Севастопольская страда (Часть 1) - Сергей Сергеев-Ценский

Их визг почему-то был различим даже при том грохоте пушечной пальбы, от которой дрожала земля.

"Какой пронзительный!" - ошеломленно шептала Хлапонина, быстро все-таки подвигаясь вперед, как лунатик. Она изо всех сил старалась не думать" что какое-нибудь ядро может попасть в нее. Почему же в нее? Зачем непременно в нее? Так много места кругом, - совершенно пустого места, куда падают эти ядра и будут падать, а она... Она казалась себе самой почти невесомой, почти не занимающей пространства...

Между домами, даже на окраине, было легче идти, чем на пустыре, отделяющем госпиталь от города. Двухэтажное длинное здание госпиталя было уже видно, - она не сбилась с дороги, - но видно как-то очень смутно: частью от деревьев, которыми оно было окружено, частью от порохового дыма.

Здесь пальба гремела, как бесконечный гром, когда молнии, одна за другою, безостановочно и ослепительно блещут над самой головой.

И в то же время ядер, гранат и бомб в небе виднелось здесь гораздо больше, чем в городе, и визжали они пронзительней. Испуг так было охватил ее здесь, что она остановилась и оглянулась назад. Но вот различила она там, у ворот госпиталя, будто принесли кого-то тяжело раненного, конечно на носилках, и принесли оттуда, со стороны третьего бастиона... Она подобрала левой рукой платье и побежала туда, к этим носилкам.

Через полчаса комендант госпиталя, пожилой сановитый полковник, и старший врач - зеленоглазый, бровастый, крупноносый, бритый старик в запачканном кровью белом халате - требовали, чтобы она оставила госпиталь, так как "это не полагается".

Но она, которой накануне вечером целовал руки начальник всех сухопутных войск Севастополя генерал Кирьяков, уходить не хотела.

- Что именно, что такое не полагается? - отнюдь не робко спрашивала она.

- Никаких в военных госпиталях женщин не полагается по уставу, объяснял ей полковник, а врач добавлял:

- Это, прошу понять, внести может сумятицу разную неподобную в обиход госпиталя, - поняли?

Но она не понимала, она говорила горячо:

- Сюда могут принести мужа моего, - он командир батареи, - и я отсюда никуда не пойду, - так и знайте!

- Госпиталь обстреливают, - кричал ей полковник, - сейчас только что трубу снесло ядром!.. Мы и в том не уверены, что сами живы останемся, а как мы можем отвечать за вашу жизнь?

- Вам не нужно будет отвечать за меня никому! - кричала и она, потому что от грохота канонады тряслись стены и дребезжали окна. - Я буду делать тут у вас все для раненых, что мне прикажут, но чтобы я ушла отсюда - ни за что!

Полковник с врачом переглянулись, пожали плечами и разошлись, оставив ее: и у того и другого слишком много было дела, чтобы тратить время на споры с женщиной.

Хлапонина осталась в госпитале.

V

На пятый бастион, где встретился он с Нахимовым, Корнилов попал, побывав уже на четвертом.

Четвертый его беспокоил еще накануне: ему казалось, что батареи англичан и французов сознательно ставились так, чтобы взять именно этот бастион под перекрестный огонь.

Когда он с несколькими из своих флаг-офицеров скакал к четвертому, то сам ловил себя на том, что чувствовал какой-то давно небывалый подъем, как будто в этот именно день его ожидала большая удача.

От каких-то странных и томящих предчувствий, вызвавших его беседу с Нахимовым накануне, не оставалось и следа. Напротив, он был теперь в той же запальчивости бойца, которой отдался, когда, например, хотел догнать турецкий пароход "Таиф" под Синопом, несмотря на то, что "Таиф" был вооружен гораздо сильнее и имел лучший ход, чем его "Одесса", так что впоследствии он сам сравнивал тогдашнего себя с зарвавшейся гончей, которая в одиночку думает взять матерого волка.

Он хотел объяснить себе теперь этот свой подъем и вспомнил, что такое случилось после ухода Нахимова.

Память вытолкнула три таких удачных хода в той игре со смертью, какую он вел: в письме Меншикова, которое курьер привез ему уже после ухода Нахимова, сообщалось, что прибыла 12-я дивизия генерала Липранди, - это был самый удачный ход; затем еще - что Тотлебен и другой очень способный военный инженер Ползиков, по его представлению, произведены в полковники, с чем их и можно поздравить; кроме того, удалось вспомнить вчера о массивных золотых отцовских часах, которые у него были, вспомнить затем, чтобы отправить их жене в Николаев.

Как ни странно было ему самому сопоставлять эти три удачных хода, но они сопоставлялись как-то сами собой, помимо его воли: чуть только возникала в мозгу 12-я дивизия, делавшая армию Меншикова вдвое сильнее, тут же прицеплялись к ней с одной стороны два полковника инженерных войск; с другой - отцовские золотые часы.

Об этих часах он думал, что передаст их капитан-лейтенанту Христофорову вместе с письмом жене и скажет: "Боюсь, чтобы здесь их как-нибудь не разбить, а они - вещь все-таки ценная для меня, потому что достались мне от отца... Пусть и от меня перейдут к моему старшему сыну..."

Лошади, сначала скакавшие бодро, стали пятиться, взвиваться на дыбы и бросаться в стороны, когда невдалеке уже был четвертый бастион, действительно попавший под перекрестный огонь. То и дело падали кругом то английские, то французские снаряды, а две полевые батареи, "подпиравшие" четвертый бастион, посылали свои снаряды одна в сторону французов, другая - в сторону англичан. Было от чего артачиться лошадям.

Четвертым бастионом командовал Новосильский, произведенный в вице-адмиралы за Синопский бой. Он был первым в этот день, испуганно встретившим не бомбардировку англо-французов, а очень любимого им Корнилова на своем бастионе.

- Зачем вы в этот ад, Владимир Алексеевич? - сказал он, крепко (он был человек сильного сложения) пожимая тонкую руку Корнилова.

- Как - зачем?.. Чтобы знать, что мы делаем...

Оглянувшись кругом, Корнилов добавил:

- И что делают с нами!

На бастионе были уже подбитые орудия, разбитые в щепки лафеты, валялись убитые и тяжело раненные...

- Почему не выносят убитых и раненых? - удивился Корнилов такой нераспорядительности боевого адмирала.

- Нет людей для этого, - ответил Новосильский. - Несем большие потери от перекрестного огня... Артиллерийская прислуга вся на счету... Требуется частая замена людей у орудий...

- Нужно будет из арестантов, не прикованных к тачкам, спешно составить команды санитаров, - решил Корнилов и подошел к ближайшему комендору-матросу посмотреть его прицел.

Новосильский наблюдал его с большой за него тревогой, а он держался совершенно неторопливо, точно у себя в кабинете. От первого комендора перешел ко второму, к третьему, прошел не спеша через весь бастион, дошел до батареи и "грибка" на бульваре (который получил впоследствии название "Исторический бульвар") и оттуда так же спокойно повернул назад и снова вышел к правому фасу бастиона.

Провожая его, Новосильский сказал ему:

- Владимир Алексеевич! Не примите за совет, - это моя, и знаю, что не моя только просьба: поберегите себя, поезжайте прямо домой!

- От ядра ведь не уйдешь, - улыбнулся ему, садясь на лошадь, Корнилов. - Арестантов же для уборки раненых и убитых я пришлю.

Но он поехал не в город, а на пятый бастион, где рядом с Нахимовым стоял на бруствере, чтобы лучше разглядеть в трубу, как падают снаряды в укрепления противника.

Нахимов был доволен, что кровь в его небольшой ране над виском запеклась, что не нужно вытирать щеку платком и что Корнилов ничего не заметил.

Это была приманчивая для неприятельских артиллеристов цель. Кроме двух адмиралов, тут стояли по обязанности и три адъютанта Корнилова, и флаг-офицер Нахимова, и командир бастиона Ильинский.

Ядра свистели пронзительно кругом, делая свое страшное дело; землею и кровью убитых обдавало адмиралов и их свиту, но они заняты были наблюдением такой же точно картины в стане противника и не двигались с места. Это было, может быть, только щегольство личной храбростью и могло бы продолжаться так долго, как позволила бы плохая наводка неприятельских комендоров, но Нахимов, наконец, как бы очнулся и, взяв за локоть Корнилова, решительно свел его вниз под прикрытие.

- Ваше превосходительство! - обратился к Корнилову Ильинский. - Ваша жизнь слишком дорога для Севастополя... Простите, но я вас очень прошу оставить бастион!

Нахимов смотрел на Ильинского поощрительно и кивал в знак согласия головою. Корнилов же, не отвечая, наклонился над орудием, проверяя прицелку.

- Ваше превосходительство, - продолжал, заходя с другой стороны, Ильинский, - беру на себя смелость доложить, что своим присутствием на бастионе вы показываете недоверие ко всем нам - к офицерам, к матросам, к солдатам...

- Все вы выполняете свой долг прекрасно, - отозвался, наконец, Корнилов, - но у меня тоже есть долг: всех вас видеть!

И он пробыл на бастионе еще с четверть часа и увидел не только спокойную, бесстрашную работу молодцов-матросов, солдат и офицеров, причем на место убитого или раненого у орудия сейчас же, без команды, становился другой, и каждый разбитый лафет заменялся новым с тою же быстротою, какая требовалась на судах во время учения: он увидел еще и матросских жен толпу баб в скромных платочках на головах и с кувшинами в руках.