Вечная ночь - Полина Дашкова

— В порядке. Иди.

Она замешкалась, с сомнением глядя то него, то на Соловьёва.

— Настя, иди, — повторил Зацепа.

— Значит, вы уверены, что не знаете эту девочку? — спросил Соловьёв, когда дверь за Настей закрылась, и протянул Зацепе первый снимок, крупный план.

— Впервые вижу, — прошептал Зацепа и отвернулся.

Соловьёв отложил фотографию, встал, прошёлся по красивому просторному кабинету. Зацепа продолжал сидеть на диване, сложив руки на коленях и глядя в одну точку. Из глаз текли слезы, но он не замечал их.

— Пятна у неё на шее — следы удушения, — сказал Соловьёв, — она сама села в машину к убийце. Она знала его и не боялась. Они поехали за город. В двадцати километрах от МКАД, в глухом безлюдном месте, где только лес, и никаких посёлков, кафе, магазинов, постов ДПС, он остановился. Вряд ли он тащил её насильно. Был поздний вечер, но все равно трасса достаточно оживлённая, и кто-то мог случайно увидеть. Он всегда тщательно продумывает каждый свой шаг, не оставляет ни следов, ни свидетелей. В лес она пошла с ним добровольно. Он взял с собой сумку или портфель, и это её не насторожило. Она знала, что нельзя ничего оставлять в машине. По лесу они прошли совсем немного, ровно столько, чтобы их не было видно и слышно с трассы. Но всё-таки настал момент, когда она что-то поняла, почувствовала и попыталась убежать. Возможно, она даже успела крикнуть. Думаю, это произошло, когда он надел очки ночного видения и натянул хирургические перчатки. Она побежала, он кинул в неё камнем, с близкого расстояния, и попал по затылку. Удар, судя по гематоме, получился сильный, болезненный. Она упала. Он бросился на неё и стал душить. Вряд ли она могла сопротивляться. Маленькая, худенькая. Рост сто пятьдесят пять сантиметров. Вес сорок два килограмма.

— Зачем? — прошептал Зацепа. — Зачем вы все это мне рассказываете? По какому праву?

Соловьёв достал из кармана пачку бумажных платков, протянул ему.

— У вас все лицо в слезах, Николай Николаевич.

— Спасибо. — Зацепа машинально взял платок, вытер лицо, высморкался. — Я не понимаю, что вам от меня нужно? Я уже сказал, я не знаю эту девочку.

— Почему же вы плачете?

— Вид мёртвого ребёнка произвёл на меня очень сильное впечатление.

Ему было трудно говорить. Голос сел, он шептал чуть слышно, и Дима придвинул своё кресло совсем близко.

— Да, действительно, нет на свете ничего ужасней, чем видеть мёртвого ребёнка. Тем более если это не болезнь и даже не несчастный случай, а убийство. Я запрещаю себе думать о таких вещах, иначе просто не сумею работать. Но сейчас вместе с вами, Николай Николаевич, я всё-таки позволю себе подумать, представить, что она чувствовала, когда побежала, закричала, и потом, когда получила удар по голове. При асфиксии уже в первую минуту происходит нарушение биоэлектрической активности головного мозга, на второй минуте — полная потеря сознания. Начинаются судороги.

— Нет, — прошептал Зацепа, — нет.

— Вы не хотите слушать? — спросил Соловьёв.

— Зачем вы мучаете меня? Прошу вас, уйдите, умоляю, не надо больше. У меня страшно болит голова.

— Ладно, — кивнул Соловьёв, — я сейчас уйду. Но выпишу официальную повестку, вам придётся явиться на допрос. Кстати, вашей жене, Зое Федоровне, тоже. Это ведь её духи фирмы «Матерозони» мы нашли при обыске в квартире убитой девочки. А вам предстоит очная ставка с Мариной Качаловой. Знаете, кто это? Или вам напомнить? Женя познакомила вас с молодой женой своего отца в ночном клубе на концерте певца Вазелина. Правда, вы представились итальянским профессором Николо и совсем не говорили по-русски.

— М-м, — простонал Зацепа и сжал виски.

— Послушайте, может, вам всё-таки нужна медицинская помощь? — спросил Соловьёв. — Я же вижу, как вам плохо.

— Нет. Ничего не нужно. Болит голова, но я принял лекарство, сейчас пройдёт. У меня такое бывает. Давление, спазм сосудов. Не надо повестку, не трогайте Зою, прошу вас, оставьте меня в покое. Я ничего не знаю. Господи, это невыносимо! Откройте, пожалуйста, окно, здесь очень душно.

Соловьёв открыл, вернулся, опять сел рядом.

— Николай Николаевич, я скоро уйду, и, наверное, врача всё-таки надо вызвать.

— Нет. Я сказал — нет. Никакой «скорой».

— Я не собираюсь вызывать «скорую». Может, у вас есть свой врач, семейный?

— Нет. И хватит об этом. Я здоров. Я справлюсь. Как только вы оставите меня в покое, все сразу пройдёт.

— Николай Николаевич, я бы с удовольствием оставил вас в покое, но не могу. Послушайте меня, пожалуйста, и постарайтесь понять. Жене мы уже не поможем, но мы должны найти убийцу. Он маньяк, серийник, до Жени он убил ещё троих детей, и наверняка будет продолжение. Задушив ребёнка, он раздевает его, срезает прядь волос, берет что-то в качестве сувенира. У Жени он взял кулон с маленьким сапфиром, который подарил ей отец на день рождения. Напоследок он обливает труп детским косметическим маслом «Беби дрим». Это ритуал.

— Все. Довольно. — Зацепа слабо помотал головой и поднял руку, как будто защищаясь от удара. — Я больше не буду вам врать. Только не надо этих подробностей, пожалуйста. Это пытка. Я любил её. Мы встречались два года. Я снял квартиру. Я давал ей деньги. Как иначе я смог бы её удержать? Мне казалось, она тоже по-своему привязана ко мне.

— То есть это началось, когда ей было тринадцать лет? А вам, простите, тогда было пятьдесят восемь? — осторожно перебил Соловьёв.

— Пятьдесят семь! Да, да, да! Ей тринадцать, мне пятьдесят семь. Но сниматься в порно и спать за деньги со взрослыми мужчинами она начала, когда ей было одиннадцать. Я узнал об этом совсем недавно. Меньше двух недель назад.

— От кого?

— От неё, от Жени. Она сказала, что хочет прекратить это и ей нужны деньги, чтобы откупиться от сутенёра. Десять тысяч евро. Я дал ей две тысячи, пообещал, что остальные восемь дам позже. После этого мы не виделись.

— Что она говорила о сутенёре?

— Ничего. Только что зовут его Марк, фамилию она не знает, он мерзавец и все снимает скрытой камерой.

— И вы ей сразу поверили? Вам не пришло в голову, что она могла это выдумать?

— Сначала не поверил. Просто потому, что очень, очень не хотелось верить. Но потом понял: если она со мной могла за деньги, значит, с другими тоже. Я решил прекратить всякие отношения с ней. Это было трудно, больно, но другого выхода я не видел.

— И денег больше давать не собирались?

— Нет.

— А она не требовала?

— Нет. После той последней встречи она мне ни разу не звонила.

— Она не звонила. Но вы всё-таки приехали к её дому, сидели довольно долго в машине напротив подъезда и врали жене по телефону, что вы в конторе и у вас совещание. Вы следили за Женей?

Зацепа вскинул глаза, впервые посмотрел на Соловьёва открытым взглядом, но тут же сморщился, отвернулся, видно, голова у него всё ещё болела.

— Я не следил. Я тосковал по ней. Я страшно тосковал. А её, оказывается, уже не было. И вы приехали обыскивать квартиру. Нашли духи. Вычислили меня. Вы хороший следователь. Господи, как больно. Простите.

Он зажал рот, поднялся с дивана, еле волоча ноги, покачиваясь, добрёл до неприметной двери между двумя книжными шкафами. Щёлкнула задвижка. Соловьёв услышал жуткие лающие звуки. То ли Зацепу рвало, то ли он так рыдал. Дима выглянул в приёмную. Там было пусто. Секретарша сидела на подоконнике у открытого окна и курила.

— Настя, у него есть свой врач? — спросил Соловьёв.

— Да, кажется. Только я не знаю телефона. Вы у него спросите.

— Я уже спрашивал. Он отказывается.

— Надо позвонить Зое Федоровне, его жене.

— Да, пожалуйста. Иначе придётся вызывать «скорую».

— Погодите, а что вообще случилось? В чём дело? — спросила Настя, уже взяв телефонную трубку.

— Плохо ему. Врач нужен обязательно.

— Нет, я не понимаю, а почему плохо? Вы его допрашиваете, что ли? В связи с чем? По какому делу? — Секретарша разнервничалась всерьёз, в голосе появилась лёгкая агрессия.

— Не допрашиваю. Мы просто беседуем.

Соловьёв вернулся в кабинет и закрыл дверь. Зацепа уже вышел из туалета и сидел за большим столом. Лицо было влажным, дышал он ещё тяжелей. Видно, держался из последних сил. Соловьёв не стал говорить о враче. Он видел, времени осталось совсем мало. Зацепа в любой момент мог отключиться. Похоже, у него было прединсультное состояние. Дима задал вопрос, который считал сейчас самым важным.

— Николай Николаевич, откуда у вас фотографии?

— Подбросили.

— Вы обещали, что больше не будете лгать.

— Только не это, я не могу, он страшный человек, — пробормотал Зацепа и стал медленно сползать вбок, переваливаться через подлокотник. Соловьёв подхватил его, удержал, как мог, усадил в кресле.

Зацепа был без сознания. Лицо перекосилось. Левая рука болталась, как плеть.

— Ну и при чём здесь я? — спросил Вазелин.

Антон смотрел на него во все глаза. Только что это чмо спокойно выслушало известие об ужасной смерти Жени Качаловой, маленькой девочки, которая была в него влюблена, и ничего, кроме вопроса «причём здесь я?». Никаких эмоций. Каменное лицо.