Обагрённые (СИ) - Дмитрюк Сергей Борисович

Едва трое «Серых Ангелов» оказались на ровной поверхности, как их встретил град пуль: наёмники, сидевшие в винтолёте, не думали так просто сдаваться. Вир и Рубина, укрывшись за большим валуном, принялись отстреливаться. Чад почему-то молчал. Вир обернулся и к своему ужасу увидел, что его друг стоит, полусогнувшись на коленях в пяти шагах от них, держась левой рукой за живот, а правую уперев в сухую, растрескавшуюся почву, густо политую кровью.

— Чад! — выкрикнул в отчаянии Вир, рванувшись в сторону друга.

Рубина тоже обернулась в ту сторону. В какое-то мгновение девушка поняла, что нужно как-то спасать друзей. Вытащив из кармана светошумовую гранату (парализатором с инфразвуком воспользоваться здесь и сейчас было нельзя), Рубина с силой метнула её в сторону винтолёта, пригнулась, прикрывая глаза и уши, и тут же вскочила на ноги и быстро побежала к вертушке, на ходу прицельно расстреливая ослеплённых наёмников. Стрелять она умела хорошо — четыре бездыханных тела валялись на траве. Рубина запрыгнула в кабину, быстро проверила аппаратуру и рычаги управления. Вроде бы всё было в порядке, всё работало исправно.

Тем временем Вир уже склонился над другом, приняв его в свои заботливые объятия. Он сразу всё понял, хотя и не был врачом. Ранение смертельное. Возможно, Чаду остались считанные часы, а то и минуты. Сердце Вира пронзила беспомощная жалость.

— Ты знаешь, — глухо промолвил Чад, морщась от боли, — все эти годы я как будто стоял на тонкой жёрдочке, перекинутой через пропасть… Стоял, пытаясь сохранить равновесие, сохранить свой выстраданный семейный очаг, в то время как мир вокруг меня неуклонно рушился, катился в эту самую пропасть, без всякой надежды на сохранение прежней, привычной жизни…

— Молчи! Ты теряешь силы, — попросил его Вир, крепко сжимая протянутую ему другом руку.

— Нет, послушай меня, — упрямо замотал головой Чад. — Но тогда я всё надеялся, надеялся на какое-то чудо… Мы все охотно верим в чудеса, когда больше не во что верить, не на что больше надеяться. А потом я потерял дочь — главный смысл моей прежней жизни — и мой хрупкий мир, который я отчаянно пытался спасти, в одночасье рухнул в ту же саму пропасть. И пришла пустота: страшная, безысходная, немая. Из меня, словно вынули душу, остановили в груди сердце. «Зачем теперь жить? — думал я тогда. — Как теперь жить?»…

Чад закашлялся кровью на руках у друга. Вир попытался помочь ему, но Чад остановил его.

— Но оказалось, что есть зачем жить… Слышишь, Вир? Есть, зачем жить всем нам несмотря ни на что! Жить ради того, чтобы навсегда завалить ту самую пропасть, завалить трупами наших врагов, лишённых души, этих злобных упырей с мёртвыми душами! И построить над этой пропастью радужный сверкающий мост, который поведёт нас в будущее, где каждый — такой как я или ты, или вон Рубина, — Чад кивнул на подошедшую к ним девушку, — каждый будет счастлив просто потому, что он хороший человек. Где не будет лжи и корысти, где добро победит жестокость и смерть.

Чад снова поморщился от боли и крепко схватил Вира за руку.

— Ты уверен, что в той горе лежит начало этого пути?

Вир молча наклонил голову и прикрыл веки.

— Тогда перевяжите меня! — потребовал Чад. — И загрузите в винтолёт все плазменные бомбы, что у нас есть!

— Ты точно справишься? Ты, правда, хочешь этого?

— Эх, дружище! — тяжело вздохнул Чад и улыбнулся. — Жаль, что мы не были знакомы на Земле… Но хорошо всё же мы с тобой здесь покутили, а? Так зададим напоследок этим гадам жару? Как считаешь?

Вир обернулся к Рубине, стоявшей подле них в нерешительности. Девушка нервно ломала руки, пытаясь справиться с накатившими на неё чувствами.

«Только бы не заплакать! — думала она. — Не смей плакать!».

— Перевяжи его! — потребовал Вир и быстро поднялся на ноги, поспешно направляясь к поросшему мхом камню, около которого остались лежать их рюкзаки со снаряжением и оружием.

Запихав в один рюкзак все плазменные заряды, Вир закинул его в кабину винтолёта и вернулся за Чадом. Вдвоём с Рубиной они помогли товарищу подняться на ноги и дойти до летательного аппарата. Чад грузно повалился в кресло пилота и уцепился за штурвал управления, щуря на солнце глаза и разглядывая приборную панель.

— Всё просто, — через минуту констатировал он, нажимая красную кнопку. — Запускаем двигатели… Даём тягу на винты…

Чад повернулся к друзьям, наблюдавшим за ним с напряжённым беспокойством на лицах. Улыбнулся им на прощанье.

— Отходите!.. Отходите в сторону, я взлетаю… Прощайте, друзья! Помните обо мне в той, счастливой жизни!

Вир крепко взял Рубину за руку и потащил её в сторону от винтолёта, который резким рывком подскочил вверх, застыл на мгновение над высокой травой и тяжело, неохотно устремился в раскалённое синее небо, по крутой дуге поднимаясь к вершине грозного вулкана, укутанного облаками.

Чад, стараясь не думать от тягучей боли в животе, разливавшейся волнами жара по всему телу, сжимал в слабеющих руках штурвал, ведя винтолёт к заветной цели.

Вот промелькнули лиловые трепетные крылья облаков, будто машина нырнула в стаю сказочных птиц, вот уж и огромное жерло вулкана зачернело впереди, спадая серыми ребристыми скатами в неведомую глубь.

Стрелки приборов на передней панели лихорадочно забились на крайних отметках.

Винтолёт вздрогнул, на мгновение, проваливаясь в пустоту под собой.

— Давай! — скрепя зубами прохрипел Чад. — Давай, железка, чёртова!

Сквозь выгнутое куполом стекло уже были видны блестящие золотом на солнце странные шары и переплетения каких-то сетчатых конструкций — вот он проклятый излучатель!

«Девочка моя! Я иду к тебе, солнышко!» — последняя мысль промелькнула в голове у Чада, и он уверенно направил винтолёт в жерло вулкана, свободной рукой запустив таймеры на плазменных бомбах.

Через несколько долгих минут окрестности сотряс страшный взрыв. Старая гора сначала вздрогнула, а затем изрыгнула из себя грозное пламя, и покатились по её склонам тяжёлые осколки взорванной породы, заклубился дымный смерч, достигая самого неба, пронизывая его чёрным столбом.

Люди внизу в страхе и ужасе наблюдали, как древняя гора рассыпается на громадные куски и извергает из себя раскалённую лаву, с шипением поползшую вниз, сжигая всё на своём пути.

Глава 2. Будет людям счастье, счастье на века!

Шестнадцатый год новой биографии: новое летоисчисление, новые невиданные темпы развития планеты и людей. Пантеоны, воздвигнутые в честь прежних правителей в обеих столицах, были снесены к всенародной радости, несколько тысяч олигархов были арестованы народной властью и лишились всего награбленного ими за долгие годы правления клептократического режима. Эти богатства были направлены на возрождение планеты, на строительство городов, заводов, верфей, электростанций. Особняки сановников и олигархов были отданы под школы, детские сады, больницы и санатории для простых людей и их детей.

Наступило время созидания, а не разрушения. Статьи газет о новостройках второй пятилетки напоминали фронтовые сводки. Пуск нового завода или фабрики, железнодорожной ветки, создание новой турбины для электростанций отмечались как невиданные победы с вековой отсталостью гивейского общества. Новая Гивея постепенно, но неуклонно возрождалась, преображаясь в развитую технико-экономическую цивилизацию.

Собравшийся в одной из столиц объединённый Пленум народных депутатов призвал рабочих и служащих по всей планете мобилизовать все силы на полное выполнение народно-хозяственного плана первого года второй пятилетки.

Что же объединяло всех этих людей? Что заставляло их отдавать все силы, всего себя делу, которое многим ещё вчера казалось фантастическим. Вряд ли, кто-то из них знал простой ответ на этот вопрос. Возможно, в большинстве своём они ответили бы так: «Нужно работать не за деньги, не за кусок хлеба, а за идею! Нужно чувствовать эту идею — каждый день, каждый час, каждое мгновение!».

Да, да, именно так и никак иначе. Только так люди превращаются в героев, так они встают на одну ступень с легендарными богами — всесильными, могучими и мудрыми. Ведь, чем меньше сказка в человеке, тем меньше и его личность. Ну и, конечно же, двигателем всех свершений был всеобщий энтузиазм, молодой задор, пробудившийся даже в стариках, потому что на твоих глазах совершались самые настоящие чудеса.