За короля и отечество - Роберт Асприн

Грохот этого извержения был, по свидетельству британского адмирала, слышен даже в Индии — тот решил, что его эскадра, подвергается артиллерийскому обстрелу. Взрыв, уничтоживший остров, выбросил в небо столько камней и пепла, что стал причиной «вулканической зимы» — даже в умеренных и субтропических зонах лета в том году так и не дождались. Под темным небом лежал снег, а плодородные сельскохозяйственные земли превратились в пустыню…

Стирлинг охнул.

Пустошь!

Один из самых ярких образов Артуровских легенд. Земля, на которой ничего не могло расти — столь истощенная, что урожаи гибли, а с ними скот и люди. Легенда приписывала это слабости израненного короля. Ну да, пустошь была частью легенды о Чаше Грааля: исцелив телесные и душевные раны короля, бывшего язычника, сосуд Христа помог исцелить и больную землю. Ему вспомнился снятый еще в двадцатом веке фильм… «Экскалибур» — так, кажется, он назывался. Расцветавшая на глазах пустыня, один из самых красивых кадров в истории кино.

Должно быть, этот образ подхлестнул память Стирлинга. Вот оно: газетная статья, которую он читал в поезде по дороге в Эдинбург и секретную лабораторию. Кракатау взрывался не один раз. Было еще одно извержение — в шестом веке от Рождества Христова. Извержение, по сравнению с которым взрыв девятнадцатого века был ненамного сильнее хлопка пробки шампанского. Стирлинг нахмурился, пытаясь вспомнить, что еще говорилось в статье. Если ему не изменяла память, тихоокеанский вулкан взорвался к чертовой матери где-то между 536-м и 537 годами, нанеся столь разрушительный ущерб мировой экосистеме, что хотя бы частичного восстановления ее пришлось ждать не менее десяти лет. Десять лет всемирного голода! Неурожаи вызвали массовые переселения народов и связанные с ними войны и геноцид в борьбе за землю, приносившую хотя бы жалкую долю прежних урожаев.

В статье говорилось еще что-то об ирландских озерных крепостях. Две большие деревни, выстроенные на сваях в центре озер, чтобы защитить их обитателей от враждебного клана, оказались в неурожай единственными пригодными для жизни местами. Жители их не испытывали голода, промышляя рыбной ловлей. И еще в статье упоминалась связь извержения с началом эпидемии чумы.

Глобальное изменение температуры позволило эпидемии распространиться на регионы, прежде остававшиеся имунными к инфекции. Торговцы из Константинополя донесли чуму даже до таких отдаленных стран, как Британия. В результате коренное население острова вымерло настолько, что саксы, англы и юты — не поддерживавшие торговых связей с Константинополем и как следствие не ослабленные болезнью — без труда прибрали Британию к рукам.

Какая-то жуткая связь прослеживалась между окончанием «золотых лет» правления короля Артура — а после его двенадцатой победы под Бэдон-Хиллом он правил еще лет тридцать девять или сорок — и датой извержения Кракатау, то есть второй половиной тридцатых годов. Даже разгромив саксов под Кэр-Бадоникусом, бритты были обречены, ибо одно-единственное извержение вулкана на другом конце света уничтожило их урожаи, скот и силу объединенного народа.

Одна мысль об этом казалась столь устрашающей, что Стирлинг не мог не попытаться спасти людей от этой угрозы или хотя бы смягчить силу этого удара.

И то, что такая попытка означала бы вмешательство в историю, и гораздо более масштабное, чем все происки Лайлокена с Беннингом, причиняло ему почти физическую боль. Осмелится ли он на такой риск? И что вообще может он поделать, если все же рискнет?

Стирлинг, прошептал совершенно потрясенный всеми этими новостями Анцелотис, если все это правда, а я сомневаюсь, что это не так, мы должны действовать, чтобы спасти наш народ. И действовать быстро… вот только как один человек или даже несколько смогут помешать острову разлететься на части?

Ха, хмыкнул Стирлинг. Никак. Ничто на этом или любом другом свете не может помешать вулкану делать то, что ему захочется и когда ему захочется. Все, что можно сделать, — это убраться с пути извержения.

Тоже верно, согласился Анцелотис. Но если тебе известно о надвигающейся беде, ты можешь по крайней мере подготовиться к ней. Вспомни, что удалось сделать в Египте — и все благодаря Иосифу и его толкованию фараонова сна. Семь тощих коров… Предупрежденные, они построили амбары и спасли людей от голода… Анцелотис осекся, и глаза его чуть расширились. Боже праведный. Грааль! Круглая чаша жизни. Если построить круглые чаши для хранения избытков на протяжении следующих тридцати девяти лет…

Идея была восхитительно проста.

И ведь в поздних интерпретациях сказаний про Артура и его рыцарей Ланселот сделался странствующим проповедником, искупая катастрофические последствия своего греха с Гвиневерой. Что в таком случае мешает Анцелотису ходить по стране, создавая стратегические запасы, используя в этих целях религию с ее ссылками на Иосифа и семь голодных лет? Стирлинг вдруг понял, что это может и сработать. Вот только историю это изменит необратимо.

Однако он не мог ничего с собой поделать. Теперь, когда вмешательство Беннинга в Далриаде уже наверняка нарушило фрактуральные плоскости истории, соблазн вмешаться еще раз, чтобы предотвратить еще более катастрофические последствия, становился совсем уже неодолимым. Конечно, если он вмешается, он может никогда не вернуться домой. Впрочем, он и так может не вернуться домой, если учиненное Беннингом массовое убийство уже изменило историю. И ответа на этот вопрос он не узнает еще почти целый год. Если по истечении его он так и останется здесь, это будет означать, что история слишком поломалась, чтобы вернуть его в родной век… зато у него будет вдоволь времени, чтобы подготовиться к голоду. Почти сорок лет.

Редко случается так, чтобы одному человеку, даже оказавшемуся в нужное время в нужном месте, удавалось одним поступком изменить судьбу тысяч людей. Стирлинг понимал, что другого такого шанса ему не представится. Однако мысль о том, чтобы вернуться в двадцать первый век, даже не попытавшись сделать это, была ему омерзительна. Он приносил присягу защищать свой народ — и так уж вышло, что эти бритты тоже оказались его народом. Его предками, если не с шотландской, то уж с валлийской стороны наверняка. Отказаться от попытки помочь им означало для Стирлинга чудовищное предательство всего того, во что он верил и за что боролся с тех пор, как был зачислен в С.А.С.

Там, в двадцать первом веке, он бился с терроризмом и другими формами общественного безумия, угрожавшими самому существованию цивилизации.

Здесь, в шестом столетии, он оказался вовлечен в другую войну за спасение цивилизации. Он сомневался в том, что ему удастся отвернуться от нее, — тем более теперь, когда пришельцы с той, будущей войны уже вмешались в ход событий. Он не мог сделать этого, как не мог тогда выйти из горящего дома в Белфасте, не вынеся из него сына террориста из ИРА. Боже, прости меня, безмолвно взмолился он, ибо я должен попытаться. Я не был бы человеком, если бы не попытался.

И Анцелотис Гододдинский, благодарный за любую помощь, которую гость из двадцать первого века мог ему оказать, ответил ему признательностью — слишком глубокой, чтобы выразить ее словами, словно целительным бальзамом унявшей боль в сердце. Господи, похоже, он все-таки сделал правильный выбор.

Правда, сначала им предстоит выжить в битве при Бэдон-Хилле.

Когда они спустились на равнину Солсбери, погода ухудшилась еще сильнее. Наполовину убранные поля мокли под дождем, и фермеры выгоняли на них скот, чтобы от урожая был хоть какой-то прок. Стирлинг поежился. Анцелотиса это зрелище тоже, мягко выражаясь, не радовало. По мере приближения к южной границе Глестеннинга им попадалось все больше опустевших деревень, жители которых бежали от приближающихся саксов в далекие Мендипские холмы.

Стирлингу никогда еще — и в двадцать первом веке тоже — не приходилось видеть Кэдбери-Хилл воочию. Разумеется, он знал о его существовании: даже самый закоренелый двоечник не может совсем уж ничего не слышать о Кэдбери-Хилле и его древней крепости. Однако видел он его до сих пор только на фотографиях, а это было, можно сказать, ничто в сравнении с тем, что он испытал, подъезжая верхом к огромной, ощетинившейся каменными укреплениями горе, торчавшей из плоской как гладильная доска равнины наподобие серого линкора в пустынном море. По спине у Стирлинга забегали мурашки, и даже Анцелотис, повидавший на севере немало горных крепостей, не удержался от потрясенного вздоха.

Вот это да, безмолвно восхитился Анцелотис. В жизни ничего похожего не видел! Да, стоит ли удивляться, что саксы так стремятся завладеть этой высотой? Ее можно оборонять неделями, даже месяцами — только бы припасов хватило.