О войне. Части 5-6 - Карл Клаузевиц

Теперь, нам кажется, мы отметили все, что составляет руководящие идеи и основные стремления, а следовательно, и опорные точки всей деятельности при обороне театра войны, когда не предвидится никакого решения. Мы преимущественно стремились перечислить их подряд, дабы представить картину связи стратегической деятельности в целом. Отдельные мероприятия, в которых они проявляются в действительности (позиции, марши и др.), мы подробно рассмотрели уже раньше.

Еще раз обозревая все сказанное, мы должны заметить, что при столь слабом наступательном духе, при столь ничтожном стремлении с обеих сторон искать окончательного решения, при столь слабых позитивных стимулах, при таком количестве внутренних противодействий, тормозящих и задерживающих решение, как это мы себе здесь представляем, существенное различие между наступлением и обороной должно все более и более исчезать. В начале похода один из противников вступит, конечно, на территорию другого, и благодаря этому его операция в известной мере примет характер наступления; однако может легко случиться, и это бывает очень часто, что другой вскоре все свои силы употребит на то, чтобы на чужой земле защищать свою землю. Так оба противника будут стоять друг против друга по существу в положении взаимного наблюдения; оба насторожившись, с тем чтобы ничего не потерять, быть может, оба также в равной мере рассчитывая остаться в выигрыше. Может случиться, как это было с Фридрихом Великим, что обороняющийся в этом намерении даже превосходит своего противника.

Чем больше наступающий отходит от роли продвигающегося вперед, чем слабее его нажим, заставляющий обороняющегося заботиться только о своей сильно угрожаемой безопасности и держаться строгой обороны, тем большее создается между борющимися равенство положения, при котором деятельность обеих сторон будет направлена на то, чтобы урвать у противника какую-нибудь выгоду, а себя оградить от ущерба, т. е. на подлинное стратегическое маневрирование. Такой характер в большей или меньшей степени носят все кампании, в которых взаимные отношения или политические задачи не допускают крупных решений.

Стратегическому маневрированию мы посвящаем в следующей части отдельную главу [180] , но так как эта уравновешенная игра сил часто приобретает в теории неподобающее значение, мы считаем необходимым войти в более подробный разбор стратегического маневрирования здесь же, говоря об обороне, где по преимуществу такое значение ему и придается.

Мы назвали это маневрирование уравновешенной игрой сил, ибо там, где целое не приводится в движение, налицо имеется равновесие; где нет подгоняющего вперед стремления к крупной цели, там нет движения целого.

В подобном случае на обе стороны, каково бы ни было неравенство их сил, надо смотреть как на находящиеся в состоянии равновесия. На фоне такого общего равновесия выступают отдельные мотивы для более мелких действий и более ничтожных задач. Здесь они могут развиваться, так как не находятся под гнетом крупного решения и великой опасности. Таким образом, все, что вообще может быть выиграно и проиграно, разменивается на мелкую монету, а вся деятельность разлагается на мелкие дела. Из-за этих-то ничтожных выгод, приобретаемых лишь по дешевке, возникает между обоими полководцами борьба на ловкость; но так как на войне никогда нельзя окончательно преградить доступ случаю, а следовательно, и счастью, то эта борьба никогда не перестанет быть игрой.

Между прочим, здесь перед нами возникают два вопроса, а именно: не играет ли для успеха при этом маневрировании случай меньшую, а анализирующий разум – большую роль, чем там, где все сосредоточивается в одном великом акте? На последний из этих вопросов [181] мы должны дать утвердительный ответ. Чем многочисленнее целое, чем чаще приходится принимать во внимание время и пространство, одно – единичными моментами, другое – единичными пунктами, тем, очевидно, шире поле деятельности для расчета, а следовательно, и для господства анализирующего разума. То, что выигрывается анализирующим разумом, частично освобождается от власти случая, но не обязательно всецело; поэтому мы не обязаны дать утвердительный ответ и на первый вопрос. Не надо забывать, что анализирующий разум не является единственной интеллектуальной силой полководца. Храбрость, сила характера, решимость, выдержка и пр. в свою очередь представляют качества, имеющие преобладающее значение там, где все зависит от одного великого решения; конечно, они будут играть несколько меньшую роль в уравновешенной игре сил, причем преобладающее значение мудрого расчета растет в данном случае не только за счет случайности, но и за счет этих качеств. С другой стороны, эти блестящие качества могут в момент великого решения вырвать из рук случая значительную долю его власти и, таким образом, до известной степени связать то, чем расчетливый ум был бы не в состоянии овладеть. Итак, мы видим, что здесь происходит конфликт нескольких сил, а потому нельзя прямо и просто утверждать, что в великом решающем акте случаю открыто более широкое поле, чем в суммарном итоге игры равноценных сил. Поэтому, если в этой игре сил мы видим, главным образом, борьбу на ловкость, то последнюю надо понимать как мудрый расчет, а не как военное мастерство в целом.

Эта сторона стратегического маневрирования как раз и дала повод приписывать маневрированию в целом то неверное значение, о котором мы выше говорили. Во-первых, это уменье отождествили с интеллектуальной ценностью полководца вообще. Но это большая ошибка, поскольку, как было уже сказано, нельзя отрицать, что в моменты принятия крупных решений другие моральные качества полководца могут оказаться более властными над силой обстоятельств. Если эта власть и является скорее результатом сильно развитой интуиции и тех вспышек духовного прозрения, которые возникают почти подсознательно, а не в результате длинной цепи умозаключений, все же она на этом основании не является менее полноправной в области военного искусства. Ведь военное искусство не является только деятельностью рассудка, равно как и деятельность рассудка в военном искусстве не является самым главным. Во-вторых, полагали, что неудача той или иной кампании обязательно зависит от степени подготовки в этой области полководца, или даже обоих полководцев, в то время как на самом деле такая неудача свое главное и общее основание всегда имела в тех общих условиях, которые войну превращали в подобного рода игру.

Так как большинство войн между культурными государствами скорее преследовало цель взаимного наблюдения, а не стремилось к сокрушению врага, то, естественно, подавляющая часть кампаний носила характер стратегического маневрирования. Те кампании из их числа, в которых не выдвинулся ни один великий полководец, не подверглись какому-либо изучению; в тех же случаях, когда появлялся великий полководец, привлекавший на себя взоры всех, или даже если появлялись два боровшихся друг с другом великих полководца, как Тюренн и Монтекукули [182] , там имена их накладывали на все это маневренное искусство окончательную печать отменного превосходства. Дальнейшим следствием явилось то, что на эту игру стали смотреть как на верх искусства, как на высшее достижение его развития и, следовательно, как на главный источник, по которому надлежит изучать военное искусство.

Этот взгляд был перед французскими революционными войнами довольно распространен среди теоретиков. Эти войны сразу открыли совершенно иной мир военных явлений. Последние были первоначально несколько грубыми и безыскусными, но позже, при Бонапарте, систематизированные в замечательный метод, привели к успехам, вызвавшим всеобщее удивление; тогда отступились от старых образцов, стали думать, что все это является следствием новых открытий, хороших идей и т. д., но, конечно, также и изменений в общественных условиях; стали думать, что старое совсем больше не нужно и никогда больше не повторится. Но здесь, как и при всех подобных переворотах во мнениях, возникли различные группировки; и здесь старое воззрение нашло своих защитников, которые рассматривали новейшие явления как проявление грубой силы, как общий упадок искусства, полагая, что именно уравновешенная, безуспешная, пустая игра и должна быть объектом совершенствования. В основе этого последнего воззрения лежит такой логический и философский порок, что это можно только назвать печальным смешением понятий. Но и противоположное мнение, именно, что подобное больше не повторится, – тоже очень необоснованно. Из новейших явлений в области военного искусства лишь самую незначительную часть можно приписать новым открытиям или новым идейным направлениям, большинство их вызвано новыми общественными условиями и отношениями. Но и эти новейшие военные явления, имевшие место в критический момент процесса брожения, не могут приниматься за норму. Поэтому нет никакого сомнения, что значительная часть прежних военных отношений снова появится на свет.