Новый Мир ( № 12 2009) - Новый Мир Новый Мир

Юрий Орлицкий

КНИЖНАЯ ПОЛКА ИРИНЫ РОДНЯНСКОЙ

+ 10

На моем столе в одночасье скопились книги, ободряющие тем, что в сегодняшней России все еще живо пульсирует культурная мысль; дело обстоит, быть может, куда лучше, чем с «непосредственным» творчеством. Начну представление этих книг с того, что лежит в основе всякой зрелой культуры, - со с л о в а р е й и с п р а в о ч н и к о в, в данном случае пионерских по замыслу.

К о н с т а н т и н    Д у ш е н к о. Религия и этика в изречениях и цитатах. М., «Эксмо»; ИНИОН РАН, 2009, 672 стр.

Я не в первый раз обращаюсь к этому монументальному справочному циклу, обязанному своим появлением на свет труду одного-единственного человека (см. мои майские «книжные полки» за 2006 и 2008 годы). Но нынешняя новинка – особая. Справочника на названную тему такого размаха и объема (3200 цитат) до сих пор не существовало ни в отечестве, ни за рубежом. Предприятие отважное и в то же время, я бы сказала, черновое, эскизное. Перед составителем встали сразу три трудно совместимые задачи: 1) отыскать первое упоминание популярного изречения или словосочетания ( anno domini, крестовый поход, святая Русь, город на холме, узники совести и т. п.); 2) среди несметного обилия материала выделить то, что стало провербиальным, вошло в общечеловеческую книгу мудрости; 3) представить большой полилог самих этих мыслей в их идейном существе. В общем, объять необъятное – тут руки опускаются. У Душенко они не опустились, но некоторые его решения не выглядят наилучшими.

Ветхому и Новому Заветам отведено более 100 страниц (более 900 позиций), то есть почти четвертая часть всех изречений и пятая часть основного (исключая указатели) объема книги; да тут еще и формулы из православного богослужения, выделенные, что называется, навскидку. К чему соперничать с так называемой «симфонией» (собранием перекрестных отсылок к стихам обоих Заветов) и с общедоступными нынче молитвословами? Не лучше ли было ограничиться лишь тем, что стало, по выражению Пушкина, « пословицею народов», и за счет сокращения этой части заполнить очевидные пробелы?

А их немало. Скажем, множество выдержек из афористически мыслящего Бердяева не искупает отсутствия другого мастера афоризма - Льва Шестова, безусловно, причастного к искомым темам. И неужели у умницы Симоны Вейль не нашлось ничего духовно значительного, кроме единичного изречения? [10]

Но черпак дегтя все же не портит вкушения из резервуара, куда влиты античная, христианская, иудейская, мусульманская, ведическая, буддийская, конфуцианская мудрость, голоса ересиархов, скептиков, деистов, атеистов. Эта захватывающая разноголосица неожиданно свидетельствует об этическом единстве рода человеческого. Ибо так называемое золотое правило морали: «…как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними» (Мф. 7: 12) - так или иначе присутствует едва ли не во всех культурах и религиях, и до, и после Р. Х. Занятно также, что психология толпы не меняется тысячелетиями. «Невежество породило <…> расхожую пословицу: (1)Нет дождя – причина христиане(2)» (блаж. Августин); ср.: «Если в кране нет воды, значит, выпили жиды».

Напоследок – два неординарных поучения. «Победу следует отмечать похоронной процессией» (Лао Цзы). И определение гражданского мужества из уст пророка Мухаммада: «Какой джихад является наилучшим?» - «Слово истины в присутствии несправедливого правителя».

О. А. С е д а к о в а.   Словарь трудных слов из богослужения. Церковнославянско-русские паронимы [2-е исправленное издание]. М., Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 2008, 342 стр.

Справочник Душенко вышел тиражом 3000 экз., куда более специальная работа Седаковой – всего на 1000 экз. меньшим. Это значит, что тираж первой книги явно занижен по сравнению с предполагаемым спросом, но никак не значит, что тираж исключительного по своему лингвистическому и практическому значению труда Седаковой – великоват. Я эту книгу безуспешно искала с 2005 года и обрела только теперь, благодаря переизданию.

Паронимы – слова, близкие по звучанию, но разные по значению (разновидность омонимии). Кто знаком с игрой слов в стихах, с «поэтической этимологией» («Минута, минущая…»), тот многажды сталкивался с этим явлением, даже не зная его названия. Но в данном случае для правильного понимания богослужебных текстов теми, кто соприкасается с ними в жизненной или филологической практике, важна не ассоциативная перекличка значений (как в моем примере из Цветаевой), а их различение. Например, озлобленный в церковнославянском будет означать «страдающий от зла», а не «испытывающий чувство злобы». Таких расхождений – от диаметрально противоположных до слабоощутимых сдвигов – набралось на огромный словник [11] , к которому приложен еще и указатель греческих слов, с которых образованы церковнославянские кальки.

Словарь, замечает в своем предисловии автор, можно читать на досуге как увлекательную хрестоматию - истинная правда. Но у меня особый интерес вызвало само это предисловие – научная статья, ответившая на вопросы, которыми я задавалась ранее. Однажды выступив в защиту сохранения церковнославянского языка в церковном обиходе – во имя культурной (а не «сакральной») его роли, чтобы русский язык не лишался одного из питающих его источников, - я несколько категорично написала, что он воспринимается носителями языка русского не как «иностранный», а как «странный» (сама я в свое время постигала его «методом погружения», не имея ни лингвистического, ни богословского образования). С. С. Аверинцев сделал мне по этому поводу замечание, напомнив о «ложных друзьях переводчика» - паронимах, приводящих к непониманию и искажению смысла (о том же пишет и Седакова). Но, прочитав ее вводную статью, я поняла, что в споре были правы обе стороны. Там со ссылкой на Б. А. Успенского констатируется, что «отношения церковнославянского и русского могут быть описаны в терминах диглоссии <…> два по существу разных языка существуют во взаимодополнительных отношениях и воспринимаются их носителями как один язык в двух его функциональных вариантах…» Более того, пишет Седакова, «русский язык как бы передоверил славянскому целые области значений, для которых не выработал своего словаря…» (напр., добродетель ) [12] .

Из прочитанного у Седаковой я решаюсь сделать гипотетический вывод. Церковнославянский – в некотором смысле живой язык (не больше ли, чем древнегреческий или латынь, хотя те до сих пор обслуживают терминологические новации?). Пусть « Утоли моя печали…» точно переводится как «уйми», а «Свете тихий …» означает «веселый», «утешный», в русскую художественную словесность эти слова и речения вошли с теми обертонами, которые нельзя «вычесть» никаким переводом. Паронимия не сбивает здесь с толку, а обогащает, что бывает только с живой, развивающейся семантикой. Как говорила одна девятилетняя девочка, услыхавшая кондак «Взбранной Воеводе…»: «Как здорово! (1)Восписуем(2) сразу и (1)воспеваем(2) и (1)описываем(2)!» То есть живое восприятие, столь склонное к упреждаемым трудом Седаковой ошибкам, порой возвращает нас все к той же «поэтической этимологии». Да и, вообще говоря, большинство литургических текстов и жанров по природе своей принадлежат к области поэзии; поэтому их «перевод часто звучит как профанация, снижение слога и смысла, как если бы мы переводили лирический шедевр Пушкина на плоское бытовое просторечие».

П р о т.    А л е к с а н д р    Ш м е м а н. Собрание статей. 1947 – 1983. [Составитель и редактор Е. Ю. Дорман. Предисловие А. И. Кырлежева]. М., «Русский путь», 2009, 896 стр., портр.

Те, для кого насущны темы русского православного богословия, хорошо знакомы с трудами о. Александра (1921 – 1983) по истории Церкви, литургике, экклезилогии, таинствам. Но после публикации его «Дневников» (М., 2005, 2006) его читательская аудитория невероятно расширилась, ибо их автор, будучи по призванию и положению учителем веры, обнаруживает здесь свои недоумения, сомнения, моральные контроверзы, то есть необычайно приближает себя к «пасомым» и «ищущим» и тем вызывает трепетное доверие. Настоящая книга читается на горячей волне этого доверия – как публичное слово, удостоверенное интимным словом «Дневников».