Колыбель - Валерий Владимирович Митрохин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Камни мои нынче — это мои воспоминания. Пришло время собрать их и построить дом. Вместительный светлый дом памяти. Самые надежные я положу в основу. На таком фундаменте он будет стоять вечно. А значит, найдут в нем приют и радость бытия все, кто пожелает...
Валентин лежит в том же углу, на той же койке, на какой и Вовка Олисава лежал в апреле. Увидев Владимира, шевельнулся — потянуло его навстречу гостю.
— Ну, как тут за тобой ухаживают, товарищ инспектор?
— А чего за мною ухаживать, я не женский пол, — ясно проговорил Валентин.
— Ну-ну! Не очень-то хорохорься, — пожав свободную руку Валентина, присел Олисава на табурет. Тот же. На ту же тумбочку положил свою книгу и сверток с городской едой.
Валентин взял книгу. Подержал перед лицом.
— Читать начну. Уйдешь, сразу же и займусь.
— Но я пока тут, — бодро сказал Олисава. Его все время мучил вопрос, что у Валентина с лицом. Из-под бинтов выглядывают губы, кончик носа да глаз. Второй закрыт. Действует только одной рукой. Вторая спрятана под одеяло.
Но Олисава спросил о другом.
— Кто же на море сейчас вместо тебя?
— Колчедан. Он, по-моему, даже рад этому обстоятельству. Целыми днями, говорит, пишу.
— А марикультура?
— Он ее энтузиаст более, чем я.
— Что же стряслось, Валентин?
— Пускай тебе старики расскажут. Они сейчас лучше меня знают все подробности.
— Этава, Володя! — начал Демидушка. — Когда Васька Конешно вывез его из моря на берег, собралось народу тьма. Ну и стали ждать этих браконьеров.
— Валентин ведь их оставил без мотора. Бандитам пришлось грести против ветра. Ну а когда они увидели, что на берегу творится, решили уходить в море, — подхватил Комитас.
Владимир глядел на этих впадающих в детство стариков, слушал их горячий репортаж и понимал, за что любит их до слез. Иной раз, видя одинокую заброшенную старость в городе, он думал: а прав ли человек, мечтающий в молодости о долгой жизни? Ну вот, свершилось. Живет человек долго. Ни друзей-ровесников рядом, ни друга-супруга. Одиночество, бессилие... Вот и эти двое впадают себе в детство — это состояние конца и начала жизни. Если все правильно, человек не должен чувствовать боли, умирая, как не чувствует ее, когда рождается. Вернее, не помнит. Не должен помнить, когда умирает своею смертью, отжив отмеренный век.
В это время дверь в палату открылась и на пороге появился Колчедан:
— Народу-то! Завидки берут. Для того чтобы узнать, кто тебя любит, надо попасть в больницу.
Поздоровались.
— Можешь поздравить меня, Владимир, Арина парня родила. Завтра забираю.
— Как ты назвал его?
— Аринка назвала. Так договорились. Первого она назовет.
— Так у вас будет еще? — удивленно спросил Олисава.
— А как же? Дело-то, сам понимаешь, житейское. Для детей жизнь...
По дороге в роддом Владимир стал расспрашивать о Евграфе Руснаке. Но ни старики, ни Колчедан не знали толком, что случилось в Чернокаменке. Сказали лишь, что незадолго до шторма рыбаки нашли Евграфа лежащим на мокром от прибоя береговом песке. По всему — утонул, а почему и как... Байды его нет нигде. Ищет ее пасынок, заменивший Евграфа на его посту, да пока без результата.
«Наверняка такие же, что в Иванова стреляли, встретились Евграфу», — горько подумал Владимир и решил непременно побывать в Чернокаменке, повидаться с Павлом.
Всей компанией подрулили к роддому. Стали кричать: Арина, Арина, Арина! На втором этаже открылась створка окна. Арина махала рукой, что-то говорила.
Деды стояли поодаль, поддерживая друг друга за плечи. Колчедан наконец понял. Сына зовут Валерий.
— Зачем? — заорал он. — Отчество нелепое будет и у внука.
Арина смеялась.
На крыльце роддома появилась женщина в белом халате. Увидев и узнав старцев, всплеснула руками.
— Тикаем, этава, Володя! — дергал за рукав Олисаву Демидушка.
— Надо сматываться. Как пить дать, доложит моему Димику, — спохватился и Комитас.
Старики, не дождавшись согласия Олисавы, залезли в машину и стали подавать сигналы.
Пришлось Колчедану прервать диалог жестами.
Стариков отвезли на крыльцо старого корпуса, где они расположились под звездами со своими разговорами. Олисава и Колчедан поехали в Красные Кручи, где Олисава впервые в жизни ступил на палубу фелюги, которая теперь стояла на бетонном фундаменте посреди двора.
В ней Олисава и заночевал. Немного пахло навеки въевшимся в дерево машинным маслом, дух которого доносился из бывшего отсека, где стоял двигатель. Море гудело. Ветер ластился к бортам фелюги, и Олисаве казалось, что судно плывет в открытом море. Редкие сверчки кружили голову древними мелодиями...
Златобрюх Извечный, опершись на мощные кольца тела, вслушивается в мелодию ночи. Он видит над берегом оранжевую звезду, чувствует, как глубоко под вулканом вздрагивает неиссякаемый огонь, порожденный в начале начал солнцем, готовый вырваться наружу и не могущий это сделать — зарос лавой путь его. А солнце летит по спирали своего Пути, названного людьми Млечным.
Смотрит Златобрюх Извечный на оранжевую звезду, названную людьми Марсом, и знает, что у кристаллов, осевших на дне озера, появилась новая грань. Острые, молодые, бессчетные эти грани испускают неисчислимые лучи, и матовая поверхность Актуза начинает светиться. И в этом недолгом сиянии отчетливо проступают окрестности Царства Златобрюха Извечного. Становится видно, как стремятся к озеру тени пращуров людских. Спешат они насмотреться на отраженную в озерной воде жизнь потомков. Радуются счастью людскому, печалятся от горестей земных. А бессмертная Память говорит им, что Счастье неизбывно, как Время, а горести преходящи.
Гаснет слегка напоминающая цветом тюбетейку Златобрюха Извечного звезда, и Хранитель Времени возвращается в свое обиталище. Обвивает тайну тайн свою и замирает до восхода солнца, слушая тонкую музыку капели, пока не донесутся до него голоса улетевших к солнцу жаворонков. Голоса сквозь бездонные колодцы с черной солью земли уходят глубоко, до самого неизбывного подземного огня...
Перед светом Олисава вытащил раскладушку наверх. Глядел на меркнущие
