Вихрь преисподней - Глеб Соколов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да.
– Ну а есть ведь те мертвецы, чьи души никак не могут успокоиться, не так ли?
– Так.
– Вот и я – мертвец. А душа моя никак не может успокоиться. Все ходит, ходит, ищет что-то, ищет здесь какие-то приметы прошлой жизни... Так что я не мертвец, а тоскующая душа мертвеца!
Иван Бобылев глубоко затянулся сигаретой. Вдруг сильный кашель сотряс его.
– Зря ты куришь! Ты же не курил никогда. У тебя голос!
– Брось... Голос мой давно – не голос. Давно ты слышал, как я пою?
– В детстве... Да и в юности тоже слышал!
– Ну вот... А сейчас не слышишь. Что мне голос?.. Я не знаю, какой у меня теперь голос: может, как был, такой же красивый, а может, его больше и нет. Я не знаю... Я же хожу, как дух... Ищу кругом приметы прошлого. Как мне близко теперь это прошлое! – он опять глубоко затянулся своей дешевенькой сигаретой.
– Но как получилось, что он похоронен здесь? – спросил вдруг Не-Маркетинг.
– Здесь их можно сказать семейная усыпальница. Я случайно оказался на похоронах...
– Случайно? Как?!
– Я на них работал...
– Кем?
– Могильщиком!
– Могильщиком?!
– Могильщиком, – спокойно ответил Иван Бобылев, глядя сыну в глаза. – Недолго, правда. Меня прогнали, я не справился. Работа тяжелая, а я уже стар...
– Ты?! Могильщиком?! Да как же ты!..
– Ну вот, ты опять заладил свое: как же ты мог, как же ты смел! А что было делать? Деньги-то были нужны. Они и сейчас нужны... Ты же меня знать не хочешь...
Не-Маркетинг вскинул глаза. Иван Бобылев тут же замахал руками:
– Нет-нет, я вовсе не корю тебя за то, что ты мне не помогаешь, я не прошу твоей помощи! Я понимаю: у тебя принцип, ты не просто так в привидение превратился, за этим принцип стоит, целая идеология... Но давай не будем про принципы. Ведь могут же общаться люди, даже если у них принципы не совпадают. А между прочим, знаешь ли ты, каково певцу работать могильщиком? А между прочим, эта работа меня даже первое время успокаивала. Знаешь, когда смотришь на мертвецов, на похороны... Ощущение, что им ещё хуже, чем тебе... А тогда копали могилу... Я что-то даже и не связал всё вместе – всех этих Мазолевских на памятнике и Шошо... Ведь он всегда был Шошо... Шошо! Шошо!.. Привозят покойника... Меня никто не узнал: я был в шапке с опущенными ушами, замотан шарфом чуть ли не по самые глаза... Меня, собственно, сразу после этого и погнали – мол, как можно работать в такой одежде... Меня бы наверное всё-равно никто там не узнал – я не знал никого из его семьи. А тут смотрю – покойник. Я ведь его тоже не узнал... А тут услышал разговор... Шошо... Я подошёл, так вроде, невзначай, начал расспрашивать... Ну, друзья могильщики на меня и коситься и ругаться... Это был Шошо! В тот день его похоронили. Тогда и узнал я про его судьбу...
– Боже мой! – простонал Не-Маркетинг.
– А знаешь ли, как резво я бежал в тот день с кладбища!.. Меня выгнали мои товарищи, могильщики, но я и рад был, что выгнали. Боже мой! – думал я – Шошо! Шошо!.. Ты и представить не можешь, как я бежал! Не бежал, а уносил ноги!.. Но знаешь, в тот миг во мне было что-то радостное: я вдруг словно опять юношей стал, тем юношей, каким я был, когда мы дружили и мечтали с Шошо о нашем великом будущем. Словно я – юноша, вдруг заглянул на мгновение в будущее и увидел судьбу юноши Шошо и его унылые похороны, на которых и гроб-то нести было некому, и двух бессильных старух, что бросают в могилу комья земли. Как помолодел я в тот миг!
– Помолодел?! – поразился Не-Маркетинг.
– Да, именно, помолодел! Все мысли, раздумья – они нахлынули позже. А тогда я помолодел, помолодел. Мы расстались с Шошо ещё в юности – разлетелись каждый в свою строну, своей дорогой. Да и была ли между нами дружба? Не знаю. Что-то было. Потом мы не встречались. Но я всё время думал о нём. Несколько раз я случайно получал о нём какие-то сведения... Вот и всё... Я бежал с кладбища, после встречи с Шошо, я снова был юн. Знаешь, так в юности бывает: встретишь что-то, что-то ужасное, старое, больное и думаешь: бр-р... надо же, какой ужас бывает, но он не про меня – таким мне никогда не быть! Эгоистичное, глупое чувство... недальновидное, но очень острое, свежее! Вот почти с таким чувством я, сам – старик и сам – человек, потерпевший поражение, и бежал. Он долго бился об стену, Шошо – у него ничего не получалось, унижение, тоска... Из прекрасного юноши он превращался в измученного неудачами и горем человека. Он мечтал об аплодисментах, о поклонницах, цветах, а видел в зеркале лицо, которому не только уж никто хлопать не будет, а хорошо если не вызовет оно сожаление. Его мечта умирала и вместе с мечтой умирал он. Или наоборот: он умирал и умирала и она – мечта, единственная верная спутница всех его печалей. Где-то в юности он даже попел немного: так, дурные концерты на задворках, в дурных залах и для публики, от вида которой ему не хотелось жить. Ну, конечно, была в его судьбе и классическая ерунда, вроде пения в ресторанах потому что надо же было ему чем-то зарабатывать, а потом, кажется, он даже и этим уж не мог зарабатывать и докатился до стройки, на которой работал то ли простым рабочим, то ли прорабом... Тут я многих деталей не знаю, потому что я многого не уловил в рассказе старух, потому что меня всё время дёргали мои товарищи-могильщики и кричали, да и старухи были такие ветхие, что сами всё время путались... Да и расспрашивал я так... словно мне это не очень-то и интересно. Одно я понял: до самого последнего дня он надеялся, что всё ещё сбудется, что по городу будут афиши – певец Шошо и молоденькие влюбленные в своего кумира девушки будут кидать ему, стройному красавцу, большие букеты, он не сдался – он был всегда очень сильный парень, Шошо! А знаешь ли ты, каково это – не сдаться и надеяться до последнего дня, видя, что вот он уже, твой последний день, приближается, и уже различимы детали и ни в чём нет уже смысла! Как металась, как плакала, должно быть, перед смертью его душа! Шошо, Шошо!.. Я не выдал никак себя его родственникам, потом, кроме старух пришли ещё какие-то люди, я не обнаружил никак своей дружбы с покойником, я стоял скрытно, а потом я сбежал с этого ужасного кладбища и чувство тайны, которую я вдруг нечаянно подсмотрел, владело мной... Словно я опять в эстрадном училище, и кто-то сказал мне: вот он, Шошо, кончит так – кладбище, старухи, а позади ничего нет – ни афиш, ни влюбленных девушек, ни великого певца Шошо, а только страстная до безумия и так и не воплотившаяся в явь мечта, и я крещусь и думаю «боже мой! Какой ужас! Бедный Шошо! Но со мной-то такого не произойдет! Я сделаю всё, чтобы не произошло!» Нет, друг мой, когда умираешь спокойно, зная, что сделал всё, что хотел, выполнил всё предначертанное, когда мечта сбылась, сбылась пусть не так ярко, как грезилось в юности, но сбылась, когда душа спокойна – это одно, а когда вот так, как Шошо – это совсем другое... Как металась и плакала, должно быть, перед смертью его душа! Бедная душа! Бедный Шошо!
Он глубоко в последний раз затянулся сигаретой и отбросил окурок на кладбищенскую дорожку.
– Ты узнал в Шошо себя! Свою собственную судьбу! Почти свою судьбу! – прошептал потрясенный рассказом Не-Маркетинг. – Но почему?! Почему с ним произошло так?! Кто виноват?
– Никто... Виноват только тот, кто заставил его мечтать... Но никто не заставлял его – он выдумал свою страстную мечту сам.
Глава XXI
«Восстаньте из гробов!»
– Он был странный... Там, где мы оба с ним были, все были немного не такие... Там это было вроде бы и нормой. Там все мечтали. Другие, те которые без мечты, туда просто не приходили. Но вообще, он был странный... Не смог! Не достиг! – сказал Иван Бобылёв.
– Но почему он должен был достичь, бедный Шошо?! – спрашивал Не-Маркетинг. В глазах его стояли слезы. – Кто дал ему это задание?! Кто дал задание тебе?!
– Не знаю... Наверное, я верил, что именно я должен сделать это. Нечто вроде идеи богоизбранности.
– Но почему именно ты, именно ты и Шошо оказались зараженными этой идеей?!
– Просто так... Случайность!
– Не-ет, такого не может быть!..
Кругом были кладбищенские ограды. Старый участок Мазолевских был в живописном уголке кладбища: много деревьев...
– Тысячи людей едят, пьют, ни о чем таком не думают... А ты должен быть искупительной жертвой! Знаешь, я тут видел одного замечательного пьяницу!.. Он сидел себе на ступеньках подземного перехода и ни о чем не думал!
– Откуда ты знаешь, о чём он думал? Странная идея богоизбранности... Она овладевает гордецами, обреченными гордецами, потому что в конце они, как Шошо... Нас было несколько.
– Несколько?..
– У меня было несколько друзей... Я ведь говорил тебе... Я выступал... Когда был мальчиком. Потом – учился... Там я познакомился. Нас было трое: один – я, другой – Мазолевский, третий – Терпигин. Мазолевский, я помню, всё выходил на сцену... Там у нас был зал, где мы учились. Всё, я помню, выходил на сцену в пустом зале, и Терпигин кричал: вот он, посмотрите на него – он мечтает о блестящей сцене... Он заражён её духом. Его ждала ужасная, мрачная, угрюмая судьба... Потом он заболел... Терпигин тоже уже умер... Он тоже похоронен здесь неподалеку!.. Нас было трое... трое... Помнишь ли ты свою тётю, женщину чахлую и неприметную? Она лежит здесь же, на этом кладбище, помнишь ее?..