Крест. Иван II Красный. Том 1 - Ольга Гладышева

   — Когда византийский император Феофил увидел корабль, нагруженный товарами для его супруги Феодоры, то приказал его сжечь, сказал ей: «Я император, а ты превращаешь меня в купца». Государю невместно заниматься торговлей, у него есть для этого подданные.

Калита усмехнулся в ответ:

   — Ништо, владыка, посмотрим, что ты скажешь лет этак через десять.

И вот прошло как раз десять лет, и митрополит всея Руси Феогност, как купец, придирчиво осматривает каждую соболью шкурку, беспокоится, чтобы не раскололи в пути посуду из венецианского цветного стекла, чтобы не подмочили штуки бархата и шелка.

Десять лет назад ехал он в Орду с большой охотой и желанием. Молод был и здоров. За эти годы непривычная для южного человека погода, холодная и сырая, обострила у него ту телесную скорбь, которой страдал он с детства и которую, наверное, получил по наследству от своей матери. По-гречески хвороба эта звалась астмой, а на Руси определяют её как задох. Метко сказано, как умеют это русские. Появляется вдруг в горле перхота, которая вызывает судорожное выдыхание, переходящее в неудержимый кашель, а за ним — этот самый задох: начинает казаться, что нет больше воздуха и не будет никогда — в сердце поселяется страх близкого небытия. И никакие самые искусные лекари не умеют помочь, только одно есть средство, которое Феогност нашёл сам: встать перед образами и, затаив дыхание, прочесть про себя «Отче наш», а если трудно, если нестерпимо хочется вдохнуть воздуха, то взять молитву покороче, например «Богородица Дева, радуйся». С весенними оттепелями припадки становятся чаще и болезненнее, особенно по ночам — иной раз приходится спать сидя, так легче переносится недуг. А каково в дороге будет? Но отказаться от поездки Феогносту и в голову не приходило — ехать надо непременно, иначе можно утратить ярлык на митрополию, и подпадёшь под власть какого-нибудь литовского самозваного владыки. А ещё скверно, что болезненное стеснение в груди не только к задоху приводит, но и вызывает постоянное раздражение по малейшему поводу, а для митрополита, как и для всякого монашествующего священника, это великий грех. И не объяснить ведь ничего, хотя бы вот архиепископу Василию...

Не торопился с отъездом новгородский владыка, всё желал продолжить прения о земном и мысленном рае. Феогност, слушая его, с трудом сдерживал раздражение. Разорительный пожар только что случился в Новгороде, архиепископия его зело потратилась на митрополичью поездку в Орду, а владыка всё своё гнёт:

   — Мысленный рай, то есть, святитель, когда вся земля иссушена огнём будет, по ангельскому слову: чаем небес новых и земли новой, когда истинный свет, Христос, снидет на землю...

Феогност только рукой махнул досадливо, ничего больше не сказал и начал пересчитывать вместе со своим дьяком серебряные рубли и золотые дирхемы, которые следовало взять с собой в Орду.

Про Варфоломея все забыли, а он сам робел о себе напомнить, тихо жил у брата Стефана в Богоявленском монастыре. Увидев случайно митрополичьего наместника, всё же решился:

   — Дорогой батюшка Алексий! А как нам с иеромонахом Митрофаном быть?

   — Как? Отправляйтесь восвояси и ждите. Я не могу сейчас с вами ехать, как собирался, владыка Феогност оставляет вместо себя в Москве. Младших князей Ивана и Андрея хан не вызывает, так что они будут за великого князя. А вы начинайте сруб для церкви класть, князь Андрей обещал вам грамотку выправить. Либо архимандрит Фёдор, либо кто ещё из монастырской братии прибудет к вам на освящение и постриг твой. А может, и я, если Бог даст.

Глава восемнадцатая

1

Братья остались в Москве соправителями. По возрастному превосходству первое, вершащее слово принадлежало Ивану, а Андрей без ведома старшого старался не принимать решения. Старые бояре, иные из которых ещё при дедушке Даниле начали служить московским князьям, относились к державным братьям с надлежащим почтением.

Жизнь в Кремле шла по заведённому порядку. Утреннее моление, Боярская дума, обыденные дела, связанные со сбором мыта, тамги, пятна, а больше всего не дела, а делишки — один боярин другому глаз подбил, второй лишнего запросил за своего холопа при продаже, третий сено со спорного луга к себе на гумно свёз, четвёртый позарился на чужую жену. Во всех случаях суд братья-князья вершили скоро и по совести, руководствуясь церковными установлениями да «Русской правдой», составленной ещё их пращуром Ярославом Мудрым. Спорами, возникавшими между чёрными людьми, занимались великокняжеские тиуны, а если истцы или ответчики не соглашались с вынесенным приговором, тяжба их переходила к тысяцкому Алексею Петровичу Хвосту и лишь в самых запутанных случаях — к Ивановичам, на высший суд.

Братья занимались великокняжескими делами со страстью и даже досадовали, когда этих дел оказывалось столь мало, что удавалось разрешить всё до обеда. Оставшись в думной палате вдвоём, они ещё некоторое время ждали, не станет ли кто бить челом им, затем искали, чем бы ещё заняться, как скоротать с пользой время. Удивлялись: и чего это Сёмка вечно заполошный метался, и сам покоя не знал, и бояр дёргал в дело не в дело?

Однажды зашёл митрополичий наместник Алексий, чтобы воску премного ему отпустили для церковных свечей. Иван велел ключнику отпустить и, желая подольше задержать наместника, улыбнулся милой своей улыбкой, уже зная, что она у него милая:

   — Скажи, батюшка, отчего это мы, бывалочи, Семёна на обед никак не дождёмся, всё он в хлопотах, с утра до вечера его бояре либо князья ждут? А мы с братом вроде бездельем мучаемся, и спать не ляжешь, и заняться нечем?

Алексий выказал совершеннейшее понимание сути княжеских затруднений.

   — Знаешь, и я попервоначалу дивился, что дел-то у митрополита, оказывается, совсем нет ничего... И чем только занимался владыка Феогност? А остался один да подумал, кое-что соображать начал.

   — И что же, батюшка? — Иван важно потрогал нижней губой, исправно ли растут усы на верхней.

   — Оказалось, у всех неотложные нужды имелись, все ждали владычного благословения: епископы, священники и диаконы из разных епархий, архимандриты и игумены монастырей — все ехали и ехали, шли и шли в Москву. А нынче никто не едет, даже и для решения спорных дел, хотя я, наместник, и ими тоже занимаюсь. А вот не желают.

   — Отчего же? Ведь ранее и к тебе обращались?

   — Раньше — да, потому что я был не сам по себе, а при владыке, и чрез меня его достигнуть старались. Сейчас его нету, и я не нужен, — Алексий улыбнулся над самим собой открытой улыбкой. — Тут и обидеться нельзя, только пуще стараться надо. С чего им меня вдруг зауважать? Только из того, что наместником прозываюсь?

«А бояре-то наши со холопами не этаки ли же? — подумал Иван. — В глаза-то кидаются с услужливостью, а делов с нами вершить тоже никак не желают. Ни один удельный князь ни за чем не пожаловал. За глупых нас с братом почитают? Но ведь и Алексий в таком же бесправном властвовании, он сам в этом признался. А он ли не умён? Все знают, и так часто говорят, и так многие, что молва про его ум столь же обыкновенная, как соль солёная и вода мокрая. И что же? Значит, не в уме тут дело? А в чём? Тут наместник ничего не сказал. И что такое ум? Почему один человек способен постигать то, что иным недоступно, а другой, как ни мудрствует, не может вывести заключение? Но тут не ум, тут — власть, во-от оно, вла-а-асть! Ведь вились вокруг отца или Сёмки, ровно осы вокруг азиатской дыни, отчего бы это? А сейчас даже наместники и борцы дани редко нос кажут, а иные сдадут в казну собранное серебро либо рухлядь да вон из Москвы, без челобитий и оправданий. Раньше же, покуда великий князь к себе не допустит и царское слово своё не молвит, толклись в Кремле денно и нощно. А если кто вдруг долго не заявлялся в Москву, к тому отец слал гонца с запросом, а то и сам ехал, потому-то у прясел постоянно стоял его конь, осбруенный и осёдланный. Да, так и было! И владыка Феогност не сидел сиднем, бесперечь по епархиям да монастырям. Вла-асть, надзор — вот оно в чём дело!» Иван почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо — столь глубокая догадка поразила его! И стыдная.

   — Андрюха! Цыплята мы с тобой. Головами вертим, а без толку.

   — Че-го? — еле выговорил от удивления Андрей. — И ты цыплёнок?

   — Оба мы! — даже с какой-то радостью истязательной вскричал Иван. — Причём мокрые. И без наседки.

   — Это, выходит, цыплёнок Фенечке брюхо натолкал?..

грубо засмеялся Андрей.

   — Да в брюхе ли дело? Я о другом, брат. Почему к нам никто не едет, ни с чем не обращается? Потому что мы сами стоя стоим, сидя сидим, лёжа лежим, а отец, я помню, из седла не вылезал!