В руках врага - Дэвид Вебер

Силы, по природе своей отличавшейся от той доблести, в которую она облачалась, словно в броню, когда вела людей в бой, навстречу возможной гибели. Сейчас, оставшись наедине с собой, Хонор с поразительной ясностью осознала, что мужество, увлекавшее в горнило битвы, было… сродни браваде. При всей своей несомненности оно приходило не изнутри, а извне и предназначалось не для нее самой, а для других. В каком-то смысле оно являлось подарком, силой, данной для того, чтобы увлекать людей за собой. Эта сила складывалась из чувства долга, из принятых обязательств, из осознания того, что от нее зависят судьбы других, из решимости скорее умереть, чем нарушить клятву, поскольку добровольно принятые правила игры предписывали доводить ее до конца. А за всем этим незримо стояли тени великих капитанов Звездного Королевства, служивших ей образцом и примером. Сколько раз, пусть даже подсознательно, примеряла она мантию Эдуарда Саганами, Тревиса Вебстера или Элен д'Орвилль.

Но сила, обретаемая ею сейчас, не имела ничего общего с какими-либо внешними источниками, включая долг перед кем-либо посторонним. Впервые в жизни это не имело для нее значения. Нет, прежние ценности не перестали быть ценностями, но отступили на второй план, уступив место осознанию долга перед собой и Нимицем. Новая сила заполняла ее, отгоняя отчаяние прочь.

«Странно, – подумала она, – неужели мне следовало распрощаться с надеждой и заглянуть в глаза небытию, чтобы обнаружить в глубинах своей души сокровенный источник истинной силы?»

Сейчас, рассматривая его ясным мысленным взором, Хонор постигла, что силы эти беспредельны. Их можно подавить, они могут отступить, но непременно вернутся снова, ибо, по существу, эти силы и она сама тождественны. Разумеется, Хонор отдавала себе отчет в том, что специалисты, работавшие на БГБ, располагали широким спектром средств физического, психического и медикаментозного воздействия, позволяющих сломить или перепрограммировать кого угодно, но уничтожение личности представляло собой просто иную форму казни, а пока она оставалась собой, ее силы оставались с ней. И никто не обладал властью отнять их у нее: она могла лишь отказаться от них сама.

Коммодор леди Хонор Харрингтон, вся в синяках и ссадинах, пронизываемая болью Нимица, сидела в кресле катера, к которому была прикована наручниками, но гордое спокойствие ее лица больше не представляло собой лишь маску, предназначенную для обмана врагов.

– Можете войти, гражданин коммандер.

– Спасибо, – резко ответил Уорнер Кэслет, тут же пожалев о своей несдержанности.

Стоявший в карауле у дверей адмиральской каюты старшина Мэйнард ни в чем перед ним не провинился, а давать волю своим чувствам было небезопасно.

Войдя в кабинет Тейсмана, Кэслет опешил, увидев стоящего рядом с адмиральским письменным столом Денниса Ле Пика. Правда, замешкался коммандер лишь на мгновение – при виде народного комиссара на него словно ушат холодной воды вылили, – после чего решительно зашагал по ковру вперед. Он кипел от ярости, усугублявшейся пониманием того, что ему следует воздерживаться от каких-либо ее проявлений. Офицер отнюдь не винил в случившемся лично Ле Пика, а злился на него, потому что этот порядочный человек добровольно связался с теми, на ком лежала подлинная вина.

«А сам-то ты, Уорнер, чем лучше? – ехидно спросил себя Кэслет. – Кто тебе мешал открыто выказать неповиновение новому режиму и героически сложить голову, не поступившись принципами? Ты ведь мог пойти на расстрел с гордо поднятой головой… а если не захотел, так пристало ли тебе смотреть с укором на Ле Пика?»

– Вы посылали за мной, гражданин адмирал? – спросил Кэслет, чеканя слова, чтобы скрыть отголоски гнева.

Тейсман кивнул.

В облике адмирала что-то изменилось. На лице не добавилось ни единой морщины, но выглядело оно постаревшим, словно последние несколько часов стоили ему нескольких лет жизни. Увидев командира, Уорнер решил, что история с пленными, пожалуй, была еще хуже, чем ему сообщили. А может, и нет. Не исключено, что Тейсман переживает случившееся так сильно, поскольку видел все собственными глазами и понял суть разыгранного представления.

– Боюсь, что да, Уорнер, – ответил адмирал после недолгого молчания. – Вы наверняка уже слышали о… постыдных событиях, имевших место сегодня утром?

Вопрос был обращен к Кэслету, но смотрел Тейсман на Ле Пика. Комиссар промолчал. Глаза его блеснули, губы поджались, ноздри расширились, однако он кивнул, словно бы соглашаясь с услышанным определением. Это потрясло Кэслета, ибо в известном смысле молчаливое согласие со сказанным ставило народного комиссара на одну доску с военными, за которыми он был приставлен шпионить.

– Так точно, гражданин адмирал, слышал, – ответил коммандер, полностью согласный с использованным Тейсманом прилагательным. Причина отправки его в инспекционную поездку, из которой он только что вернулся, не обсуждалась, но Кэслет все прекрасно понял и сейчас разрывался между благодарностью, с одной стороны, и ощущением вины, как будто он уклонился от исполнения своего долга, – с другой.

– Полагаю, эти события повлекут за собой определенные последствия, – сказал Тейсман, и снова, словно прикидывая, какую меру откровенности может себе позволить, покосился на Ле Пика.

Его осторожность Уорнера не удивляла: в чем-то комиссар являлся его временным союзником, но все равно адмирал мог позволить себе быть при нем откровенным лишь в определенных пределах. Те же мысли, похоже, промелькнули и в голове Тейсмана, однако тот тряхнул головой, словно конь, отгоняющий мух… или бык, готовый броситься в атаку.

– В частности, – продолжил он, – гражданка член Комитета Рэнсом, кажется, пребывает в убеждении, что военные не совсем правильно понимают суть ведущейся сейчас против наших классовых врагов тотальной войны. По ее мнению, многие офицеры продолжают цепляться за такие изжившие себя аристократические предрассудки, как понятие «воинской чести». Она считает необходимым покончить с пережитками эксплуататорской идеологии, вызывающими неоправданное сочувствие к врагам народа. Это играет им на руку, ибо подрывает нашу революционную решимость сражаться за правое дело и сурово карать его противников.

В голосе Тейсмана звучал горький сарказм такой силы, что Кэслет при всем его гневе изумленно вытаращился и невольно перевел взгляд на комиссара. Разумеется, к словам адмирала придраться было невозможно, вся его речь была выдержана вполне в духе Рэнсом, но язвительное презрение, с которым она была произнесена, не оставляло сомнений относительно его истинных чувств. Народный комиссар поежился – и опять промолчал. Как понял Кэслет, Ле Пика огорчал не столько тон Тейсмана, сколько его правота.

– Такого рода соображения, – продолжил гражданин адмирал с прежней едкой иронией, – привели гражданку члена Комитета общественного спасения к выводу о необходимости начать кампанию по изжитию упомянутых недостатков из сознания офицерского корпуса. С этой целью она потребовала командировать группу флотских офицеров для сопровождения своего корабля – с тем, чтобы сотрудники БГБ, в ведение которых переданы пленные, поделились с ними своим богатым опытом в плане обращения с арестованными врагами народа. По ее приказу «Граф Тилли» направляется на Цербер, ибо сердцевину упомянутой группы предстоит составить офицерам штаба гражданина контр-адмирала Турвиля во главе с ним самим. Кроме того, – при этих словах глаза Тейсмана впились в Кэслета, как два маленьких лазера, – она особо подчеркнула желательность включения в эту группу вас.

– Меня, гражданин адмирал? – искренне изумился Кэслет, а когда Тейсман угрюмо кивнул, спросил: – А гражданка член Комитета как-нибудь объяснила, почему ей потребовался именно я?

– Нет, – ответил Тейсман, голосом дав понять, что о причине догадывается.

А спустя несколько секунд догадался о ней и сам Кэслет.

Ему уже донесли, что Шэннон оказалась слишком неосторожной и сама накликала на себя беду. А коль скоро она привлекла внимание Рэнсом, та при ее въедливости наверняка тщательно изучила ее послужной список. А сделав это, выяснила, что Кэслет был прежде командиром Шэннон и дважды представлял ее к повышению. Это, в свою очередь, обратило внимание Корделии на его весьма своевременное убытие в инспекционную поездку. Поскольку улетел он по приказу гражданина адмирала, придраться было не к чему, однако гражданка член Комитета наверняка сопоставила одно с другим и пришла к однозначному выводу: коль скоро Кэслет способствовал продвижению столь ненадежного офицера, как Шэннон, он наверняка и сам заражен аристократическими предрассудками. Возможно, именно это и заинтересовало Рэнсом – шанс лишний раз уязвить Тейсмана.

Она не собиралась позволять офицерам флота поддерживать и прикрывать друг друга, вводя в заблуждение политическое руководство.