Собрание сочинений в десяти томах. Том 6 - Юзеф Игнаций Крашевский

— Разве где украл, или занял, потому что это нищие!

— Что-то непохоже на нищего!

Кто-то заметил, что костюм Яна, хотя не бросался в глаза, однако, был так изыскан и хорош, что в нем можно показаться хоть в Париже.

Председатель бесился.

Подкоморная еще нерешительно, однако, допускала, что если Матильда со своими расстроенными нервами не постареет; ее недурно бы выдать за Яна.

Молодежь удивительно как склонна к товариществу, и Ян легко сошелся и познакомился с нею. Все к концу вечера уже подавали ему руки, как старому знакомому, потому что Ян не был одним из тех франтов, которые в парижских перчатках, заложа палец за жилет, прохаживаются по зале, но умел понять каждого, сойтись, сдружиться. Он был весел, оттого что счастлив, и скоро стал душой общества и принял на себя распоряжение увеселениями. Удивительно, что никто ему не завидовал, но все помогали.

Веселый вечер пролетел незаметно. Уже рассветало, а это в феврале бывает в шестом часу, когда гости начали разъезжаться.

Все молодые люди по очереди прощались с Дарским, повторяя почти одно и то же:

— Не забудь меня, брат, и полюби, если можно.

— Прощай, Дарский, и помни, что с сегодняшнего дня мы неразлучны.

Чем же он увлек их?

Прежде всего сердцем, биению которого всегда отвечают другие, простотой, искренностью; а когда во время отдыха молодые люди ушли выпить рюмку вина и покурить сигары, когда пылкие мысли начали пениться и литься вместе с шампанским, каждое слово Яна, которым выражал он что-нибудь прекрасное и благородное, находило отзыв и сочувствие в груди молодежи.

Часто один подобный вечер сводит на всю жизнь приятелей. В том увлечении живется быстро: кровь, мысль, дружба, любовь — стремятся поспешнее. Что же удивительного, если через шесть часов увлекательного веселья, молодежь знакомится, как старики через год.

В быстром, каждый миг прерываемом и вновь начинаемом разговоре увлеченные восторженностью, понятною среди шума, движения, говора в музыки, Ян с Юлией сказали друг другу больше, нежели когда-нибудь.

Ян почти уже не видел Марии.

А Мария сидела в отдалении, танцевала как бы по приказу, двигаясь, словно тень по паркету, и мечтала, изредка только обнимая взором двух счастливцев.

И ее окружала молодежь, и ей шептали слова, приятной му-зыкоц которые раздаются в ушах женщины; но для нее то был шелест ветвей, шум воды, ничего больше. Сердце ее было в отсутствии.

— Панна Мария влюблена, или нездорова, — говорили иные.

— Она всегда одинакова, — толковали другие.

— У нее чахотка, — отозвался кто-то.

— Она больше походит на чахоточную, нежели панна Матильда, которая напрасно сентиментальным кашлем хочет приманить жениха к дородным своим прелестям. Не надует!

Рассветало. Надо было ехать. Ян попрощался с Юлией, которая тихо спросила его:

— Конечно, мы увидимся?

— Разве может быть иначе?

Отправляясь в Домброву вечером и не рассчитав, что придется ехать назад уже днем, Ян взял чудесные петербургские санки и пару отличных лошадей, что могло открыть тайну его состояния. Юлия стояла у окна при его отъезде, видела и экипаж, и прекрасно одетых людей, и Яна, который должен был ей поклониться, и, зная о бедности Дарских, не могла понять, что все это значило. Упряжь и лошади заинтересовали всех до того, что оставшиеся мужчины долго еще о них рассуждали.

— Это остатки их прежнего хорошего состояния, — отозвалась подкоморная, которая начинала о чем-то догадываться, но имея дочь невесту, не слишком располагала делиться своими догадками. Ей пришло на мысль, что лет за пять разнеслась было весть о большом наследстве, доставшемся Дарским; но как старик не покинул своего угла и не переменил образа жизни, то все сочли басней это известие.

Ян, мечтательный и счастливый, возвратился домой.

Юлия, сжимая рукой горячую голову, упала на кровать в своей комнате.

Мария молилась.

Около полудня Старостина прислала за Юлией. Внучка застала ее грустной и задумчивой: от нее только что вышел председатель.

При виде Юлии расплакалась старушка.

— А, снова этот несносный председатель! — сказала Юлия. — Клянусь, что это последний раз, бабушка.

— Дитя мое, не приводи меня в отчаяние!

— Бабушка!

И она стала на колени.

— Умоляю вас согласиться на мою просьбу.

— Ты знаешь, как я тебя люблю, знаешь мою слабость, если что тебя касается; не проси же о том, что может меня потревожить.

— Нет, только о том, чего требует ваше и мое достоинство. Откажемся от духовной председателя и его имения, освободимся раз и навсегда от этих беспрестанных угроз, унижающих нас.

— Что же нам делать?

— Разве бедность так ужасна? Нам останется еще Домброва и довольно. Вам — ни в чем не будет недостатка, жизнь ваша не изменится ни на волос, а мне богатства не нужно. Оно мне отравляет жизнь. Могу ли я быть уверена в привязанности, пока мне будет казаться, что любят не меня, а мое состояние?

— Ты не знаешь, что говоришь.

— Бабушка! — настойчиво со слезами сказала Юлия. — Если меня любите, умоляю вас об этом. Я знаю, как несносны вам обращение и владычество здесь председателя, вы терпите это для меня, а я сношу для вас только. Будучи свободна располагать собой, я в одно мгновение отреклась бы от его угроз и записи. Сделайте это для меня.

— Да, правда — мы были бы свободны.

— Итак, вы согласны?

— И ты бы от всего отказалась?

— С радостью, с восторгом, с благодарностью!

— Но что же нам делать?

— Я скажу ему.

— Дитя! Ты оскорбишь его смертельно.

— Как люблю вас, бабушка, а это для меня важнейшая клятва, уверяю вас, что буду вежлива и благоразумна. Окончим одним разом это невыносимое положение.

— Ты сама желаешь этого? И не страшишься?

— Чего?

— Бедности.

— О, это счастье! Мы узнаем, кто любит нас искренно, а бедность, если нам останется наша милая Домброва с садом и цветами, блаженство.

И Юлия, свободная, веселая, распевая, побежала искать председателя. Старушка молилась и плакала, упрекая себя, что так скоро позволила отказаться от огромного состояния. К счастью, в молитвеннике раскрыла она место, которое утешило ее в настоящем положении.

В то время Юлия шла в гостиную, где председатель, желтый, злой, сварливый читал газету и давился булкой с кофе. Девушка села против него. Он измерил ее суровым взором.

— Натанцевалась?

— Мы чудесно повеселились. И я вполне была бы счастлива, если бы не видела бабушку третий день постоянно в слезах.

Председатель пожал плечами.

— Кто же виноват, что она плачет?

— Не знаю, но знаю то, что слезы ее огнем падают мне