Магнолия. 12 дней - Анатолий Тосс

Я усмехнулся, продолжая разглядывать свое отражение в амальгаме, багровое, начинающее засыхать жесткой кровавой коростой, начинающее отекать, увеличиваться, менять пропорции носа, глаз, щек, расцвечивать их оттенками. А вот отражение улыбкой мне не ответило, только покривилось болезненно.

– Да, – на сей раз я произнес вслух, – таким разукрашенным я себя никогда не видел. Как новогодняя елка.

– Хорош болтать, ты умойся лучше, – посоветовал Ромик.

Они там, в зеркале, все толпились на заднем плане, тоже рассматривали меня, словно видели впервые.

Ледяная вода из-под крана помогла сразу, как заморозка, боль стала остывать, тоже подмораживаться немного, зато белая керамика раковины зарделась ярким, словно в нее плеснули свежей краской. Я ополаскивал себя долго, минут пять, останавливался, рассматривал отражение, затем снова лил на лицо холодную воду, смывая очередной слой налипшей крови. Когда лицо более-менее очистилось, можно было начать подсчитывать потери.

Итак. Рассеченная бровь над левым глазом, это от первого удара, от которого я хоть как-то успел отклониться. Видимо, кулак прошел по касательной, потому и рассек бровь. Именно она и кровоточила, заливая лицо. Глаз тоже заплыл, понятно было, что еще немного, и он весь оплывет синевой, так что свинцовая заплатка, именуемая красивым словом «фингал», мне была гарантирована.

Самое неприятное, что, похоже, нос как-то поменял форму, перекосился, что ли. Кончик уже заметно опух, раздулся во все стороны молодой, синюшной картошкой, сузил, практически свел на нет ноздри и как-то забавно скособочился в правую сторону. А еще он жутко зудел, растекаясь болью по всему лицу, выходя за его пределы, вползая внутрь головы, тараня, коверкая там все что ни попадя. Я дотронулся рукой до переносицы, вздрогнул от мгновенной боли, там вылезла, выпятилась какая-то новая, незнакомая прежде косточка. «Неужели все-таки сломал?!» – пронеслось со страхом в голове. Такой был правильный, аккуратный носик, а что я получу взамен? Совершенно неизвестно.

А вот с губами все было ясно, они уже начали набухать, и выворачиваться, и вылезать за пределы губ. Я еще мог ими шлепать, издавать шепелявые звуки, но вот сдвинуть, сложить их вместе, чтобы на выходе возникала членораздельная речь, уже получалось с трудом.

– Через полчаса я буду похож на африканскую женщину, – прошамкал я заинтересованной публике. – Там, я где-то читал, есть племя, у них толстые нос и губы символ красоты. Они их с детства девочкам утолщают всякими разными искусственными способами.

– Они еще и клиторы девочкам вырезают, – сообщил Леха, который, как биолог, должен был знать про клиторы приблизительно все. Во всяком случае, в научном контексте.

– Правда? – удивился я изощренности африканцев. – А мы почему не вырезаем?

– У нас традиции другие, – пояснил Леха, а вот Кирюха не согласился.

– А мне показалось, Аксенов тебе как раз его и вырезал.

– Кого его? – заинтересовался я, прикладывая Анечкин белый платочек к рассеченной брови, пытаясь хоть как-то остановить кровотечение. Впрочем, белым этот платочек был уже в прошлой, далекой своей жизни.

– Как кого? – удивился Кирюха. – Клитор.

Тут мы все заржали и ржали долго, с удовольствием. А девочки за дверью, верно, подумали, что в мужском туалете все же несколько иначе, чем у них, веселее, больше развлечений, что ли.

– Ну ладно, – сказал я, когда все, что можно отмыть, было отмыто. А то, что нельзя, отмывать уже было ни к чему. – Аксенова мы на крючок подцепили, теперь осталось вытянуть на сушу.

– Он мужик крупный, увесистый, – заметил Кирюха, – его без сачка не вытянешь.

– Точно, увесистый, это я прочувствовал.

Мы посмеялись еще немного и покинули гостеприимное, выкрашенное белым помещение.

Ровный ряд телефонных кабинок находился на первом этаже, в фойе. Мы туда и направились, ребята окружили меня плотным кольцом, пряча от любопытных взглядов, – любой преподаватель мог остановить и начать допытываться, кто же меня так разукрасил. А никому ничего объяснять сейчас не хотелось. Только у телефонной будки живое кольцо разомкнулось и выплеснуло меня внутрь замкнутого, изолированного от внешних взглядов пространства.

Я вложил в пожирающую расщелину две копейки, набрал номер. Трубку на другом конце сняли сразу, почти без промедления. Теплый красивый баритон выпорхнул из маленьких телефонных дырочек, влетел мне в ухо, растекся, сразу успокаивая, как бы обещая, что все утрясется, уладится, и так или иначе, но будет славно и хорошо.

– Петр Данилович? – осведомился я. – Это Толя, вы меня вчера подвозили на машине. Помните?

– Конечно, а как же. Я знал, что ты позвонишь. Так как, собрание уже состоялось? – Доброжелательность, вот что отличало этот голос.

– Ну да, – подтвердил я. – Я все сделал, как вы советовали. Может быть, даже перестарался немного.

– Это как? – Ах да, еще искренность и сопричастность, они тоже были частью голоса.

– Во-первых, я все записал на магнитофон, все собрание.

– Это хорошо.

– Потом он меня избил, прямо здесь, в институте. Я вам побитый звоню.

– Замечательно. – Я просто видел, как улыбаются толстые, мясистые губы. – В смысле, для дела замечательно. Для тебя плохо, конечно.

– Да нет, ничего, – вставил я.

– Сильно пострадал?

– Нет, наверное. Но со стороны заметно. Можно даже сказать, броско, я теперь, как радуга. Похоже, нос сломал, бровь рассек, и вообще, лицо припухло прилично.

– Но в целом, живой?

– Вроде бы. Вот, вам звоню, – подтвердил я.

– Я так понимаю, что для травмпункта избиение налицо.

– Ну да, на лице, – простенько скаламбурил я, но он все равно хохотнул мягким, грудным баритоном. – Более того, даже на фотопленке. Мы все успели сфотографировать. Все в деталях, можно сказать, пошаговое избиение.

– Ты просто умница. – Голос обрадовался еще сильнее. – И свидетели есть?

– Целая куча, девушки, юноши, на любой вкус.

Он снова засмеялся, снова довольно.

– Вот молодец, подготовился, значит, все рассчитал?

– Да нет, все спонтанно получилось, как бы само по себе. Просто сложилось так удачно. Ну, кроме сломанного носа, конечно.

– Ладно, не скромничай, – смех прервался. – Значит, слушай, свидетелей давай ко мне, вместе с фотопленкой. Пусть показания напишут. Сам езжай в травмпункт, я тебе сейчас телефон дам, чтобы ты в очереди не сидел. А я с прокуратурой свяжусь прямо сейчас и с милицией. Преподаватель в институте избил студента! Да мы этого твоего Аксенова Игоря Сергеевича, сорок шестого года рождения, вышибем отовсюду. Где бы он ни состоял.

Я аж замер. Откуда он знал про Аксенова? Ну ладно, имя и отчество, но год рождения? Я ведь ему не говорил, я сам не знал.

– А откуда вы знаете, что он сорок шестого года рождения? – не удержавшись, спросил я.

– Я ж тебе сказал, я знал, что ты позвонишь, вот и навел справки. Когда столько лет варишься в таком деле, как мое, многое узнать можно. Если захочешь, я тебе потом про него расскажу, про Аксенова твоего. Но не сейчас, не телефонная беседа.

Я кивнул.

– А можно, я в больницу поеду? – Я назвал Милину клинику. – У меня там врач знакомая, она хирург, она заключение и даст, – неожиданно пришло мне в голову. А может быть, и не неожиданно, может быть, уже давно сидело.

– Хороший врач? – с легкой иронией поинтересовался баритон.

– Ну да, кандидат наук, – подтвердил я. – У них, по-моему, там травматологическое отделение тоже есть.

– Хорошо, давай, гони туда. Свидетелей с фотопленкой и магнитофоном ко мне, а сам к своему врачу. Завтра приезжай с заключением, договорились?

– Спасибо, Петр Данилович, – под самый конец вспомнил я.

– Не за что, – ответил он. – Хорошее дело делаем, очищаем землю от грязи. – И он повесил трубку.

Ромкин «Запорожец» забили до предела, мне, как пострадавшему, выделили место впереди, рядом с водителем. На заднее сиденье втиснулись Леха с Киркой, Анечку закинули им на колени, они долго, пока мы ехали, со смехом разбирались, на чьих именно коленях она сидит. Да и на коленях ли.

Так с прибаутками доехали до «Кропоткинской», там мы их троих и высадили у небольшого аккуратного особнячка, вывеска на дверях извещала, что здесь как раз и находится адвокатская контора, в которой служил мой «благодетель», Петр Данилович.

Затем Ромик развернул свой неуклюжий драндулет и двинул в сторону «Профсоюзной», туда, где трудилась мой другой «благодетель», Людмила Борисовна.

– Слушай, спасибо тебе, что ты вступился, – сказал Ромик, когда мы встали на светофоре. Как будто сказать «спасибо» во время движения ему было сложно, как будто для «спасибо» ему требовалась специальная концентрация. – Если бы не вы с Лехой, меня бы поперли. Без вариантов.

Дружно проголосовали бы и поперли. Я сидел, рисовал и думал: да хрен с ними со всеми, пусть выгоняют, и так проживу как-нибудь. Хотя, знаешь, для мамы это была бы трагедия. Ну, если бы меня из института вышибли. Я и не ждал, что кто-нибудь за меня вступится, и уж точно не предполагал, что все так выйдет. Сначала Леха, потом ты. Геройские вы ребята. Ты к тому же еще и мордой пострадал. – Он посмотрел на меня, покачал головой, видимо, содрогаясь от моей морды.