Наш Современник, 2005 № 10 - Журнал «Наш современник»

7. Из воспоминаний К. Н. Леонтьева / Публ. О. Майоровой // Лица. Биографический альманах. Вып. 6. М.; СПб., 1995.

8. К. Леонтьев, наш современник / Сост. Б. Адрианов, Н. Мальчевский. СПб., 1993.

9. К. Н. Леонтьев: pro et contra. Кн.1 / Сост., послесл. и примеч. А. П. Козырева. СПб., 1995.

10. К. Н. Леонтьев: pro et contra. Кн.2 / Сост., послесл. А. А. Королькова; сост., примеч., прил. А. П. Козырева. СПб., 1995.

11. Каграманов Ю. Отчего затянулась «гибель богов». Фашизм как феномен европейской культуры // Новый мир. 1995. № 12.

12. Кожинов В. В. Российская цивилизация: специфика проблемы // Российская цивилизация (этнокультурные и духовные аспекты). М., 1998.

13. Колышко И. И. Маленькие мысли 98–99 гг. СПб., 1900.

14. Консерватизм в России и мире: Сборник научных трудов. Ч. 1–3 / Отв. ред. А. Ю. Минаков. Воронеж, 2004.

15. Корольков А. А. Пророчества Константина Леонтьева. СПб., 1990.

16. Косик В. И. Константин Леонтьев: размышления на славянскую тему. М., 1997.

17. Кремнев Г. Б. Константин Леонтьев и русское будущее: К 100-летию со дня смерти // Наш современник. 1991. № 12.

18. Леонтьев К. Н. Записки отшельника / Сост., вступ. ст., примеч. В. Кочеткова. М, 1992.

19. Леонтьев К. Н. Страницы воспоминаний. СПб., 1922.

20. Леонтьев К. Н. Избранное. М., 1993.

21. Леонтьев К. Н. Избранные письма / Публ., пред. и коммент. Д. Соловьева. СПб., 1993.

22. Леонтьев К. Н. Восток, Россия и Славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872–1891) / Общ. ред., сост. и коммент. Г. Б. Кремнева; вступ. ст. и коммент. В. И. Косика. М., 1996.

23. Леонтьев К. Н. Письма из Оптиной пустыни // Литературная учеба. 1996. Кн. 3.

24. Леонтьев К. Н. Моя литературная судьба. Воспоминания / Сост., вступ. ст., примеч. Т. Ф. Прокопова. М., 2002.

25. Мещеряков Н. Л. У истоков современной реакции // Литературное наследство. 1935. Т. 22–24.

26. Орлов А. Данилевский, советский Сталин // День. 1993. № 32.

27. Памяти Константина Николаевича Леонтьева: Литературный сборник. СПб., 1911.

28. Репников А. В. Консервативная модель // Модели общественного переустройства России. XX век. / Отв. ред. В. В. Шелохаев. М., 2004.

29. Розанов В. В. Из старых писем. Письма Влад. Серг. Соловьева // Вопросы жизни, 1905. Октябрь-ноябрь.

30. Розанов В. В. Сочинения / Сост., подгот. текста и коммент. А. Л. Налепина и Т. В. Померанской. М., 1990.

31. Розанов В. В. О писательстве и писателях. М., 1995.

32. Розанов В. В. Литературные изгнанники: Воспоминания. Письма. М., 2000.

33. Сталин в воспоминаниях современников и документах эпохи / Сост. М. Лобанов. М., 1995.

34. Стенограмма совещания по вопросам истории СССР в ЦК ВКП(б) в 1944 году // Вопросы истории. 1996. № 7.

35. Mac-Master. Danilevsky. A Russian totalitarian philosopher. Cambridge, Massachusetts, 1967.

36. Thaden E. Conservative nationalism in nineteenth-century Russia. Seattle, 1964.

37. РГАЛИ, ф. 290 (Леонтьев К. Н.).

38. РГАЛИ, ф. 345 (Новикова О. А.).

39. ГАРФ, ф.634 (Тихомиров Л. А.).

40. ГАРФ, ф.1099 (Филиппов Т. И.).

КРИТИКА

Марина Климкова

О СЕРГЕЕ ЕСЕНИНЕ

Опыт взаимного изучения искусств

…В наших песнях и сказках мир слова так похож на какой-то вечно светящийся Фавор, где всякое движение живет, преображаясь.

В восприятии человеком окружающего мира решающее значение издавна принадлежало слову, которому наши предки приписывали великую чудодейственную силу: способность прогнать беду, излечить болезнь, оградить от злых духов. Слово примиряло человека с непонятными ему явлениями природы, с окружающим миром в целом. Населяя мир словесными понятиями, близкими образам своего домашнего очага, древние люди делали окружающую их действительность уютной и вполне объяснимой. Так, например, заря представлялась в виде девицы, держащей в руках иголку и зашивающей кровавые раны на небе. Сверкающая в грозовом небосводе молния уподоблялась веревке, а моросящее дождем облако — мешку с мукой. Василий Белов в книге «Лад», посвященной укладу русской деревни, пишет: «Что значило для народной жизни слово вообще?…Слово приравнивалось нашими предками к самой жизни»1.

Подготовленная всем своим мифологическим периодом существования, Русь восприняла от Византии с принятием христианства не столько формулы изложения новой веры и построения речи, сколько отношение к слову как к чему-то вещественному и таинственному. Известно, что Русская Православная Церковь в отличие от церкви западной не создала в области богослужения оригинальной поэзии и самостоятельных жанровых систем. Все ее творческие усилия были направлены на точность передачи канонических греческих текстов, на нахождение соответствующих способов их выражения в пределах иной языковой культуры. Средством этого нелегкого дела всегда оставалось образное осмысление предмета, высказываемое на языке искусства. В эмоциональной наглядности архитектурных форм, красок, звуков, в их осязательной конкретности, в преобладании художественного мышления над абстрактно-логическим выражалось миросозерцание древнерусского человека.

Именно в этом чудесном роднике образов и представлений видел истоки своего творческого пути поэт Сергей Есенин. Он считал: творцы слова «должны постичь, что предки их не простыми завитками дали нам фиту и ижицу, они дали их нам как знаки открывающейся книги»2.

Рождение буквы Есенин связывал с определенной ступенью постижения человеком мира и самого себя, наделяя алфавит антропологическим значением. Разбирая русский алфавит, он писал:

«Начальная буква в алфавите А есть не что иное, как образ человека, ощупывающего на коленях землю. Опершись на руки и устремив на землю глаза, он как бы читает знаки существа ее.

Буква Б представляет из себя ощупывание этим человеком воздуха… Знак сидения на коленях означает то, что между землей и небом он почувствовал мир пространства. Поднятые руки рисуют как бы небесный свод, а согнутые колени, на которые он присел, землю.

Прочитав сущность земли и почувствовав над ней прикрытое синим сводом пространство, человек протянул руки к своей сущности. Пуп есть узел человеческого существа, и потому, определяя себя или ощупывая, человек как-то невольно опустил свои руки на эту завязь, и получилась буква В.

Дальнейшее следование букв идет с светом мысли от осознания в мире сущности. Почувствовав себя, человек подымается с колен и, выпрямившись, протягивает руки снова в воздух. Здесь его движения через символы знаков, которыми он ищет своего примирения с воздухом и землей, рождают весь дальнейший порядок алфавита, который так мудро оканчивается буквой Я. Эта буква рисует человека, опустившего руки на пуп (знак самопознания), шагающим по земле, линии, идущие от середины туловища буквы, есть не что иное, как занесенная для шага правая нога и подпирающая корпус левая.

Через этот мудро занесенный шаг, шаг, который оканчивает обретение знаков нашей грамоты, мы видим, что человек еще окончательно себя не нашел. Он мудро благословил себя, с скарбом открытых ему сущностей, на вечную дорогу. Которая означает движение, движение и только движение вперед»1.

Переходя от буквы к букве, разбирая древнерусский алфавит, Сергей Есенин погружается в глубины бездонного колодца народной памяти, к истокам человеческого языка. Он понимает, что именно там, в седой давности, таится зерно творческого начала слова: чуткость к произносимым звукам, его живописующий — картинный характер, способность поэтического созерцания природы, мифологичность.

Каждый древний народ подобен Адаму, идущему по Раю и с детской радостью дающему всему свои имена. В этих первозданных звуках и словах заключена внутренняя история становления человека, его взгляд на природу и на самого себя2. Но чистота, красочность и образность языка постепенно утрачиваются в течение его долгой истории и эволюции, сменяясь абстрактностью форм, становясь послушным орудием для передачи звуков речи. Лишь в краткие моменты просветления наш разум с удивлением и трепетом открытия обретает вдруг потерянное «зрение», и мы вслед за поэтом готовы, словно молитву, повторять: «О слово, отчее слово, мы ходили с тобой на крыле ветрянем и устне наши не возбраним во еже звати тебе…»3.

Постигая окружающий мир словом, Есенин в своем творчестве шел дорогой предков — дорогой осознания сущностей: открытия яркого многоцветия родной земли и неба, обнаружения между ними пространства и самого себя в нем. Его поэтическая мысль двигалась в этом пространстве, очерчивая зримые образы. Перед читателем его стихов расстилаются бескрайние приволья лугов и полей, в которых возникают низенькие околицы деревенских хат, кружево лесов, старые церквушки: