Берег тысячи зеркал (СИ) - Кристина Ли

— Джеха, — предупреждаю и качаю головой, что не намерен терпеть многозначительные паузы.

— Я разузнал про ее мужа.

Сделав глубокий вдох, жду. Нет смысла пенять на что-то. Я подозревал, что Джеха так и поступит.

— Он лежит в реабилитационном центре в Киеве. Действительно в очень сложном положении, но он не безнадежен.

— Она не могла наврать о таком, — я ощетиниваюсь тут же.

— Потому что солгали ей, Сан, — тихо и явно устыдившись, отвечает друг.

Его слова вызывают ступор. Это чудовищно. Если мои догадки верны, то поступок ее отца мерзкий и подлый. В памяти всплывает рассказ Веры об отце, а к горлу подступает горечь. Немыслимая бесчеловечность.

— Ты хочешь сказать, что отец намеренно скрывал от дочери реальное состояние ее мужа? Зачем? Чтобы отправить в Париж? Чтобы она согласилась уехать и бросить его? — убито спрашиваю, а пальцами сжимаю конверт и снимки с такой силой, что бумага трещит.

— И намеренно развел их. От ее имени заплатил нужные деньги, подготовил все документы сам. Пока Вера была в Париже, именно Преображенский инициировал развод совместно с родителями ее мужа. Он все провернул с одной целью — чтобы Вера оставалась в Париже, и не возвращалась обратно домой.

— Она сказала, что отец был против ее помощи мне, — снова бросаю взгляд на снимки.

— Теперь это кажется весьма логичным.

Джеха не успевает закончить. Вера выходит во двор с Ханной. Дочка тянет ее к выходу на лестницу, видимо, чтобы показать мозаику вблизи, но Вера не понимает. Просто кивает и улыбается. Она не знает языка, и просто доверяет Ханне. Идет за ней следом, как за поводырем. Проявляла ли она такое же доверие к отцу, который совершив подобное, сделал собственную дочь слепой марионеткой?

Джеха встречает мой взгляд с пониманием. Он убедился в том, что Вера не пыталась манипулировать ни мной, ни кем либо еще. Он, наконец, понял, что манипулировали Верой.

— Ситуация стала спокойнее, — он начинает осторожно. — Ее надо отпустить. Рассказать все, и отправить домой, Сан. Иначе, Платини, может навредить ей, или ее мужу еще больше.

— Знаю, — сухо отвечаю и поднимаюсь.

Но я должен попытаться еще раз. Боюсь, даже отпустив, не перестану ждать… и пытаться.

— Забронируй ей билет на вечерний рейс, — прошу Джеха об услуге, и киваю на конверт. Я знаю, что она уйдет опять. Но хочу обмануться еще один раз снова. — Я отвезу ее сам, но сперва, поговорю. Конверт оставь в своей машине. Если позволишь…

— Конечно, — Джеха кивает. — Мы с Кан Мари приехали не на один день. Сам знаешь, как она привязана к Ханне. Бери тачку, и поставь в этой истории точку, пока не поздно.

Я смотрю на друга, и понимаю мотивы его просьбы. Джеха волнуется обо мне, и по-прежнему уверен, что Вера не лучший выбор. Однако он сделан, и его еще очень долго ничего не изменит. А может, и никогда.

Кивнув Имо, которая вышла во двор с Кан Мари, я иду в сторону лестницы и забора над склоном. Шаги почти беззвучны, ведь их заглушает шум моря и ветра. Я всегда любил это место, здесь — под забором матери Бон Ра, часто прятался, когда отец входил в особый алкогольный раж.

Сейчас у этого забора стоит Вера. Присев, она внимательно рассматривает несколько метров сверкающей мозаики, выложенной в причудливые фигурки животных, цветов, и пейзажей. Ханна умудрилась изобразить осколками даже очертания леса и луны над ним.

Несколько минут я не тревожу их. Хочу насладиться этой картиной. Так она мне нравится, и так отпечатывается в самом укромном уголке души.

Ее взгляд, чистый и светлый, обращен вверх. Пухлых губ касается улыбка. Ведомые порывами ветра, по ним плавно двигаются светлые пряди волос. Вера светится на солнце, и дело не в том, что она одета в белое. Она сама похожа на солнце, которое заставляет сверкать осколки зеркал ярче.

— Аппа. *(Папа) — Ханна замечает меня первой. Малышка машет, подзывая ближе, но я смотрю на Веру. Мы смотрим друг на друга, и у каждого в глазах молчаливое согласие. — Папа, иди к нам. Помоги мне рассказать Вере про мозаику. Я хочу рассказать ей, что это твой маяк.

Ханна подбегает, тянет за руку, и я, наконец, делаю шаг. Как только подхожу, решаю, что смысла больше ждать нет.

Пора поговорить.

— Пресса успокоилась. Ты можешь улететь сегодня вечером, Вера. Но сперва, я прошу тебя поехать со мной.

Мои слова Вера встречает, молча, а кивнув, улыбается Ханне.

— Аппа, ты рассказал про маяк? Да?

— Да, милая. Вера знает, и ей очень нравится. Она считает, что у тебя талант, — отвечаю и глажу Ханну по голове.

Дочка поворачивается к Вере. Она искренне улыбается, и легко кивает в поклоне, благодаря за похвалу.

— Ханна, иди, помоги Мари-ши и хальмони*(бабушке). Нам с Верой нужно поговорить. Разрешишь? — аккуратно интересуюсь, а Ханна кивает.

Она быстро обнимает Веру, а со словами, что ждет ее во дворе, убегает к бабушке и Мари. Проследив за тем, как дочь скрывается за поворотом, возвращаюсь к Вере.

— Как насчет, научить тебя водить лодку? — хрипло, и на низких тонах спрашиваю, зная, что вряд ли этот разговор будет простым.

Вера опускает взгляд, а повернувшись к морю, тихо отвечает:

— Ты снова пытаешься тянуть время, Сан. Это бесполезно.

— Позволь сделать все, как в тот день у Монмартра. Только сделать в этот раз действительно правильно.

Она возвращает свой настоящий взгляд. Смотрит долго, пристально, цепко, и по-новому. Такой нежности и тепла в ее глазах я не замечал ни разу.

— Хорошо, Сан. Научи меня водить лодку.

— Отлично. Пошли.

На причале я хочу снова помочь ей переступить борт, но Вера намеренно уворачивается, и спрыгивает на палубу сама. Ничего не остается, как, не обращая на подобное внимание, войти в рубку и завести мотор. Когда лодка трогается с места, я не задумываюсь о том, куда мы плывем. Я знаю место, которое хочу ей показать. К нему мы и следуем около десяти минут.

Заметив впереди очертания трех скал, я увеличиваю обороты, и направляю лодку именно туда. В небольшой лиман, окруженный ими, и словно спрятанный от посторонних глаз. Как только мы вплываем внутрь, заглушаю мотор и останавливаюсь.

В надежде, что Вере понравится это место, бросаю взгляд на палубу. Осматриваю ее фигуру, и жду. Хочу, чтобы повернулась и улыбнулась. Однако взамен вижу совершенно иное. Она поворачивается, но в ее глазах нет восхищения, в них решительность и холод.

— Все, что ты делаешь, зря, Сан, — она не