Мужики и бабы - Борис Можаев

"И чему только радуется? - думал Бородин, отъезжая. - Родительский дом пошел псу под хвост, а он веселится. Дитя неразумное. И Федька, мокрошлеп, подбежал похвастаться - две десятки выбил. Тут мыкаешься, не знаешь, куда деться, а они веселятся - в солдатики играют. И что им наши заботы? Чего они теряют? Имущество, скотину? Разве они все это наживали? Нет, не они, и терять им нечего. Вот так время подошло - дети родные не понимают тебя.

Но мысль эта вела за собой другую, в которой и признаваться не хотелось. Разве дело в детях? Жизнь твоя, налаженная годами тяжелого труда и забот, стала выбиваться из колеи, как норовистая кобыла. Вот в чем гвоздь.

Кому ветер в зад - тот и в ус не дует, а тебя сечет в лицо, с ног валит, но ты терпи да крепись. А что делать? Податься некуда и жаловаться некому. Иным потяжелее твоего, и то терпят. Ведь каждый живет как может, живет сам по себе - вот что худо. Тебя растопчут, растерзают на части, и никто не чихнет, не оглянется. Пойдут дальше без тебя, будто тебя и не было.

В этой мысли он укрепился еще более, когда увидел на окраине Выселок толпу народа вокруг телег с флагом. Поодаль паслись стреноженные лошади, валялись плуги по кромке черной, лоснящейся на солнце свежей пахоты. Бородин вспомнил, что накануне собирались всем активом вспахать больничный огород, в честь дня коллективизации. И по тому, как на телеге развевался флаг, а рядом стоял Кречев без фуражки и что-то говорил в толпу, Бородин понял, что дело уже сделано. И скрываться было поздно - их заметили. Кречев замахал рукой с телеги, в толпе оживились, стали показывать в их сторону.

- Спрятался! Мать твою перемать, - выругался Бородин.

- Это что за люди? Больных, что ли, выгнали на митинг? - спросил Селютан, усмехаясь.

- Молебен служат в честь трезвого Селютана, - в тон ему ответил Бородин. - Обед подходит, Покров день! А Селютан все еще трезвый. Было такое в жизни?

- Отродясь не бывало. Видно, сатана гоняет нас с раннего утра.

- А ты окстись, глядишь, и отстанет сатана-то. И обрящем с тобой покой и чревоугодие.

- Благослови, господи, и ниспошли странствующему рабу твоему покой и утоление жажды...

- Вот зараза! За себя молит, а про товарища позабыл, - сказал Бородин, спешиваясь.

- Дак поделюсь! Аль мы нехристи?..

Бородин вел в поводу лошадь и дивился на ходу, разводя руками:

- Кто ж так делает? На общую пахоту ездят, как на праздник, веселясь да прохлаждаясь. А вы ни свет ни заря сюда приперли. Как на барщину! Кто вас выгонял?

- Вот те на! Активист, называется... - шел от телеги навстречу ему Кречев. - Вчера хватился - нет Бородина! Огород пахать, актив проводить, а он в лугах шастает. Слава богу, хоть на актив успел, - говорил он, здороваясь с охотниками. - Ты оповестил его, Федор Михайлович?

- А как же! - ответил Селютан. - Слово председателя - для меня закон. И ухмылка плутовская во всю рожу.

Среди мужиков были и Якуша Ротастенький, и Ванятка Бородин, и Максим Иванович, брат родной. Значит, коллективисты всем миром выехали, сообразил Андрей Иванович.

- Колхоз создали или коммунию? - спрашивал Бородин, подходя к мужикам и кивая на вспаханную землю.

- А вот сходим на обед, с бабами посоветуемся, - отвечал Ванятка, играя смоляными глазами. - А ты, поди, торопился на собрание? Боялся, что в колхоз не примем?

- Я торопился, да вот лошадь упиралась. Боится в руки Маркелу попасть.

- Ну да, у него руки, а у других крюки! - проворчал Маркел и хрипло выругался.

- Утром набили уток? - спросил Максим Иванович, отводя разговор от перепалки.

- Какой утром! Вчера весь день за ними по болотам шлепал, - подмигивая ему, ответил Андрей Иванович.

- А я слыхал, вроде б ты Скобликовых вечером провожал? - сладким голоском спрашивал Якуша.

- Куда провожал? Разве они уехали? - удивился Бородин.

- Уехали! - радостно улыбаясь, сказал Якуша. - Отказали обчеству свой дом. А друзьям, значит, ничего не оставили? - И смотрел с невинным любопытством на Андрея Ивановича.

- Не знаю, я у них опись имущества не составлял, - сухо ответил Бородин; обернувшись, Кречеву: - Значит, после обеда собираемся?

- Да. К трем часам давай в Совет! В Капкином доме собираемся.

- Буду! - Бородин закинул повод на холку и с полуприсяди прыгнул животом на спину лошади.

- Ишь ты, какой прыгучий! Как заяц.

- Служивый...

- Андрей Ивана-ач! Возьми ключ у Клюева да сходи проверь, может, чего и оставили, - советовал все тем же голоском Якуша.

- Чего проверить? Какой ключ? - спрашивал хмуро Бородин, разбирая поводья.

- Дак от дома Скобликовых ключ в Совет ноне принес Сашка, а от сарая ихнего ключ у Клюева остался. Говорят, он всю ночь туда нырял. Вроде бы и на твою долю осталось. Ведь друзья были с помещиком-то.

- Я по дружбе на чужие постели не заглядывался и гусей не выколачивал у друзей своих, - терзая удилами лошадь, осаживая ее на задние ноги, говорил Бородин, раздувая ноздри. - Чем добро чужое трясти, ты сперва блох своих повытряси. Авось злоба отпустит тебя, не то вон пожелтел весь. Ревизор шоболастый.

И, огрев концом повода лошадь, сорвался с места в галоп, - только ископыть полетела черными смачными ошметками.

Собирались в Капкиной чайной; тридцать пять человек тихановского актива и бедноты - ватага не малая, всех в сельсовете не разместишь. Многие пришли принаряженные и заметно навеселе. Бабы в плисовых саках, в шнурованных полусапожках, мужики в старомодных картузах с лакированными козырьками, в сапогах, смазанных чистым дегтем. В чайной к стойкому запаху веников из клоповника да пресному духу распаренного чая примешался острый скипидарный запашок хомутной и приторный, тягостно-удушливый настой нафталина.

Смотрели друг на друга с нескрываемым любопытством и как бы с вызовом даже: я хоть и записан в бедноту, а понятие насчет порядочности тоже имею, не лаптем щи хлебаем. Даже Васютка Чакушка, нищенка, можно сказать, и то пришла в чистой поддевке из чертовой кожи да в латаных опорках с боковой резинкой. А те, что из актива, из крепких семей, не поскупились надеть и совсем праздничное. На Тараканихе длинная черная юбка с оборками, черный шерстяной плат с кистями в крупных огненно-алых бутонах. И лицо ее, как перезрелый подсолнух, - того и гляди, угнетенно свесится долу, обопрется подбородком на богатырскую необъятную грудь. Издаля было видно, что хорошо пообедала баба и брагу сварила добрую.

- Палага-то у нас в крынолине, - дурил, наваливаясь плечом на нее, Серган. - Пусти погреться под черный полог!

- Поди вон, бес гололобый! Бушуешь, как самовар незаглушенный.

Один Серган оделся не по-людски, - были на нем легкий не по сезону серенький пиджачок и расстегнутая во всю грудь синяя рубаха. Но лицо его горело; он метался по чайной, беспокойно осматривал каждого, будто искал что-то важное и не находил.

- Кого потрошить будем, а? Шкуры барабанные!

- Будя шебуршиться-то, Саранпал, - благодушно отбивались от него.

Даже Кречев не сердился; он беспричинно улыбался, икал, часто подходил к глиняной поставке, пил квас и тихонько матерился. Ждали Зенина и уполномоченного от райисполкома.

Наконец подкатил тарантас прямо к заднему крыльцу, влетел в расстегнутом пиджаке Сенечка, хмурый, встревоженный, как с пожара, и сказал от порога:

- Рассаживайтесь, товарищи! Уполномоченного не будет. Мне поручено совместить его обязанности.

За длинным дощатым столом, похожим на верстак для катки валенок, уселись Кречев, Сенечка Зенин, Левка Головастый со своей картонной папкой да Якуша Ротастенький. Все остальные сели на скамьях, сдвинутых поближе к столу. Хозяйке, кругленькой подвижной хлопотушке с пламенеющими свекольными щечками, Кречев наказал неотлучно сидеть в бревенчатом пристрое, где у Капки была кубовая, и гнать всякого в шею, ежели попытается с заднего крыльца проникнуть в чайную. Переднюю дверь заперли на висячий замок и прилепили жеваным хлебом к дверному косяку тетрадный листок с надписью: "Чайная закрыта по случаю престольного праздника".

Но не успели толком рассесться по местам, еще и повестку дня не зачитали, как в окна полезли любопытные рожи, плющили в стекла носы, кричали дурными голосами.

- Бородин, выйди, шугани их от окон! - сказал Кречев.

Поднялся Ванятка; Андрей Иванович и не шелохнулся, будто он и не был Бородиным.

Через минуту зычный Ваняткин голос с улицы стал перечислять и бога, и Христа, и мать его, и поименно всех апостолов.

- Знает службу. Мотри, как чешет, без запинки, - умиленно говорил Якуша, поглядывая в окно.

И актив загомонил на разные голоса:

- Хоть бы мать божью пощадили, срамники...

- А то ни што! Дождемся от них пощады.

- Он мать родную опудит.

- Кто опудит? Чем?

- Известно, матерщиной.

- Это ж присказка, темные вы головы! Мать вашу... Извиняюсь, то есть в род людской.

- Это что еще за ералаш? Актив называется!..

- Не укрывайтесь активом. Где беднота, там и срамота.