Том 1. Здравствуй, путь! - Алексей Кожевников

— Эй, касса, ты скоро! Пошевеливайся! — и затем снова начинал донимать оглушенного продавца: — Мне, мне, мне!

Адеев еще раз крикнул в жадную одуревшую пасть:

— До вечера ничего не получите! — и, много раз обруганный, с болью в ребрах вытиснулся из толпы.

Опустошив лавочку, расхватав нужное и ненужное, хищники потянулись к кассе — к Ледневу пришли делегаты от одной самой слабой из грабарских артелей и потребовали увеличить расценки.

— Кто же теперь работает за пять рублей в день? — доказывал старшой Ледневу, — одни мы, дураки! Вот, — он тряс дырявым армяком, — при таких заработках и этого не увезем. Здесь же не работа, не жизнь, а сплошная ломота. Город-то не зря ведь так прозван.

— Алма-Ата — значит, отец яблок, — поправил землекопа Леднев.

— Не заливай, все кличут «Ломота», и нет другого имени.

Старшему поддакивал зеленый мальчишка:

— Голыми хотят выпустить, голыми. На других разъездах платят больше, здесь только скупятся.

— Надо принять во внимание, — перебивал мальчишку старшой. — Бабы и девки наши есть хотят, одеться тоже им требуется.

— Оденешься! Жди! Скорей разденешься, — подвизгивал мальчишка.

Леднев видел в лицах беспредельную жадность, представил всех баб и девок, которые бегают по разъезду с единственной мыслью: «А не дают ли чего? Не прозевать бы», и у него в горле шевельнулась тошнота, будто застряло в нем что-то жесткое и елозит.

— В рабочком! — Он повернулся спиной к делегатам. — Всякие требования, не согласованные с профсоюзом, администрация рассматривать не будет и не может, — сказал, как выплюнул, через плечо.

Адеев не согласился поддержать грабарей. Они пригрозили, что уедут.

— Вы что — работать приехали али грабить? — Предрабочкома неистово закричал. — Опытные, настоящие грабари загоняют двести — двести пятьдесят с лошадью, а ним мало?! Кто вы, кто ты? — Он приступил к старшему. — Работал только с бабой на печке! А ты? — Схватил мальчишку за плечо и тряхнул. — И этого не делал, а, сукин сын, орешь, требуешь, перещеголять хочешь потомственных работников. Храпы вы, храпы! Хамлецкое кулачье! Не работать приехали, а сундуки набивать, мошну… — он подбирал самые крепкие слова, но и они не могли выразить всю злобу, накопившуюся в нем. — Бабенки вас подбивают, бабенки. Им дурьи головы шляпками прикрыть захотелось, а это, — он начал хлопать себя по сиденью, — это шелком, шелком! Нет! Турксиб не будет прикрывать!

Делегаты, видя, что человек читает их подноготную, заговорили с наглой откровенностью:

— И шелком прикроем, и шляпки купим! Мутит тебя шелк на наших бабах, тогда работай с кем хочешь, а мы уедем.

— Это спекуляция на трудностях!

— Како нам дело, что тебе трудно. Железны дороги для всех нажива. Ты один — собака на сене, сам не жрешь и другим не даешь.

Артель не вышла на работу. Работающие были готовы примкнуть к ней — бросали лопаты, собирались группами и обсуждали, как им сломить упрямца Адеева, вышибить эту пробку, закрывающую путь к Ледневу, который по их убеждению был не так скуп на казенные деньги.

Уезжать никто не думал: существующая оплата были достаточно высокой, а кооператив пополнялся товарами.

Адеев пришел в юрту к Ледневу, разложил кисет, бумагу, спички, расстегнул пиджак и потянул слишком тугой ворот рубахи, — он приготовился к основательному разговору.

— Не уезжают, сволочи, здесь крутятся. Я им сказал, могут сматываться. Нет, не хотят!

— Вы, товарищ, о чем? — спросил враждебно Леднев. — Я занят.

— Грабари — хамлецы! И не уедут. Видят, храпы, что положение у нас аховое, и требуют. Ты вот что, вызови главарей и скажи: не ждали бы никаких надбавок, надо сразу показать им, что нас с тобой не укусишь.

— Вмешиваться в ваше дело решительно не хочу и не буду. Как хотите управляйтесь и разговаривайте с этой шпаной! — Леднев закинул ногу на ногу и начал насвистывать что-то беззаботное.

— А твоего тут дела нету? — Адеев отшвырнул кисет. — Ты на участке кто, гость?

— Ни малейшего! Люди предъявили требованье, рабочком считает его рваческим, и пусть он разбирается с людьми. Когда рабочком поддержит их, тогда я буду разговаривать. До того нам говорить не о чем. Забегать вперед, пререкаться со шпаной, — я достаточно уважаю себя, к тому же в нашей стране все делается организованно, и я не хочу вносить беспорядок.

— Ладно, я подпишу, а ты подпишешь?

— Глядя по аппетитам.

— Нет, ты скажи, подпишешь?! — требовал Адеев.

— Подпишу, допустим.

— За первой артелью прибегут все. Через день потребуют снова, и снова подпишешь? Ты видел, какие у них глотки? Слопают, разорвут, какая там, к черту, смычка — ног не унесешь. Что ты будешь — молчать и платить?

— Потребую себе других работников.

— У кого, где?

— Какое мне дело, где вы, биржи и профсоюзы, наймете! Вы, рабочий класс, строите, меня пригласили как специалиста сделать вам этот разъезд технически правильно, прочно, и я делаю. Набирать рабочую силу без вашего контроля я не имею права, разгонять тоже, вы набираете, вы устанавливаете оплату, вы и разделывайтесь, если стадо не слушается пастухов. А я пастухом этого стада быть не хочу и не обещался. Я — консультант. Хозяин — рабочий класс, то есть они, вот эти недовольные, вы их доверенный, и если у вас семейная драма, то прошу вас не пристегивать к ней меня.

— Это же кучка рвачей, храпов.

— Я не виноват, что в рабочем классе есть храпы. У меня срываются планы, дайте мне годную рабочую силу, а не дрянь! — Леднев вскочил и застучал длинными выхоленными ногтями в стол. — Дайте мне все условия. Я ехал сюда строить, а не воспитывать из рвачей бессребреников. Мне глубоко наплевать на все ваши боязни кого то окулачить, кому-то чуждому для вас переплатить, мне нужны здоровые, умелые, работящие руки. А то, чем вы приведете их в движение — рублем, уговором, страхом, меня решительно не интересует! Вы отыгрываетесь на специалистах, вы им не дали никаких прав, а рабочим говорите: «Он, он хозяин, зюк его!» Я не хочу быть этим куском, на котором недовольные отводят душу. Конечно, вам необходим этот подставной, фиктивный хозяин, связанный владыка, но со мной вам это не удастся! Придется вам и хозяйствовать, и угнетать, и защищать одному. Неприятное положенье, нечего сказать, но… — Леднев схватил пальто, шляпу и выбежал на песчаный раздол, отделявший разъезд от Храповки.

Адеев торопливо шел в свою фанерную будку и бормотал:

— Сукин сын, юрист… — Он видел, что Леднев, который и раньше старался замыкаться в круг узко технических дел, теперь спрятался окончательно и весь груз не улаженного рабочего вопроса сбросил на него.

Адеев вызвал из недовольных пять человек, верхних по списку, и объявил, что они, как элемент, разрушающий строительство и дисциплину, должны в двадцать четыре часа убраться за черту разъезда.

— Мы же, мы не хуже, не лучше. Мы согласны работать, — начали упрашивать люди.

— Знаю, знаю, все знаю! — многозначительно повторял Адеев и не отменял приказа. Все заслуживали метлы, но отпустить всех Адеев не мог и выбрасывал первых попавшихся — для острастки.

Пятеро уехали, остальные вышли на работу. Встретив предрабочкома, Леднев сказал, удовлетворенно потирая руки:

— Без меня устроились? Выходит — напрасно разговаривали.

Адеев взял инженера за воротник, притянул его высоконосимую голову к своему лицу и прохрипел в ухо:

— Ты… — выругался скверно, — главный мутило.

Леднев отпрянул, вытер ухо платком и, весь засиявший гневом и обидой, не так торжественно и недоступно, как всегда, ушел в юрту.

Ударили сильнейшие ливни и на неделю приостановили все работы. Закончились они в канун выходного дня. Усевич и предрабочкома, памятуя, что люди отдыхали достаточно долго, объявили выходной день рабочим.

Утром сотенная толпа окружила фанерную будку рабочкома и потребовала Адеева.

— Ну что, ребята? — миролюбиво спросил он.

— Жандарм ты! В выходной день разрешаешь работу. Администрация молчит, а ты собачишь! Хам, предатель, продал нас, в бутылку загнал! Унтером быть тебе, а не в рабочкоме. Перевернем твою будку!..

Адеев молча повернулся.

— Говорить не хочешь?! Фашист! — плеснулось за ним.

Недовольные весь день прогуляли в Храповке.

Вечером выбирая затененные места, Адеев шел домой. Ему повстречался распьяным-пьяный землекоп, узнав Адеева, выхватил из кармана бутылку и, спотыкаясь, подошел к нему.

— Я тебя, фашиста, угроблю, — бормотал он. — Угроблю! Очищу от тебя наш хрустальный пролетарьят, очищу!

Адеев отнял бутылку и посоветовал землекопу выспаться.

Ночью пьяный землекоп исполосовал ножом всю адеевскую юрту, сам пред еле успел выскочить. Землекопа отправили в милицию, но через день он вернулся: милиция не имела ни машин, чтобы отправлять всех пьяниц и хулиганов, ни барака, где бы они могли отбывать наказание, и задерживала только самых опасных.