Цирк Умберто - Эдуард Басс

Он чуть отодвинулся от нее, но не сдался.

— Не беда! Доверься Паоло, и он научит тебя, как совладать с мужем.

— Хватит! — гневно выкрикнула Елена. — Ни слова больше об этом! Неужели твои дела так плохи?

Паоло откинулся на спинку стула, глаза его потухли.

— Плохи? Не совсем подходящее слово. У Паоло дела никогда не бывают плохи. У Паоло есть четыре танцовщицы, четыре прелестные, обольстительные танцовщицы, которыми восхищаются все мужчины… Поэтому его дела не могут быть плохи.

Елена не верила своим ушам. Перед ней раскрывалось нечто чудовищное, о чем она, честная труженица, даже не подозревала.

— Бывают, конечно, и срывы, неудачи, профессиональные неудачи, понимаешь? Недавно, к примеру, мы выступали в Бухаресте, деньжат загребли порядочно, но в ночь перед отъездом я засел за карты… Все шло к тому, что я встану из-за стола миллионером… Но утром я с трудом наскреб на дорогу сюда. А мы собирались в Вену. В общем, продул ангажемент в карты, а другого пока не нашел. С кем не случается! У нас оставались кое-какие драгоценности, но мы их быстро проели и пропили. Девочки у меня ловкие, смышленые, они не пропадут и мне не дадут пропасть. Правда, в незнакомом городе много не заработаешь… Иной раз и на дорогу не наскребешь…

— Сколько тебе нужно? — сухо спросила Елена.

— Да что ты, Еленка, мне ничего не нужно! Хочу сразу же тебя предупредить — мне абсолютно ничего не нужно! Разве могу я затруднять мою Еленку и просить ее о такой презренной вещи, как деньги!

Паоло произнес это с некоторой патетикой, но, сверкнув на нее искоса глазами, понизил голос:

— Разве что ты сама захочешь… помочь старому другу… Mon Dieu[154], среди коллег — это обычное явление, не правда ли?.. Тогда хотя бы сто флоринов, сто золотых… Отец и не узнает…

— Сто золотых! — ужаснулась Елена. — Откуда же я возьму такие деньги?

— О, разумеется, сто золотых — это много, слишком много. Я и не рассчитывал на такую сумму. Но хотя бы часть ее… Может быть, восемьдесят… шестьдесят… пятьдесят… Для мальчика, который любил тебя… который и сейчас тебя любит…

Елена содрогнулась. Уж хоть бы не говорил о любви заодно с деньгами! Она порывисто поднялась и, поколебавшись, подошла к секретеру. Выдвинув один из ящичков, Елена достала со дна конверт и обернулась к Паоло:

— Не знаю, сколько здесь. Я откладывала понемножку для сына. Это все, что у меня есть. Возьми.

— Изволь, от тебя я могу принять. Мы ведь старые друзья, не правда ли? Считать не нужно. Ты имеешь дело с честным человеком, и долг, разумеется, будет возвращен при первой же возможности.

И Паоло небрежным жестом сунул конверт в карман.

— Очень сожалею, что застал тебя в столь стесненных обстоятельствах. Я и не предполагал, что цирк находится в таком положении. Впрочем, что удивительного: твой отец уже стар, а Вашку… Вашку не подходит ни для тебя, ни для цирка Умберто. Всем, что он умеет, он обязан мне. Вот я был подходящий мужчина для тебя, я, а не Вашку. Со мной ты была бы счастлива… Паоло умеет сделать женщину веселой и счастливой…

— Умоляю, не вспоминай о прошлом, не мучай меня! — взмолилась Елена. — Тебе, пожалуй, лучше… уйти… Вашку может вернуться с минуты на минуту…

— Да, встречаться с ним лишний раз не стоит.

Паоло поднялся. Встала и Елена. Он подошел к ней и протянул руку. Она приняла ее. Паоло легонько сжал ее кисть, потом стал сжимать все сильней и сильней. Она вновь ощутила пылавший в нем огонь. Помолчав, Паоло вдруг склонился к ней и заговорил горячо и страстно, ласковым, вкрадчивым голосом:

— Еленка, Еленка, мечта моей юности, единственная избранница моего сердца, как я тоскую по тебе, как жажду тебя! Я нищ, но только потому, что потерял тебя, мою самую надежную опору. Верни мне блаженство, сделай сон явью, отбрось глупые предрассудки — какое они могут иметь значение для нас! Я люблю тебя, и ты тоже еще любишь меня, я вижу это по твоим увлажнившимся глазам, по твоим трепещущим ресницам! Как ты прекрасна, моя Еленка, как ты очаровательна, ты вся благоухаешь и горишь желанием молодости! Твой Паоло, твой единственный Паоло взывал к тебе всю жизнь, и вот теперь, когда он нашел тебя, когда мы одни, ты не прогонишь меня — нас ждет райское, неземное блаженство…

— Паоло… Па-о-ло… — всхлипывала Елена в невероятном смятении, а он все ниже и ниже склонялся к ней.

— Мы созданы друг для друга, Еленка, ты и я — двое нас в целом мире, смотри, вот я глажу тебя. О, какое наслаждение… Положи это…

Паоло взял ее левую руку и нежно отнял зажатый в ней предмет. Уверенный в своем успехе, он презрительно усмехнулся:

— Чулок… Бедная Еленка, королевна, вынужденная штопать чулки для такого тупоумного комедианта, как Даблкау… и его отпрыска…

В то же мгновение Елена отпрянула от него, словно отброшенная пружиной, и срывающимся от волнения голосом закричала:

— Вон!

Паоло не понял, какую ошибку он допустил, напомнив Елене о ребенке. Профессиональный соблазнитель, он полагал, что сломит ее сопротивление своей страстностью.

— Никогда! — ответил он и кинулся к ней с распростертыми объятиями. Бледная от волнения, Елена отступила к столу, схватила стек и хлестнула Паоло по лицу.

Паоло взвыл от боли, зашатался, схватился за щеку и попятился к двери.

— Бестия, — рычал он с ненавистью, — бить Паоло… Повадились! В папочку!

— Вон! — крикнула Елена уже твердо и решительно, словно перед ней был хищник.

— Ухожу, — прошипел Паоло, — ухожу, но вы дорого заплатите мне за это… вы все… Даблкау!

Хлопнула дверь. Елена стояла неподвижно, будто окаменев. Потом отбросила стек, упала на стул и разразилась судорожными рыданиями, оплакивая крушение своей единственной мечты.

Возможно, Гагенбеки руководствовались Библией, когда предсказывали Вашеку семь моровых лет. Как бы там ни было, пророчество их сбылось. Прошло действительно не менее семи лет, пока все образовалось и биржевые маклеры, прокуристы банков и управляющие акционерных обществ возвестили о начале нового экономического подъема. Однако для цирка Умберто горестные дни лишений не кончились, туго стянутый пояс еще нельзя было распустить. Проценты служили отличным удобрением для долгов, и те разрастались, как повилика. Доходы несколько улучшились, шапито снова заполнялось до отказа, но умбертовцам по-прежнему приходилось выбивать клин клином. Удрученный, быстро стареющий Бервиц проклинал судьбу, уготовившую им одни убытки, Вашек хладнокровно относился к неудачам и знал, в чем просчет: слишком много животных возили они с собой. Влюбленный в свое детище Бервиц накупил, когда еще конъюнктура благоприятствовала цирку, столько дорогостоящих животных, что теперь труппа не успевала зарабатывать на их содержание. Шапито не стало вместительнее, цены на билеты не изменились, но вместо одного слона они держали теперь шесть, вместо трех тигров — двенадцать, вместо пяти львов — восемь, вместо четырех медведей — семь; возросло и количество мелких животных в зверинце. Подумать только, сколько глоток трижды в день требовало пищи! Но дело не только в тоннах сена, десятках конских туш, мешках зерна, грудах свеклы и моркови. Большее количество клеток требовало большего числа тяжеловозов, кучеров и конюхов, больших расходов на ремонт, смазку, таможенные и мостовые пошлины, — словом, затраты возросли, а доходы ни на грош не превышали прежних. В этом и заключалась причина постоянных нехваток, но Бервиц и слышать ничего не хотел. После долгих размышлений Вашек нашел единственный способ если не выправить положение полностью, то по крайней мере несколько улучшить его. Сократить программу он не имел права, но однажды ему пришло в голову пойти по другому пути — расширить ее и взимать за дивертисмент особую плату.

Тесть не соглашался и на это, но Агнесса поняла, насколько удачна поданная зятем идея, и добилась ее осуществления. Настал день, когда Вашек смог объявить, что к прежним номерам прибавится еще фокусник, выступления которого составят самостоятельное отделение и будут проходить по окончании основной программы. Цирк отнесся к нововведению с нескрываемым недовольством, и Вашек еще раз убедился, как плохо, когда под началом у тебя одни старики с очерствелой душой, стремящиеся к тому, чтобы все оставалось неизменным, в привычных, застывших формах. Пуще других брюзжал старый Малина.

— Молодой-то в уме повредился, — бубнил он каждому встречному, — тоже выдумал — фокусника в дом пускать! Кругом вон сколько добра! Пусти его, так он начнет свои «чары-мары-фук» — ну и плакали вещички!

Старику мерещилась катастрофа.

— Этакому прохвосту, — доказывал он за ужином молодым тентовикам, — этакому прохвосту не место в цирке. Он небось горстями таскает золотые из носу. Только других будет объедать!