Уничтожить - Мишель Уэльбек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дутремон взглянул на своего юного коллегу. Какой прогресс, подумал он с мрачным удовлетворением, не вечно же ему ходить в беззаботных наглых новичках.
– Например, – продолжал Делано Дюран, не замечая ничего вокруг, – странные символы, повторяющиеся во всех месседжах, имели огромный успех в мире металла – почти такой же, как Бафомет. Некоторые металлисты сделали скриншот с интернета, я уже видел эти символы на майках и флаерах; они фигурируют даже на обложках последних винилов Nyarlathotep и Sepultura. Так что да, – заключил он, повернувшись к Полю, – мне страшно интересно, что могло прийти в голову вашему отцу.
14
Орельен провел ужасную ночь; когда он добрался наконец до дома в Монтрёе, то наткнулся на Инди, которая, несмотря на поздний час, поджидала его руки в боки, ну и конечно, устроила ему страшный скандал, продолжавшийся до четырех утра. Он и сам не понял, как она догадалась (чужой волос на одежде? просто запах духов?), что у него кто-то есть. Какая ей, на хер, разница? – думал он в отчаянии, пытаясь перетерпеть ее крики, они уже много лет не спят вместе и не собираются начинать по новой и вообще разводятся; какая ей, на хер, разница?
Философ Рене Жирар прославился своей теорией миметического (или треугольного) желания, согласно которой мы желаем того, чего желает кто-то еще, подражая ему. На бумаге теория выглядит забавно, но в действительности не соответствует истине. Люди практически безразличны к чужим желаниям, и если они единодушно желают чего-то или кого-то, то только потому, что последние объективно желанны. Точно так же из того факта, что другая женщина возжелала Орельена, вовсе не следует, что в Инди тоже пробудилось желание. Напротив, она впала в ярость и чуть ли не с ума сходила от бешенства при мысли, что Орельен хочет другую женщину и не хочет ее, вот и все; нарциссические стимуляции, замешанные на соперничестве и ненависти, давно, а возможно, и всегда превалировали в ней над сексуальными, а они, в принципе, безграничны.
Он провел тошнотворный день в Шантийи, и когда около шести часов на экране его мобильника появилось лицо Мариз, он сразу встревожился; в таком состоянии он не вынес бы плохих новостей.
Плохих новостей не было, да и никаких не было, если честно. В больнице весь день царила странная атмосфера, сказала Мариз. Об исчезновении его отца никто даже не заговаривал, а если и заговаривал, то вполголоса, иносказательно – или ей так показалось, у страха глаза велики, может, они вообще об этом не говорили. На нее бросали иногда подозрительные взгляды; но сегодня, похоже, все на всех бросали подозрительные взгляды. Директор отделения не провел ни общего собрания персонала, ни, на худой конец, совещания с руководством; короче, ровным счетом ничего не сделал.
Но так же не может продолжаться, думала Мариз. У директора репутация осторожного, более того, довольно трусливого человека, который меньше всего хочет гнать волну, но не может же пациент вот так пропасть бесследно?
Ну а почему бы и нет; что тут такого, ведь никто его не хватился, не обеспокоился его отсутствием. Конечно, журнал регистрации пациентов никуда не делся; только кого это волнует, жалоб же не поступало.
Это так ее заинтриговало, что она попросила Эрве позвонить Бриану – тот дал свой телефон ему одному. По словам Бриана, так бывает, и достаточно часто. Если по прошествии нескольких лет возникают проблемы, директор всегда может заявить, что пациент покинул больницу по просьбе семьи – тем самым невольно сказав чистую правду. Иногда в общих интересах лучше помалкивать, есть надежда, что это именно их случай.
Мариз с сожалением закончила разговор; она совсем растерялась, и ей ужасно не хватало Орельена. Они жили каждый в своем аду и встречались по выходным в своем личном мире, мини-мире, которого не существовало в реальности, потому что он до сих пор был экономически нежизнеспособен. Она по-прежнему возмущалась условиями работы в доме престарелых, возмущалась и поражалась, что такое вообще допустимо во Франции и что старики на закате дней подвергаются подобным унижениям.
Орельен питал вполне современные иллюзии, что разводы проходят спокойно, что это простая мирная процедура, чуть ли не дружеская; оказалось, все как раз наоборот, – давно тлеющая ненависть, раскалившись добела, достигает почти неслыханных масштабов в момент развода. Он торопился покончить с этим, но в переговорах о разводе, напоминал ему всякий раз адвокат, как и в любых других переговорах, в невыгодное положение ставит себя тот, кто торопится заключить сделку. Вот Орельен и взял себя в руки. Смирился.
Они оба смирились, пытаясь извлечь как можно больше радости из кратких свиданий в мини-мире, и предавались мечтаниям, даже не подозревая, насколько они у них похожи; они замерли в ожидании катастрофы или чуда.
Пять
1
Через две недели после возвращения Эдуара домой Поль взял недельный отпуск. Избирательная кампания была в самом разгаре, несколько дней назад он посмотрел выступление Брюно на многолюдном митинге в Марселе, его транслировали в прямом эфире по новостным каналам. Когда, вспотев от напряжения, он зашел за кулисы передохнуть, на экране мелькнула Раксанэ, и по взгляду, который она бросила на него, Поль понял, что они спят друг с другом, это было очевидно.
На этот раз он решил поехать на машине, сам не зная почему, возможно, потому что поездка на машине ассоциировалась у него с отпуском. Они добрались до Сен-Жозефа часам к пяти вечера. Оставив Прюданс в компании Сесиль и Мадлен, он вышел в застекленный коридор, ведущий в зимний сад. Его отец проводил здесь большую часть дня, он всегда любил эту комнату больше остальных, даже когда был здоров. Когда он появился, отец перевел взгляд в его сторону. Поль поцеловал его в щеку и сжал руку; тот ответил слабым, но явным пожатием. Мадлен объяснила ему, что меняет местоположение кресла по нескольку раз в день, чтобы Эдуару открывались разные виды на окрестный пейзаж; в данный момент он сидел лицом к буковой роще. Поль сел рядом, в сущности, ему нечего было сказать, он знал, что Сесиль уже сообщила ему о переменах в ситуации Орельена
