Бикини - Януш Вишневский

Что должны чувствовать те, кто придумал, сконструировал и, наконец, сбросил такого монстра на живой город? Что чувствует сегодня капитан Тиббетс? Гордость или угрызения совести?

К ней подошел Макс Сикорски. Он не смог до нее дозвониться и отправился ее искать.

— Макс, ты читал это? — спросила она, вырывая лист бумаги из телекса и передавая ему.

— Читал. С сегодняшнего дня мир стал другим, — ответил он.

Они вышли из офиса вместе. Стоял теплый, душный летний вечер. Анна не спешила возвращаться в свою комнату в Бруклин. Ей не хотелось оставаться одной. Она шла рядом с Максом и рассказывала, как снимала Эйнштейна в Принстоне сегодня днем. На углу Мэдисон-авеню и 48-й стрит Анна услышала запах свежеиспеченного хлеба, доносившийся из ярко освещенной, заполненной посетителями пекарни, и вспомнила, что еще полчаса тому назад умирала с голоду.

— Макс, — призналась она, — мне нужно поесть! Я с самого утра только на кофе и сигаретах.

Они вошли и сели за небольшой столик напротив прилавка с застекленными полками. Макс подошел к полкам и окликнул Анну.

— Что ты будешь? — спросил он, показывая на пирожные и выпечку.

— Больше всего мне хочется съесть булочку из дрожжевого теста, такую, какую пекла бабушка Марта, и выпить молока. Но здесь этого нет.

Небритый мужчина в белом халате стоял за прилавком в ожидании заказа.

— У вас есть булочки из дрожжевого теста? — спросил его Макс.

Продавец явно не понял, что ему нужно, и крикнул в открытую дверь, ведущую в служебное помещение:

— Жаклин, выйди сюда на минутку!

Обращаясь к Максу, он вежливо сказал:

— Подождите, пожалуйста. Моя сестра в этом лучше разбирается.

Из дверей появилась молодая женщина. Если бы не иссиня-черные короткие волосы, ее можно было принять за польку из Грин-Пойнта. Макс повторил ей вопрос про булочки.

— Минутку, сейчас принесу. Присаживайтесь, пожалуйста.

— А вы не могли бы принести мне молока? — робко попросила Анна.

— Только молоко? Может, хотите какао?

— Только молоко. Это не трудно?

— Конечно нет.

— А что для вас? — обратилась Жаклин к Максу.

— Мне только кофе. Черный. Без сахара.

Они сели за столик, разложили фотографии Эйнштейна и стали рассматривать их.

Через некоторое время появилась девушка с заказом. Она стояла с подносом у столика и прислушивалась к их разговору, глядя на фотографии.

— Я думаю, Стэнли выберет ту, на которой Эйнштейн смеется. Как ты считаешь, Макс? — спросила Анна.

Девушка дрожащими руками поставила поднос на стул рядом со столиком.

— Спасибо большое, — сказала Анна с улыбкой и внимательно посмотрела на нее.

Она не была уверена, но ей показалось, что девушка плачет...

Нью-Йорк, Манхэттен, полдень, вторник, 14 августа 1945 года

Выйдя из метро на углу 42-й стрит и Таймс-сквер, Анна услышала звуки труб и стук барабанов. Музыканты оркестра военно-морских сил маршировали по площади, приветствуемые возгласами ликующей толпы. Известие о подписании императором Хирохито Акта о безоговорочной капитуляции Японии и окончательном завершении Второй мировой войны передали прошлой ночью все американские радиостанции. Трумэн подтвердил это в своем обращении к нации в восемь часов утра. После уже подзабытого Дня Победы в Европе Америка дождалась очередного торжества. На некоторых плакатах, висевших в витринах магазинов и на стенах домов, практичные американцы вместо «Европа» вписали «Япония». Америка с энтузиазмом праздновала очередную памятную дату в своей истории: 14 августа 1945 года, Victory-over-Japan-Day, День Победы над Японией.

Астрид Вайштейнбергер выражала патриотические чувства по-своему.

— Наконец-то наши парни вернутся домой! — кричала она, стоя у двери в свою комнату. Несмотря на раннее время, в одной руке у нее был бокал вина, а в другой американский флажок. — Деточка, ты должна присмотреть себе кого-нибудь. Солдаты в Америке — уважаемые люди. Ты наконец сможешь не работать. Женщина должна сидеть дома и ждать мужа. Тогда ты точно ничего не потеряешь в каких-то там кустах...

Анна узнала о капитуляции Японии еще ночью. После четверга 9 сентября, когда была сброшена вторая атомная бомба, Артур говорил, что «Хирохито был бы законченным идиотом и упрямым ослом, если бы после Хиросимы и Нагасаки стал дожидаться, пока с карты Японии исчезнет еще один город, например Киото». В ожидании событий Артур распорядился ввести особые ночные дежурства в редакции. Анна и Стэнли подменяли друг друга. Вчера ночью была ее очередь. Именно она прочла первые телексы, пришедшие из Токио. Война закончилась вчера ночью...

Там, в «машинном отделении», это были сухие факты, лишенные эмоций. Теперь же, в толпе ликующих, счастливых людей на Таймс-сквер, Анна тоже прониклась ощущениями этого особого дня. Смотрела на танцующие в центре площади пары, на обнимающихся прохожих, на вскинутые вверх руки с пальцами в виде буквы V. И вдруг заметила молодого мужчину в морской форме. Он бежал вдоль по улице и обнимал всех встречных женщин, старушек и молодых, толстых и худышек. Перед моряком бежал другой мужчина, с фотоаппаратом в руках. Он останавливался и фотографировал. Моряк обнял женщину в белом халате и начал ее целовать. Это было очень естественно, красиво и очень точно передавало праздничную атмосферу дня.

Две недели спустя фотография целующего на Таймс-сквер медсестру моряка появилась на обложке журнала «Лайф». Анна почувствовала укол зависти. Ведь она тоже там была! И фотоаппарат был при ней! Это была необычная фотография, самым простым из всех возможных способов она демонстрировала радость и надежду. Анна поняла, что именно этот снимок станет символом окончания войны. Так и случилось. Она отыскала в журнале имя и фамилию фотографа: Альфред Эйзенштедт. Через два дня Артур раздобыл номер его телефона.

Анна позвонила ему и как только назвала свою фамилию, он перешел на немецкий. Она предложила встретиться на Таймс-сквер, и он согласился. Эйзенштедт и сам не знал, почему выбрали этот снимок. У него было много других, но в «Лайфе» решили опубликовать именно этот. Альфред рассказал, что он из Германии, родился в еврейской семье в Тчеве, недалеко от Данцига, по-теперешнему Гданьска. Но родным ему городом был, есть и будет Берлин. До войны он снимал для крупнейших немецких газет. Томаса Манна, Марлен Дитрих, Рихарда Штрауса, а также Гитлера, Муссолини и Геббельса. В 1935-м, когда евреев стали активно преследовать, Альфред эмигрировал в Штаты, где его «приютили» в «Ассошиэйтед пресс». Теперь, после публикации в «Лайфе», с ним готовы сотрудничать многие издания, но он не соглашается, потому что ценит независимость. На Таймс-сквер он снимал точно такой же «лейкой», какую Анна держит в руках. Он выбрал выдержку 1/125 секунды и диафрагму 5,6 и снимал на пленку «Кодак-супер2Х». Другими словами, все как обычно. Он видел ее июльские снимки из «Эмпайр», отличная работа. По фамилии он понял, что она тоже немка. В Дрездене бывал часто. Анна может не рассказывать, что там случилось. Он тоскует по Берлину, но боится туда ехать. С удовольствием будет время от времени с ней встречаться: приятно поговорить об искусстве фотографии с тем, кто разбирается в этом не хуже тебя самого. И к тому же по-немецки...

Нью-Йорк, Бруклин, вечер, четверг, 22 ноября 1945 года

Артур позвонил Анне в среду вечером.

— Прошу прощения, что вмешиваюсь, но Астрид не дает моей Адриане спокойно жить. Звонила ей вчера и жаловалась на меня. Якобы я превратил своих сотрудников в рабов. Завтра День Благодарения. Я знаю, что этот праздник для вас ничего не значит, но здесь это как Рождество для католиков. Вы католичка? Окей. Это неважно. Во всяком случае, Астрид сказала, что вы не можете помочь ей запечь индюшку, потому что должны вечером быть на работе. Она считает, что я вас использую, слишком мало плачу и заставляю работать без выходных. А когда вы состаритесь, продам на аукционе в «Нью-йоркер». Я знаю, что Астрид с большим приветом, но моя Адриана ей по привычке верит. Вы меня слушаете?

— Слушаю, — ответила Анна, с трудом сдерживая смех.

— Можно вас кое о чем попросить? Не могли бы вы завтра в виде исключения не приходить в редакцию? Очень вас прошу. Один раз. Обещаете?

— Обещаю, — сказала она и засмеялась.

— Вы можете повторить это по-немецки?

— Ich verspreche, — сказала она медленно.

— Ужасный язык. Ну что ж. Я вам очень признателен. Желаю хорошо провести День Благодарения.

Вечером на кухне Астрид Вайштейнбергер сетовала на то, что индейка с прошлого года сильно подорожала.

— Деточка, включи духовку. Я купила уже ощипанную. Растительное масло стоит на нижней полке в шкафу, — распоряжалась Астрид.

— А где индейка?

— Как это где? В холодильнике, детка, в холодильнике.