Дитя Одина - Тим Северин

Убегая, я имел одно преимущество перед несчастным беглецом-послушником, которого уморили в яме голодной смертью. Его поймали потому, что он бежал обратно в свой туат, и аббат Эйдан легко догадался, где его искать. Иного пути у беглеца не было. Для ирландца единственное место, где обыкновенные мужчина или женщина могут быть в безопасности — это пределы его туата, среди родичей, или земля союзного туата, с которым заключен договор о взаимных правах. Однако права эти ничего не стоят, когда сталкиваются с силой высокопоставленного аббата, который в состоянии навязать собственные права и уставы. Поэтому беглец был безропотно выдан своими же и уведен к смерти. У меня же не было туата. Я был чужак. У меня не было ни клана, ни семьи, ни дома. И все это было против меня, однако само отсутствие у меня корней означало, кроме всего прочего, что аббат и его приспешники не будут знать, куда посылать погоню.

Спрыгнув по ту стороны вала, я едва не совершил глупость. Подумал, что можно бы зайти в дом Бладнаха и проститься с Орлайт. Но тут же выбросил эту мысль из головы. Это только ухудшит ее положение. Монахи непременно станут расспрашивать ее и ее семью о том, куда я могу направиться. Лучше пусть они остаются в полном неведении о моем побеге, далее о часе, когда я исчез. Кроме того, потратив время на Орлайт, я, пожалуй, потеряю возможность убраться незамеченным. Я уже решил, что лучшей для меня дорогой будет та, что идет на запад, а это значило, что до рассвета мне надобно переправиться через большую реку.

Монастырь святого Киарана стоит на восточном берегу, на склоне горы, где дорога идет по хребту, а потом ныряет вниз, к речной переправе. Здесь монахи построили мост, славящийся своей длиной и устройством. В основании его стоят толстые стволы, глубоко вкопанные в мягкую землю наподобие свай, а к нему ведет длинная дорога, насыпанная на болотистой почве. Прочные деревянные крестовины скрепляют основу, а настил сделан из нескольких слоев теса, прослоенных ветками и выложенных утрамбованной землей. Мостом пользовались все. Река была широка, берега ее слишком топки и ненадежны, течения непредсказуемы, особенно в зимний и весенний паводок, так что мост был естественным путем для всякого странника. По сей причине монахи держали на мосту сборщика подати, собиравшего мзду на починку оного сооружения, ибо оно требовало постоянного поддержания. Мало кто путешествовал ночью, но монастырь не хотел терять и малой прибыли, а потому аббат Эйдан настоял на том, чтобы сборщик подати был на посту и в темное время. Он жил в маленькой хижине на восточном конце моста.

То, что случилось на берегу после битвы при Клонтарфе, дало мне понять, что очень немногие ирландцы умеют плавать. Те из наших, кто избежал в тот день гибели, спаслись, пустившись вплавь до кораблей, и немногие из ирландских воинов смогли преследовать их. Даже внук Бриана Борома утонул на отмели, потому что плохо плавал. Напротив, вряд ли найдется норвежец, которого не научили плавать еще младенцем. Для народа мореходов это не только способ выживания. Дома, в Исландии, плавание считается состязанием. А кроме обычных соревнований, излюбленной игрой была борьба в воде, когда два соперника стараются удержать друг друга под водой пока не объявится победитель. Хотя по северным меркам пловец я был довольно средний, по сравнению с ирландцами — не человек, а выдра. И об этом моем умении монахи вряд ли догадывались. Так что мост, который должен был стать мне препятствием, на деле сослужил мне добрую службу.

Я бесшумно крался по берегу реки. Полумесяц давал достаточно света, чтобы различить тропу. К несчастью, тот же лунный свет был настолько ярок, что страж на мосту увидел бы меня, привлеки я его внимание. С каждый шагом земля становилась мягче, пока я не увяз по лодыжку в болотистой почве. От стоячей воды поднялся сильный запах торфа, когда я осторожно вытащил ногу из топи. Ветер был слишком слаб, чтобы перекрыть шум, если я вдруг споткнусь, и я двигался очень, очень осторожно, страшась, как бы не вспугнуть из камышей птицу, спящую в гнезде. Скоро уже я шел по колено в воде. Вода была совсем теплая, и тогда я скатал дорожный плащ и привязал его вместе с кожаной котомкой на спину. И пустился вплавь. Я решил не рисковать, не переплывать эту широкую реку одним махом — плащ и котомка скоро намокнут, станут тяжелыми и будут мне мешать, — я переплывал от одной опоры моста к другой, держась в тени. Каждый раз, доплыв до сваи, я тихо повисал на ней и прислушивался, и слышал только, как вода плещется о мое тело. Почти добравшись до другого берега, где опять начиналась насыпная дорога, я остановился.

Это была самая опасная часть переправы. Западный берег был местом открытым, и выйти прямо здесь из воды нечего было и думать. При лунном свете я был слишком хорошо виден. Я набрал побольше воздуха, погрузился в воду и отпустил сваю. Меня тут же подхватило течение. Меня кружило в водоворотах, я утратил всякое представление о направлении. Дюжину раз я выныривал на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, потом снова погружался. Я даже не пытался грести. Только выныривал, заглатывал воздух и, толкнувшись руками, снова уходя под воду. Силы мои таяли. Я понимал, что пора выгребать, иначе утону. В очередной раз вынырнув на поверхность, я глянул на луну, чтобы определить направление, и стал грести к берегу. Плавание под водой утомило меня больше, чем я полагал. Руки заболели, и я подумал, не слишком ли долго я нырял. Плащ и котомка тянули вниз. Я то и дело опускал ноги, пробуя, не достану ли до дна, но всякий раз меня ждало разочарование и всякий раз я глотал грязную воду — настолько я устал. Наконец ноги и вправду коснулись дна, хотя было оно таким мягким, что стоять на нем было невозможно, и я забарахтался, шатаясь и колотя руками — я так устал, что уже не думал ни о какой осторожности. Мне хотелось только одного — добраться до спасительного берега. Последние силы мои ушли на то, чтобы, спотыкаясь, пробрести по отмели и упасть, схватившись за осоку. Я пролежал так минут пять, не меньше, пока не почувствовал себя в силах ползти дальше на животе до твердой земли.

Утром я выглядел, наверное, как некий болотный упырь. Вся одежда была в тине, лицо и руки исцарапаны в кровь осокой, по которой я полз через топь. Время от времени меня сотрясал приступ кашля — я пытался изрыгнуть вонючие остатки грязной воды, которой успел наглотаться. Но я был уверен, что моя переправа осталась незамеченной. Когда настоятель монастыря святого Киарана прикажет поймать меня и вернуть, посланные им сперва узнают у сборщика на мосту, не видел ли он меня, после чего поднимут по тревоге людей на восточном берегу. А к тому времени, когда эта весть разойдется по западному берегу, между мной и моими преследователями уже будет немалое расстояние. Но все же я должен был признать, что в конце концов едва ли смогу избежать поимки. Одинокий юноша отчаянного вида, бродящий по стране, избегающий поселений и жилья — да во мне сразу признают либо беглого вора, либо беглого раба, тем более что на запястьях у меня еще не исчезли следы от кандалов, которые надел на меня Доннахад после Клонтарфа.