Аромагия - Анна Орлова

- А куда? – устало спросила я. – Сын, деньги, дом – по закону все принадлежит мужу. Я даже с острова не смогу уехать без его соизволения! И вообще, господин Исмир, какое вам дело до моих отношений с мужем?!

Признаюсь, последним вопросом я втайне надеялась вывести Исмира из себя, однако он только мягко улыбнулся и налил вина.

- Выпейте! – не отвечая, велел он, протягивая мне стакан. Я протестующе мотнула головой, но отделаться от Исмира было не так-то просто. Он поднес стакан к моим губам и вновь повторил настойчиво: - Выпейте, ну же!

Стекло настойчиво ткнулось мне в рот. Пришлось отшатнуться и вжаться в кресло.

- Не надо, - мотнула головой я. Только не учла, что дракон куда быстрее и сильнее любого человека. Мгновение спустя я обнаружила, что он осторожно удерживает мою голову так, что не дернешься, а стакан вновь прижат к моим губам. – Да прекратите же! – рявкнула я, стараясь не стучать по стеклу зубами. От нежнейшего аромата сандала и мандарина – в данном случае, заботы – воля к сопротивлению утекала, как вода из ванны в открытый сток. – Вы хотите меня отравить?!

- Отравить? – эхом повторил Исмир. Глаза его вдруг полыхнули таким льдом, что захотелось зажмуриться. Стакан он убрал так резко, что немного вина плеснуло мне на шею.

Исмир замер, глядя на меня, и выражение его лица заставило меня судорожно сдернуть со спинки кресла салфетку (которая лежала там, чтобы мебель не пачкалась от макассарового масла для волос) и промокнуть кожу. Дракон медленно опустил глаза, и я вдруг осознала, что он практически вжал меня в кресло своим телом.

Я невольно затаила дыхание... И, когда Исмир встал, едва сдержала вздох разочарования. Боги, милосердные мои боги, о чем я думаю?! Я давно не верю в любовь, потому что за краткие минуты обманного счастья потом приходиться расплачиваться годами боли. И все же...

- Почему вы сочли, что я намерен вас отравить? – голос его звучал сухо.

- Простите, - я вздохнула и покаялась: – Конечно, я ни в чем таком вас не подозревала. Просто это поддельное вино.

- Вот как? – удивился он, рассматривая напиток на просвет. Поднес к носу, вдохнул и пожал плечами: - На мой взгляд, вполне нормальное мускатное вино.

- Мускатный шалфей, - поправила я и, видя его непонимающий взгляд, объяснила: - Чтобы придать изысканный вкус и аромат дешевому вину, в него добавляют масло шалфея мускатного. К сожалению, это многократно усиливает действие алкоголя и вызывает патологическое опьянение, а также сильнейшее похмелье.

- Как полагаете, кто это сделал? – поинтересовался Исмир, и в голосе его, в колком запахе, мне вдруг послышался азарт. Дракон подобрался, как-то напружинился, словно готовясь к рывку.

- Наверное, виноторговец, - подумав, озвучила я свои выводы и объяснила: - Вино открывала я сама, пробка не была повреждена.

- Тем не менее, кто-то вполне мог впрыснуть жидкость с помощью шприца. – Предположил Исмир, облокотившись о каминную полку.

- Вряд ли, - не согласилась я. – Кому и зачем это понадобилось? Я просто позаимствовала первую попавшуюся бутылку из домашних запасов.

Кажется, это почему-то порадовало Исмира: исходящий от него запах буквально заискрился бодрящим кислым лимоном и горьковатым грейпфрутом.

- Тогда нам следует поговорить с виноторговцем, - легко предложил дракон. Мята, лимон, кубики льда... Мне вдруг сделалось зябко.

- Господин Исмир, - вздохнув, я потерла лоб. – Надеюсь, вы понимаете, что сейчас мне не до этого.

- Понимаю, - согласился он, как мне показалось, с разочарованием. – Надеюсь, вы можете назвать мне виноторговца, который снабжает ваш дом?

- Разумеется, - не задумываясь, откликнулась я. – Ищите лавку «Мед Лайпнира».

– Благодарю! – церемонно склонил голову он. – Простите, вынужден откланяться, у меня еще много дел.

- Конечно, - рассеянно откликнулась я. – До свидания, господин Исмир.

Он только кивнул и стремительно вышел...

Я встала, задвинула засов и прислонилась спиной к прохладной двери. Зря я его не удержала, в одиночестве прятаться от тоскливых мыслей оказалось значительно сложнее.

Боги, милосердные мои боги, за что вы так со мной?! Два года назад я чуть не утонула в своей боли, и выплыла лишь благодаря любви к сыну, аромагии и мелким радостям жизни. А теперь эти хрупкие соломинки кружатся в стремнине, то выныривая из водоворота, то скрываясь в глубине. Мне самой едва хватает сил, чтобы удержаться на поверхности, и я могу только беспомощно наблюдать, как тонет то, что мне дорого...

Зачем все это, если мой собственный муж предпочитает бывать не со мной, а с этой белой кошкой? Если он готов пусть не убить нашего сына, но отвернуться, когда тот умирает? Только бы получить вожделенную свободу!

Чем я хуже? В конце концов, я умна, образованна, не обделена мужским вниманием. Взять хотя бы Исмира...

Неужели все это из-за того, что мне некуда деваться? И Ингольв это отлично понимает. Может быть, следовало изображать идеальную жену, печь ему пироги, заглядывать в рот... Я старалась, особенно поначалу, но так и не смогла окончательно смирить свою натуру, она то и дело прорывалась – в интонациях, жестах, взглядах. А Ингольва это бесило несказанно, ему все мерещилось, что я намеренно принижаю его авторитет.

Когда-то он меня любил, даже несмотря на то, что я оказалась совсем не такой, как ему бы хотелось. А теперь? Куда делись тепло, радость, нежность?

И я тону. Бессистемно, под властью инстинктов, молочу руками по воде, панически глотаю воздух...

Я свернулась клубочком в кресле, в уютном «Уртехюс», но даже привычный запах дерева и морской соли не мог меня утешить. Отчаянно хотелось заплакать, устроить скандал, разбить что-нибудь. Или просто заглянуть мужу в глаза и спросить: «Почему?»

И что мне теперь с этим делать, хотела бы я знать...

Я обвела воспаленным взглядом комнату и вдруг задумалась, как мало бы изменилось в нашем доме, случись мне куда-то исчезнуть. Наверное, все вздохнули бы с облегчением. Сольвейг отпраздновала бы победу в домашней войне и отныне невозбранно клала бы в еду красители и ванилин. Сигурд просто пожал бы плечами и принялся обихаживать новую госпожу. Свекор наконец перестал бы пилить сына из-за такой неподходящей партии. Даже Палл бы немного повздыхал и быстро утешился в обществе своих драгоценных растений. Вот разве что Уннер, добрая душа, пожалела бы меня, но и ей не до того – когда плачет и смеется собственное сердце, разве есть дело до чужой боли? Петтер? Он молод и быстро меня забудет.

Забавно, дети часто твердят: «Вот умру, и будете плакать!». А взрослый может вдруг осознать: никто не заплачет над ним. И будто тебя не было на свете...

Если я растаю, как снежинка в ладони, ничего здесь не изменится. Так же день будет сменять ночь, так же по однажды и навсегда заведенному распорядку будут подаваться завтраки, обеды и ужины. И другая женщина будет целовать перед сном моего мужа, родит ему детей – достойных, а не таких, как мои...

Так может быть, это выход?

Я подошла к окну, распахнула неподатливые створки. В лицо ударил свежий влекущий аромат моря, оно будто шептало, звало, манило...

Встряхнув головой, я рассмеялась, смакуя соленый воздух, как вино. Глупости, я слишком люблю жизнь, чтобы отдать ее по собственной трусости. Последние годы я плыла по течению, может, теперь наступил момент встать за руль и расправить парус?

Во мне бурлили злость, волнение и решимость – как глинтвейн, булькающий в кастрюльке и опьяняющий одним своим ароматом. Не лучшее настроение - для домашних битв нужен трезвый ум и спокойная голова.

Я прошлась по «Уртехюс» в поисках, куда бы выплеснуть кипящую энергию, и на глаза мне почти сразу попался идеальный инструмент для этого. Говорят, некоторые шьют кукол, изображающих начальство, и колотят их, вымещая ярость. У меня же специи и травы, которые нужно измельчить.

Нет более умиротворяющего занятия, чем толочь жесткие стебли! Вскоре я упарилась, зато быстро успокоилась и повеселела. Мои боль и гнев послушно раскалывались под тяжелым пестиком в мелкую пыль, которую могло унести малейшее дуновение ветра...

Я спохватилась практически в последний момент, вдруг обнаружив, что до обеда осталось не более четверти часа. Вытерла вспотевший лоб, накинула на плечи невесомую пуховую шаль, привезенную Ингольвом мне в подарок, и поспешила к себе...

Уннер отчего-то была не в настроении. Она не поднимала глаз, и пахло от нее столь противоречиво – злостью, обидой, надеждой – что у меня перехватило дыхание. Надо думать, она поссорилась с Петтером. Иной причины для такого шквала эмоций я вообразить не могла.

Впрочем, обязанности свои Уннер выполняла вполне удовлетворительно, хоть и была непривычно молчалива, так что лезть к ней в душу я не стала...

К обеду я спустилась во всеоружии: платье персикового оттенка, ткань которого манила к ней прикоснуться; нежное благоухание липового аромата; раскачивающиеся в ушах и на шее янтарные капельки. Что же, очень уместно. Легенда гласит, что янтарь – это слезы богини Фрейи, которую бросил муж. Даже богиня любви не смогла избежать обычной женской участи...