Князь Святослав II - Виктор Поротников

- Ты что же, здесь не останешься? - удивился Давыд, которому посадник сразу чем-то приглянулся.

- Не останусь, княже. И так торчу в лесах этих восьмой год как гриб-боровик. Я ведь родом из Любича. Двину домой!

Смысл слов муромского посадника стал доходить до Давыда несколько дней спустя, когда он повелел брать въездную виру со всякого едущего торговать в Муром, как это было заведено в Чернигове. Торг с центральной площади Мурома на другой же день переместился за городские ворота, никто из вятичей не пожелал платить за проезд по мосту через ров. Угрожать Давыд не решился, с сотней дружинников не пойдешь против целого города. Да и не хотелось Давыду начинать княжение с распри, поэтому он отменил свое распоряжение.

- В Муроме-то вятичи крещеные живут, с ними можно столковаться. А вот окрест - сплошь язычники. С теми трудненько, - говорил посадник, прощаясь с Давыдом. - Язычники, как малые дети, их только убеждением да хитростью взять можно. На силу они всегда свою силу найдут, их в лесах этих тьма-тьмущая! Помни об этом, князь.

Давыд видел, как сердечно расставались с бывшим своим посадником муромчане, обнимали его, подводили к нему детей, дарили подарки. Видать, немало добра сделал для них этот словоохотливый человек. А все ж таки не прижился он среди вятичей! Не прижился… Приживется ли он, Давыд?

Тесовый Богоявленский собор в Муроме Давыду не понравился.

Деревянные кресты на маковках потемнели от дождей. Кресты же на входных дверях изрезаны, истыканы чем-то острым. Внутри темно и неуютно, пахнет мышами и плесенью.

Местный священник, пресвитер Иоанн, родом грек, с первой же встречи стал изливать Давыду свои жалобы:

- Заповедей Господних ни знать местная, ни чадь ихняя не блюдут, от службы Божией бегут, от святых отвращаются. Женятся часто без венчания, поймают жен своих с плясанием, гудением и плесканием в реке. Невест по языческому обряду водят к воде нагими. В субботние вечера собираются вкупе мужи и жены и играют, и пляшут бесстыдно, и скверну деют в ночь святого Воскресенья. Будто Дионисов праздник справляют нечестивцы, так вкупе мужи и жены обнажаются, яко кони, ржут и блуд деют!..

Впрочем, Давыда все это не огорчило. Огорчило его другое, что пресвитер запретил воскресную службу служить в единственной церквушке детинца.

- После татьбы в храме сорок дней петь нельзя, княже, - объяснил свой запрет суровый грек.

- Что за татьба была в храме? - спросил Давыд.

- Два торгаша сцепились и один другого ножом зарезал прямо перед алтарем, - ответил священник. - Люди здесь не люди, а мразь! Купцы тщатся себе куны вылгать, прибытки торговые таят, десятину в церковь не несут. Клянутся в храме, а клятвы не держат. Так же и бояре таят урожай, и приплод скотины, и сбор меда… Крещеных челядинов продают поганым! С иноверцами пируют, у своих воруют!

Давыд очень скоро утомился от беседы с пресвитером и кое-как выпроводил того прочь.

Отныне каждое утро и каждый вечер перед взором молодого князя был квадратный земляной двор посередь тюремных пристроек: бани, конюшни, амбара и кузни. То залитый солнцем, то укрытый тенью набежавших облаков. В княжеских хоромах после черниговского каменного дворца Давыду было тесно, узкие окна, затянутые бычьим пузырем, почти не пропускали света, притолоки в светлицах были так низки, что приходилось нагибать голову, под ногами скрипели половицы.

Вся прежняя челядь уехала вместе с посадником, кроме конюха и старой кухарки.

Из новой челяди были лишь четверо отроков, ходивших за княжеским конем, чистивших оружие и выполнявших мелкие поручения Давыда. Помимо них были еще псарь да сокольничий. Давыд, любивший охоту, взял с собой из Чернигова свору собак и двух соколов. На троих холопов возлагались все грязные работы в тереме и на конюшне.

Боярин Ингварь, его жена Марфа, двое их сыновей Вавила и Гробой, и дочь Любомила, пока строился для них дом, жили в одном тереме с Давыдом.

Боярина Ингваря Давыд распознал еще в Чернигове. Был Ингварь зол на весь белый свет: некогда разъяренный тур до смерти забодал на охоте его отца, однажды дом его в Чернигове дважды сгорел за один год, князь черниговский обделяет его своими милостями, но рассыпает их другим. Последнее высказал Ингварь как-то раз Святославу прямо в очи, поэтому и очутился в Муроме вместе с Давыдом.

Сыновья Ингваря всем пошли в отца, такие же склочные и злые. В Чернигове у них не было друзей среди сверстников, поэтому внезапный отъезд в далекий Муром оба посчитали необыкновенной удачей. Ингваревичи вздумали было поначалу держать себя на равных с Давыдом. Но себялюбивый Давыд живо поставил их на место, приблизив к себе двух молодых дружинников Кирилла и Радима, тоже боярских сыновей.

Ингварь, испугавшись, что из советника князя превратится в его подручного из-за дури своих сынков, старался ни в чем не перечить Давыду, с сыновьями же при нем обращался подчеркнуто грубо.

То, что не нравилось в Ингваре Святославу, пришлось по душе Давыду, который ценил в людях прежде всего угодничество.

Марфа, супруга Ингваря, всю дорогу до Мурома тоже как могла угождала Давыду, чисто по-женски потворствуя его мужским капризам. То позволяла ему подглядеть за купающейся Любомилой, то как бы ненароком оставляла свою стеснительную дочь наедине с молодым князем.

В Рязани не в меру упившегося Давыда Марфа сама уложила спать в опочивальне и осталась с ним до утра. Она покорно сносила остервенелые ласки пьяного Давыда. Это было первое обладание женщиной, доставившее Давыду необычайное наслаждение. Он и не подозревал, что цепочка, незаметно приковавшая его к семье Ингваря, сработана усилиями Марфы.

Природа щедро наградила Марфу формами, несколько крупноватыми, но при высоком росте это не бросалось в глаза. Ее круглое лицо всегда горело здоровым румянцем, большие голубые глаза глядели то с хитринкой, то с простодушием, но никогда со злостью или с отвращением. Улыбка притягивала взор, негромкий голос мог заворожить любого. Длинные русые волосы боярыни были мягки как шелк, тело поражало своей упругостью и белизной.

- Ежели ты в сорок лет столь хороша собой, то как же неотразима ты была в тридцать и в двадцать лет! - как-то уже в Муроме восхитился своей любовницей Давыд.

Марфа загадочно улыбнулась:

- Те, что познали меня в двадцать и в тридцать лет, давно мной позабыты, кроме отца твоего. Такого молодца не скоро забудешь!

Марфа засмеялась.

- Ты была любовницей моего отца? - удивился Давыд.

- И не единожды, - спокойно созналась Марфа, заплетая косу.

Боярыня часто посещала опочивальню Давыда, не делая из этого тайны для мужа.

Превосходя его знатностью рода, Марфа с первых же лет супружества подчинила Ингваря себе, род которого считался в Чернигове выморочным. Более того, Ингварь благодаря красоте супруги и стал приближенным князя. Боярин знал, что тело его жены доступно Святославу, и относился к этому с трезвым расчетом. Кто-то продвигается благодаря храбрости или богатству, а кто-то благодаря прелестям супруги.

«Не всякий козел блеет по-козлиному, иной рычать научится и за льва почитается », - было любимой присказкой Ингваря, смысл которой был не совсем понятен Давыду.

Теперь же Марфа старалась не столько ради мужа, сколько ради дочери, уж очень ей хотелось породниться с Яросла-вичами. А там, кто знает, может, удастся создать отдельную княжескую ветвь в Муроме. Пусть сыновья дурни дурнями, зато с дочерью подсобил Господь - красавица писаная!

На Любомилу Давыд и сам глаз положил и при явном сводничестве матери особенно с девушкой не церемонился, лишив ее девственности в бане на полке, куда ее отправила Марфа «поднести князю холодного кваску». Затем Марфа, уже лежа в постели с Давыдом, напрямик заявила ему, что он должен поступить с Любомилой по-христиански, иными словами взять ее в законные супруги. Давыд не стал противиться и сказал, что поутру пошлет гонца в Чернигов за отцовским благословением.

- Ты сам князь, - возразила Марфа, - так и поступай по своей воле. Довольно тебе в отроках быть. Хорошо, коль даст свое благословение Святослав, а коль не даст? Да подыщет тебе в жены немку иль венгерку, что ни слова по-русски не разумеет. А то и того хуже - на половчанке жениться прикажет! Каково тебе тогда придется?

При мысли об этом Давыд похолодел. И впрямь, от отца всего ожидать можно, ибо зол он на него. Хоть и спровадил с глаз долой, но вряд ли простит и забудет содеянное.

«Поступлю по-своему, - решился Давыд, - а там будь что будет! Все равно мне весь свой век в нелюбимых сыновьях ходить».

Венчание состоялось в декабре, едва невесте исполнилось шестнадцать лет.

К тому времени дом боярину Ингварю был уже достроен и молодые супруги стали полновластными хозяевами в тереме. Всю зиму они предавались сладостной неге, не уставая каждодневно повторять друг другу самые нежные слова. Наслаждаясь плотскими ласками, которым предавались порой, не отличая дня от ночи, ища и находя самое сокровенное в той взаимной привязанности, из коей и вырастает цветок любви.