, и никаких тебе домовых и, уж конечно, никакого бога... Потому что если бог — это тоже треугольник, то я просто не знаю...

Сталкер выходит из парадного и кладет руку Писателю на плечо. Писатель оборачивается.

ПИСАТЕЛЬ. Ага. Это за мной. Пардон... (Забирает у приятельницы бутылку.) Прощайте, моя конфеточка...

СТАЛКЕР. Пойдемте.

ПИСАТЕЛЬ. Одну минуту. Вот эта дама любезно согласилась следовать за мною в Зону. Она — мужественная женщина, хотя и глуповата. Ее зовут... э-э... Простите, как вас зовут?

Приятельница немедленно загорается интересом.

ПРИЯТЕЛЬНИЦА. В Зону? Вы — сталкер?

Сталкер принужденно улыбается.

СТАЛКЕР. Ну какой я сталкер? (Писателю.) Вы все шутите. А нас тем временем уже ждут. Извините нас, мадам, нас ждут.

Он крепко берет Писателя за локоть и увлекает его по улице.

ПИСАТЕЛЬ (оборачиваясь). Прощайте, моя бабочка! Моя, в каком-то смысле, стрекозочка! (Сталкеру.) Послушайте, вы не знаете, кто она такая?

СТАЛКЕР. Вы все-таки напились.

ПИСАТЕЛЬ. Я? Ни в какой степени.

Сталкер увлекает его по улице.

ПИСАТЕЛЬ. Я просто выпил, как это делает половина народонаселения. Другая половина — да! — напивается. Женщины и дети включительно. А я просто выпил...

3. Кафе

Грязное темное помещение ночного кафе. За стойкой маячит сонный бармен. В сторонке у столика стоит Профессор.

Сталкер и Писатель входят.

ПИСАТЕЛЬ. Ну что ж, по стаканчику на дорогу? Как вы считаете? (Смотрит на Сталкера.)

СТАЛКЕР. Нет. Не надо.

ПИСАТЕЛЬ. Понятно. Сухой закон. Алкоголизм — это бич народов. Что ж, будем пить пиво.

Они подходят к Профессору, и тот спрашивает Сталкера.

ПРОФЕССОР. Это что? С нами?

СТАЛКЕР. Да. Ему тоже надо туда. Ничего, Профессор. Не беспокойтесь. Он протрезвеет.

ПИСАТЕЛЬ. Вы действительно профессор?

ПРОФЕССОР. Если угодно.

ПИСАТЕЛЬ. В таком случае разрешите представиться. Меня зовут...

СТАЛКЕР. Вас зовут Писатель.

ПРОФЕССОР. А как зовут меня?

СТАЛКЕР. Вас? Вас зовут Профессор.

ПИСАТЕЛЬ. Ага. Понятно. Я — писатель, и меня все почему-то зовут Писатель...

ПРОФЕССОР. Известный писатель?

ПИСАТЕЛЬ. Нет. Модный.

ПРОФЕССОР. И о чем же вы пишете?

ПИСАТЕЛЬ. Да как вам сказать... В основном о читателях. Ни о чем другом они читать не хотят.

ПРОФЕССОР. По-моему, они правы. Ни о чем другом и писать, наверное, не стоит...

ПИСАТЕЛЬ. Писать вообще не стоит. Ни о чем. А вы что — химик?

ПРОФЕССОР. Скорее физик.

ПИСАТЕЛЬ. Тоже, наверное, скука. Поиски истины. Она прячется, а вы ее повсюду ищете. В одном месте копнули — ага, ядро состоит из протонов. В другом месте копнули — красота, треугольник а бэ це равен треугольнику а-прим бэ-прим це-прим... Вы неплохо устроились. Мне хуже. Я эту самую истину выкапываю, а в это время с нею что-то такое делается... Выкапывал я истину, а выкопал кучу дерьма. Возьмите вы какой-нибудь закон Архимеда. Он с самого начала был правильным, и сейчас он правильный, и всегда будет правильный. А вот стоит в музее античный горшок. В свое время в него объедки кидали, а сейчас он стоит в музее и вызывает всеобщее восхищение лаконичностью рисунка и неповторимостью форм... Все ахают и охают, и вдруг выясняется, что никакой он не античный, а подсунул его археологам какой-нибудь жулик или шутник. И форма у него осталась неповторимой, и рисунок лаконичный, но аханье, как ни странно, стихает...

ПРОФЕССОР. Вы не правы. Вы говорите о профанах и снобах...

ПИСАТЕЛЬ. Ничего подобного. Я говорю о горшках. Я сам двадцать лет леплю такие горшки. И поскольку я — писатель модный, они восхищают книголюбов лаконичностью рисунка и неповторимостью формы. А через двадцать лет придет мальчик и заорет во все горло про голого короля!

ПРОФЕССОР. Господи. И вы об этом все время думаете?

ПИСАТЕЛЬ. Первый раз в жизни. Я вообще редко думаю. Мне это вредно.

ПРОФЕССОР. Наверное, невозможно писать и при этом все время думать, как ваш роман будет читаться через сто лет.

ПИСАТЕЛЬ. Натюрлих! Но с другой стороны, если через сто лет его не станут читать, то на кой хрен его сегодня писать?

СТАЛКЕР. А деньги? А слава?

ПИСАТЕЛЬ. Деньги! Слава! Слушайте, давайте поговорим о чем-нибудь приятном! Кстати, Профессор, ради чего вы впутались в эту историю? Чего вам понадобилось в Зоне?

ПРОФЕССОР (несколько ошарашенно). Н-ну... Что может физику понадобиться в Зоне? А вот что может в Зоне понадобиться Писателю — это интереснее. Деньги у вас, как я понимаю, есть. Слава — тоже.

ПИСАТЕЛЬ. Женщины гроздьями. Вилла.

ПРОФЕССОР. Вот именно. Чего же вам еще не хватает?

ПИСАТЕЛЬ. Вдохновенья, Профессор! Куда-то запропастилось мое вдохновенье. Хочу попробовать вернуть.

ПРОФЕССОР. А может, оно бы само вернулось?

ПИСАТЕЛЬ. Не думаю. Не похоже.

ПРОФЕССОР. То есть, вы исписались...

ПИСАТЕЛЬ. Что?

Некоторое время он молчит, затем говорит брюзгливо.

ПИСАТЕЛЬ. Ведь предлагали же вам поговорить о чем-нибудь приятном...

Сталкер смотрит на часы.

СТАЛКЕР. Простите. Пора.

4. Застава

Они выходят из кафе. За углом застыл у обочины большой черный автомобиль. Профессор открывает дверцы. На водительское место забирается Сталкер, а Профессор с Писателем усаживаются на заднее сиденье. Сталкер оборачивается, протягивает руку.

СТАЛКЕР. Ключ, пожалуйста.

Профессор молча кладет ему на ладонь ключ от зажигания. Сталкер заводит мотор, и машина стремглав уносится по темным предутренним улицам.

Они мчатся молча. Писатель дремлет, откинувшись головой в угол, холодно блестят очки Профессора, согнулся над рулем Сталкер, пожевывая потухшую сигарету. Мелькают за окнами машины редкие огни в окнах, мокрые кусты, мокрые решетчатые изгороди...

Машина притормаживает. Поперек широкой пустынной улицы — транспаранты со светящимися надписями на трех языках: «Стоп! Проезда нет! Только по специальным пропускам». И ниже: «До въезда в Зону — 300 м».

Сталкер сворачивает машину в узкий, заросший травой проулок, затормаживает. Открывает дверцу, выходит и, прокравшись до поворота, выглядывает.

Перед ним — застава войск ООН, охраняющих въезд в Зону. Бетонные стены, узкие, как амбразуры, окна. Прожектора на крышах. Прожектора и пулеметы на башнях. Броневики с мокрыми от дождя клепаными бортами. Часовые в мокрых от дождя металлических касках. Шоссе упирается в наглухо закрытые ворота. Далее в темноте блестят под дождем мокрые рельсы. Железнодорожная ветка упирается в наглухо закрытые ворота.