Фея Семи Лесов - Роксана Гедеон

На щеках у меня вспыхнул румянец от предвкушения того, что я буду отомщена. На Анри де Крессэ свет клином не сошелся. Я не буду одинока…

До самого Версаля я слушала то, что говорил мне принц, но ничего не отвечала. Сидела молча, сердито сдвинув брови, так, чтобы он понял, какую неприязнь во мне вызывает. Грелки понемногу охлаждались, и мне уже начинало нравиться то, что мои руки сжимает в своих горячих руках граф д'Артуа. Они были такие сильные, властные, все чувствующие; они не давали мне замерзнуть, а что еще лучше – не давали ощутить одиночество. Я не одна… Есть человек, который нуждается во мне. Вместе с облегчением в душу заползало тщеславие: подумать только, этот мужчина, один из первых аристократов Франции, говорит, что именно на мне сосредоточилась его жизнь, и я должна войти в нее. Все-таки я, наверное, необыкновенная женщина, раз мною можно так увлечься. И мне еще улыбнется счастье.

– Вы говорите, что я нужна вам, – сказала я наконец, когда мы были уже совсем близко от Версаля. – Ну а как же ваша жена, графиня д'Артуа? Она так настроит против меня королеву, что меня лишат места фрейлины.

– Графиня д'Артуа? – принц расхохотался. – С ее стороны меньше всего надо ждать неприятностей. Она и рта не раскроет. Ну, так что же вы решили?

– Пока ничего.

Карета проехала по Рю де Пари и остановилась на Пляс д'Арм. Принц, чтобы избавиться от лишних ушей, отпустил кучера и взял меня под локоть. Холодный зимний ветер донес до нас бой часов с башни церкви Сен-Луи, пробивших четверть первого.

– Пойдемте, моя прелесть. Главный вход уже закрыт.

Я молча пошла рядом с графом к правой стороне дворца, мимо бассейнов, где имелась маленькая калитка. Морозный воздух отрезвил меня. Я оценила все то, что говорила раньше, и меня охватил стыд. Как я лицемерна и тщеславна! Как я могу соглашаться на бесстыдные предложения человека, которого не люблю…

Рука графа сильнее сжала мои пальцы, вынуждая меня остановиться. Неожиданный испуг охватил меня, я вскрикнула.

– Нет-нет, оставьте меня!

Он осторожно повернул меня к себе.

– Да взгляните же хоть раз на меня, Сюзанна!

Я посмотрела на него без всякого чувства. Свет фонаря упал на мое лицо, заплясал в глазах, где стояли слезы.

– Вы кажетесь библейской Рахилью, которая не может утешиться. Вы ужасно глупы, Сюзанна. Вы оплакиваете то, чего у вас никогда не было.

– Что вы имеете в виду? – прошептала я.

– То, что вы якобы потеряли. Милая провинциальная девочка, приехавшая из Бретани и убежденная, что влюблена… Какая глупость!

– Вы с ума сошли! – воскликнула я, чувствуя тайную тревогу.

– Скорее это можно сказать о вас, моя красавица. Вы ведь были пылко влюблены, не так ли? В какого-то виконта, уж не помню, как там его имя.

– Откуда вы знаете?

Краска залила мне лицо, когда принц показал мне то самое письмо, которое я бросила в Опере.

– Вот откуда. Я подобрал его в том месте, откуда вы с таким отчаянием убегали. Мне все сразу стало ясно. Обычные бредни шестнадцатилетней девицы… Пора учиться жить, дорогая, и становиться настоящей версальской дамой.

– Вы негодяй, вы читаете чужие письма!

– Возможно, но зато я со своими любовницами переписываюсь сам и не вмешиваю в это дело свою жену.

Тысячи мыслей возникали у меня в голове и тут же исчезали. Я ни за одну не могла ухватиться, не могла найти выход. Непреодолимое чувство обиды захлестнуло меня. Злые слезы заструились по щекам.

– Знаете что, – проговорила я с усилием. – Ведите… ведите меня к себе.

Он изумленно вздрогнул, услышав это, и в ту же секунду его рука с уверенностью хозяина обвила мою талию. Я пошатнулась, но он поддержал меня. Этот человек победил меня. Он, именно он разбил все мои надежды, я была опустошена. Так к кому же еще на целом свете я могла идти?

Очнулась я только тогда, когда он целовал меня. Полузадушенная жадными, неудержимыми объятиями, я вдруг скорее кожей, чем мозгом, поняла, что этот рот, говорящий иногда столь жестокие слова, может быть и теплым, и ласкающим. Ноги у меня стали ватными. И когда моя голова коснулась жесткого валика кушетки, все мысли, прошлое и будущее исчезли, был только этот пир плоти, ласк и сладострастия.

На следующее утро была назначена большая королевская охота в Медонском лесу.

Маргарита наводила последний блеск на мою серебристо-голубую амазонку из лионского бархата, отделанную по подолу набивными цветами из белого чаллиса. Широкополая шляпа, изящные, вышитые бисером сапожки и золотисто-дымчатая соболиная накидка дополняли наряд.

Но впервые в жизни подобное великолепие меня не радовало, и я не чувствовала радости от того, что мною будут любоваться.

Мне было нехорошо. После бурной прошлой ночи, на протяжении которой граф д'Артуа целых шесть раз мог торжествовать победу, я чувствовала себя разбитой. Но причина моего угнетенного состояния была не в этом. Какая-то странная тошнота подступала к горлу, слабость разливалась по телу, во рту был неприятный привкус. Мысль о том, что я буду вынуждена вскочить в седло, вызывала у меня если не отвращение, то тоску.

– Вы так бледны нынче, мадемуазель, – сказала Маргарита. – Может, лучше не ездить сегодня на охоту? Это занятие для здоровых, а у вас, наверное, жар.

– Нет, жара у меня нет.

– Вас тошнит?

– Да.

Она смотрела на меня как-то странно, и я рассердилась.

– Ну, в чем дело? Не стой как столб, лучше дай мне чего-нибудь!

– Чего же я вам дам? Разве что молока с содой…

Я залпом выпила содержимое стакана, внезапно почувствовав облегчение. Низ живота немного побаливает, но тошнота прошла. Нужно будет как-то найти время и показаться доктору Лассону…

Я вышла во двор в сопровождении маленького пажа-негритенка, несущего мою сумочку с косметикой и муфту. Версаль был засыпан снегом; лучи восходящего солнца окрасили небо в опалово-синий цвет и бескрайний версальский парк подернулся темно-сизой дымкой. С холма можно было видеть мало-помалу гаснущие огни Парижа. Холодный воздух приятно освежил мне лицо, и я, почувствовав себя лучше, немного приободрилась.

«Это все граф д'Артуа! Все, все из-за него, – подумала я с внезапным гневом. – И я была вчера как сумасшедшая… Стыдно вспомнить, что со мной было вчера. Ну и пусть! Пусть теперь этот трус Анри, это жалкое ничтожество, не воображает, будто на нем свет клином сошелся…»

Я видела, как главный ловчий короля герцог де Лозен со свитой подручных раньше всех помчался в Медон, чтобы подготовить охоту. Огромный двор перед дворцом понемногу заполнялся дамами и кавалерами, становилось шумно. Честно говоря, все эти аристократы, изнеженные и ленивые, не слишком любили охоту – она несла неудобства, суматоху, усталость. Но что поделаешь, если охоту любит король!