Стрекоза в янтаре - Диана Гэблдон

— Предлагаю вам сделку, матушка, — сказал он. — Если ваша собачка не откусит мне задницу, когда я буду выходить отсюда, моя жена в полном вашем распоряжении.

Итак, в тот вечер, вместо того чтобы отправиться домой на улицу Тремулен, я поужинала с сестрами в монастырской трапезной за длинным столом и вернулась в личные покои матушки Хильдегард.

У настоятельницы было три комнаты. Первая обставлена как гостиная, достаточно роскошно — ведь именно здесь она принимала своих официальных гостей. Вторая же просто потрясла меня, очевидно, потому, что я не ожидала увидеть ничего подобного. Сперва показалось, что обстановка этого небольшого помещения состоит всего лишь из одного предмета — огромного клавесина из блестящего, прекрасно отполированного орехового дерева, верх и крышка которого над клавишами из слоновой кости были украшены ручной росписью в виде мелких цветочков на изящно изогнутой лозе.

Осмотревшись по сторонам, я обнаружила в комнате и другие предметы, в том числе книжные полки, целиком занимающие одну из стен и забитые трудами по музыковедению, а также нотами, подобными тем, что матушка Хильдегард поставила сейчас на пюпитр клавесина.

Жестом она пригласила меня присесть в кресло, стоявшее возле маленького секретера у стены.

— Там есть бумага и чернила, миледи, — сказала она. — Теперь посмотрим, что может поведать нам этот маленький музыкальный отрывок.

Ноты были записаны на толстом пергаменте, линии четко расчерчивали бумагу. Сами ноты, ключи и знаки пауз были выписаны с невероятным тщанием; по всей видимости, перед нами был окончательный, беловой вариант. В верхней части листа красовалось название: «Lied des Landes», или, в переводе с немецкого, «Сельская песня».

— Название, как видите, предполагает нечто простое, незамысловатое, — сказала матушка Хильдегард, уткнув длинный костлявый палец в страницу. — А форма композиции совсем иная. Вы умеете читать ноты?

Крупная правая рука с коротко подстриженными ногтями и утолщенными суставами неожиданно нежно коснулась клавиш.

Перегнувшись через ее плечо, я пропела три первые строчки отрывка, стараясь как можно правильнее произносить немецкие слова. Она перестала играть и обернулась ко мне:

— Это основная мелодия. Она повторяется в вариациях, но каких вариациях!.. И знаете, это напомнило мне кое о ком. Об одном маленьком старичке немце по имени Бах, он иногда посылает мне свои сочинения.

Она небрежно махнула рукой в сторону полок с рукописями.

— Он называет их изобретениями; надо сказать, они действительно весьма изобретательны, одновременно наигрываются как бы сразу три вариации, переплетаясь между собой. А это, — и она бросила взгляд на нотный листок на пюпитре, — напоминает неуклюжую имитацию одного из его произведений. Я даже готова поклясться…

Что-то бормоча себе под нос, она отодвинула табурет из орехового дерева, встала и направилась к полкам. Пальцы торопливо перебирали ряды рукописей. Наконец она нашла то, что искала, и возвратилась к клавесину с нотами.

— Вот произведения Баха. Довольно старые, не проглядывала их несколько лет… И все же я почти уверена…

Она погрузилась в молчание, быстро перелистывая ноты, лежавшие на коленях, и время от времени сверяясь с листком на пюпитре.

— Ага! — Испустив этот победный клич, она выхватила один листок из нот Баха и протянула мне. — Вот, смотрите!

Произведение называлось «Гольдберг-вариации» и было написано нетвердой, небрежной рукой. Я с благоговением коснулась бумаги и перевела взгляд на «Lied». Понадобилась лишь секунда, чтобы понять, что она имеет в виду.

— Вы правы, это одно и то же! — воскликнула я. — То там, то здесь заменена нота, но в целом это просто копия с оригинала Баха. Как все же странно!

— Разве? — с оттенком удовлетворения в голосе заметила она. — Теперь возникает вопрос: с какой целью этот анонимный композитор ворует мелодию и подает ее в столь необычной форме?

Вопрос был чисто риторический, а потому отвечать я не стала, а вместо этого задала свой собственный:

— Скажите, матушка, разве музыка Баха сейчас в моде?

Посещая салоны, я ни разу не слышала, чтобы там исполняли его произведения.

— Нет. — Она покачала головой. — Герр Бах мало известен во Франции. Кажется, лет пятнадцать-двадцать тому назад он пользовался определенной популярностью в Германии и Австрии, но даже там много поклонников его музыка не снискала. Боюсь, она довольно сложна для восприятия; сложна и изысканна, но в ней как бы нет сердца. Гм… Вот, видите?

Пальцы вновь принялись быстро листать нотные страницы.

— Этот человек повторяет ту же мелодию, почти ту же, но всякий раз меняет ключ. Полагаю, именно это заметил ваш муж, это очевидно любому, даже тому, кто не умеет читать ноты, а с переменой ключа меняется и тональность. А вот и знак…

Да, так и есть, каждый ключ был отмечен двойной вертикальной черточкой, за которой следовал новый дискантовый ключевой знак с понижением или повышением на полтона.

— В таком коротком отрывке тональность меняется несколько раз! — заметила она, выразительно постукивая по нотам. — И изменения эти лишены какого-либо смысла, во всяком случае с точки зрения теории музыки. Вот, глядите. Основной музыкальный материал тот же, но мы переходим из тональности с двумя бемолями, то есть из си бемоль мажора к ля мажору с тремя диезами в ключе. Еще удивительнее то, как он переходит в тональность с двумя диезами, употребляя при этом соль диез как случайный знак.

— Да, весьма примечательно, — ответила я.

Добавление соль диеза к части, где прежде был ре мажор, превращало эту строчку в идентичную той, что с ля мажором. Короче, причин менять тональность не было вовсе.

— Я не знаю немецкого, — сказала я. — Вы можете прочитать слова, матушка?

Она кивнула, отчего колыхнулся ее чепец, маленькие глазки сосредоточились на рукописи.

— Совершенно отвратительные стихи! — пробормотала она себе под нос. — Кто бы мог ожидать от немцев, обычно они сильны в поэзии. Но это… Хотя…

Тут она сделала паузу и снова встряхнула чепцом.

— Следует признать, что если предположение вашего мужа о шифре верно, тогда слова поэтического значения не имеют. Они вообще не важны сами по себе.

— Но о чем там говорится? — спросила я.

— «Моя пастушка резвится со своими овечками среди зеленеющих холмов…» — прочитала она. — Боже, грамматика просто чудовищна! Конечно, при написании песен допустимы кое-какие вольности в пользу рифмы. Особенно если речь идет о любовной лирике.

— Вы знаете любовную лирику? — удивилась я.

Да, этот вечер с матушкой Хильдегард был поистине полон сюрпризов.

— Любое хорошее музыкальное произведение есть по сути своей не что иное, как любовная лирика, — ответила она. — Что же касается вашего вопроса… да, я разбираюсь. Когда я была молоденькой девушкой, — тут крупные белые