Собрание сочинений - Карлос Кастанеда
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Затем дон Хуан обратился ко мне в привычном тоне. Его слова также были вполне привычными. Он сказал, что сущность воина-странника — это скромность и эффективность, что он должен действовать, не ожидая ничего в награду, и устоять перед любым препятствием, что окажется на его пути.
К этому моменту уровень моего осознания вновь сдвинулся. Разум мой сосредоточился на мыслях о страдании. Я понял, что заключил с некими людьми договор умереть вместе с ними, хотя и не знал, кто они. Без тени сомнения я чувствовал, что было бы неправильно умереть в одиночку. Тоска моя стала невыносимой.
Дон Хуан обратился ко мне.
— Мы одиноки, — сказал он. — Это наше условие. Но умереть одному не значит умереть в одиночестве.
Я сделал несколько больших глотков воздуха, чтобы снять напряжение. По мере того как я вздыхал полной грудью, рассудок мой прояснялся.
— Величайшая проблема для нас, мужчин, — это наша уязвимость. Когда наше осознание начинает расти, оно вырастает, подобно стволу, прямо из центра нашей светящейся сущности, снизу вверх. Этот ствол должен вырасти до значительной высоты, прежде чем мы сможем на него опереться. В этот период твоей жизни мага ты легко можешь утратить власть над своим новым осознанием. И тогда ты забудешь все, что делал и видел на пути воина-странника, потому что твой ум вернется к повседневному осознанию. Я уже объяснял тебе, что каждый маг-мужчина, находясь на новых уровнях осознания, должен использовать все то, что делал и видел на пути воина-странника. Проблема каждого мага-мужчины в том, что он легко все забывает, поскольку его осознание утрачивает свой новый уровень.
— Я прекрасно понимаю все, что ты говоришь, дон Хуан, — сказал я. — Пожалуй, впервые я полностью осознал, почему все забываю и почему потом все вспоминаю. Я всегда был уверен, что мои сдвиги обусловлены болезненными личными обстоятельствами; теперь я знаю, отчего происходят эти изменения, но не могу выразить свое знание словами.
— Не беспокойся о словах, — сказал дон Хуан. — Ты найдешь их в свое время. Сегодня ты должен действовать на основании своего внутреннего безмолвия, того, что ты знаешь не зная. Ты прекрасно знаешь, что ты должен делать, но это знание еще не вполне оформилось в твоих мыслях.
Все, чем я обладал на уровне конкретных мыслей, было смутным ощущением знания чего-то, что не было частью моего рассудка. Вместе с тем у меня было совершенно четкое ощущение, что я сделал огромный шаг вниз; во мне, казалось, что-то упало. Я почти физически ощутил удар. Я знал, что в этот миг перешел на новый уровень осознания.
Затем дон Хуан сказал мне, что воин-странник обязательно должен попрощаться со всеми людьми, которые остаются у него за спиной. Он должен произнести слова прощания громко и четко, так, чтобы его голос и чувства навсегда запечатлелись в этих горах.
Я долго колебался, но не из-за застенчивости, а потому, что не знал, кого именно мне следует благодарить. Я полностью проникся концепцией магов, что воин-странник не может никому ничего быть должен.
Дон Хуан обучил меня аксиоме магов: «Воины-странники непринужденно, щедро и с необычайной легкостью воздают за любое оказанное им расположение, за любую услугу. Таким образом, они снимают с себя ношу невыполненного долга».
Я воздал, или же все еще воздавал, всем, кто почтил меня своей заботой или участием. Я перепросмотрел всю свою жизнь настолько подробно, что не обошел вниманием даже мельчайшие ее эпизоды. Я был совершенно уверен тогда, что никому ничего не задолжал. Своей уверенностью и сомнениями я поделился с доном Хуаном.
Дон Хуан сказал, что я действительно тщательно вспомнил свою жизнь, но добавил, что я далек от того, чтобы быть свободным от долгов.
— А как насчет твоих призраков? — продолжал он. — Тех, с кем ты уже не можешь соприкоснуться?
Он знал, о чем говорит. Во время своего перепросмотра я пересказал ему каждый эпизод своей жизни. Из всего того, о чем я ему поведал, он выделил три случая в качестве образцов задолженности, которую я приобрел в весьма раннем возрасте, и добавил к этому мою задолженность перед человеком, благодаря которому я с ним встретился. Я горячо поблагодарил своего друга и почувствовал, что моя благодарность была каким-то образом принята. Три же первых случая остались на моей совести.
Один из них был связан с человеком, которого я знал, будучи совсем ребенком. Его звали Леандро Акоста. Он был заклятым врагом моего деда, его настоящей напастью. Дед постоянно обвинял этого человека в том, что тот крал цыплят из его курятника. Акоста не был бродягой, просто не имел определенных, постоянных занятий. Он был своего рода перекати-полем, брался за разную работу, был подсобным рабочим, знахарем, охотником, поставщиком трав и насекомых для местных лекарей, а также всякого рода живности для чучельников и торговцев.
Люди считали, что он гребет деньги лопатой, но не может ни сберечь их, ни толково ими распорядиться. И друзья его, и недруги в один голос твердили, что он мог бы преуспевать на зависть всей округе, если бы занялся тем, в чем разбирался лучше всего, — сбором трав и охотой. Но он страдает странной душевной болезнью, делающей его беспокойным и неспособным остановиться на каком-нибудь занятии на сколько-нибудь продолжительное время.
Однажды, прогуливаясь на окраине фермы своего деда, я заметил, что за мной кто-то наблюдает из кустов на краю леса. Это был Акоста. Он сидел на корточках в самой гуще кустарника, и если бы не мои зоркие глаза восьмилетнего мальчишки, был бы совершенно незаметен.
Не удивительно, что дед думает, будто он приходит воровать цыплят, подумал я. Я был уверен, что никто, кроме меня, не смог бы его разглядеть; благодаря своей неподвижности он был прекрасно замаскирован. Я скорее почувствовал различие между кустарником и его силуэтом, чем увидел его. Я приблизился к нему. То, что люди или яростно его ненавидели, или же горячо любили, весьма меня интриговало.
— Что вы здесь делаете, сеньор Акоста? — бесстрашно спросил я.
— Я справляю большую нужду, одновременно разглядывая ферму твоего деда, — ответил он, — так что лучше
