Древо человеческое - Патрик Уайт

– Ну вот он, эта скотина, – сказала она. – Просит свой дневной рацион.

А язычок колокольчика бился о медь. А легкие надрывались.

– Эй, старуха! Старуха! – кричал голос О’Дауда, черный и шершавый.

– Это у него такая шутка, – пояснила она, откупоривая бутылочку предыдущего разлива и наливая миротворящую влагу в первую попавшуюся посудину. – Он провел звонок, вы его слышите, и еще сами посмотрите, до чего все умно придумано.

Хоть Эми Паркер вовсе не жаждала ничего смотреть, ее заставила сила обстоятельств, которая погнала ее соседку и приятельницу с жестяным подносом в руках по коридорчику, потом дальше и наружу. Вскоре их выметнуло на ту сторону дома, где на веранде возле кустов фуксии восседал О’Дауд.

– Заткни пасть, – сказала жена. – К нам дама приехала в гости.

– Какая еще дама? – спросил он и умолк, хотя звонок, управляемый веревочкой, привязанной к большому пальцу его ноги, еще дергался и позвякивал.

– На кой оно мне нужно, бабьё всякое, – сказал О’Дауд. – Ну, раз так пришлось, чего уж там. Миссис Паркер, – обратился он к ней, – выпейте с нами стаканчик. Живот это вам не расстроит, а настроение подымет.

– Спасибо. Я в этом не нуждаюсь, – сказала Эми Паркер.

Она уже раскаивалась, что, поддавшись порыву, приехала к О’Даудам. Трезвость делала ее чопорной.

– Она выше этого, – сказала миссис О’Дауд, которая была очень не прочь приложиться к стаканчику.

– Ни чуточки. И вы это знаете, – возразила миссис Паркер.

– Она важная дама в шляпе, – не унималась миссис О’Дауд, сгоняя мух со своего стакана.

– Ничего подобного, просто я трезвая и такой желаю остаться.

– Врагу своему такой жизни не пожелаю, – содрогнулся О’Дауд. – Это что ж, сидеть как замороженный? Да я и в зеркало на себя не стану смотреть, если лицо не разогрето.

Но Эми Паркер смотрела на кусты фуксии. Зачем она приехала?..

– На все вкусы не угодишь, – высказалась миссис О’Дауд. – А все ж приятно поболтать с подругой, когда она заглянет.

Миссис О’Дауд вертела в пальцах стакан, непринужденно покачивала ногой и склоняла голову набок, как истинно светская дама.

– А ваш сынок, миссис Паркер, этот мальчик Рэй, – сказала она, – надеюсь, он здоров? Мы давно уже о нем ничего не слышали.

Эми видела, что она приглядывается к ней.

– Рэй, – сказала мать ясным и спокойным голосом, – сейчас на западе. Пишет нам. Он теперь служит в торговой фирме.

– В торговой фирме? Как мило. А чем торгует фирма? Бакалеей или, может, скобяным товаром?

– Он не пишет, – сказала мать тем же ясным, уверенным голосом. – Иной раз нелегко объяснить дела фирмы, крупной фирмы, в двух словах.

– Это верно, – сказала миссис О’Дауд.

Но все же, прищурившись, наблюдала. Она выискивала щелочку, в которую среди бела дня можно лениво воткнуть и повернуть нож.

– А, торговая фирма, – мрачно сказал О’Дауд. – Я бы тоже сейчас работал на фирму, если б меня не облапошил один тип, с ним меня Форбс свел, когда я несколько лет назад придумал одно изобретенье, чтоб ощипывать кур механическим способом.

Во, значит, такая штуковина была, – он растопырил два пальца рогаткой и даже привстал, чтоб продемонстрировать хитроумность механизма. – Защемляете курицу за шею. И начинаете крутить. Понятно? И ерошить перья, пока хочешь – не хочешь, а они выпадут. Понятно? Простейший был механизм, миссис Паркер, а тот тип его слямзил и, говорят, с того дня как в воду канул.

– Фу, эта гадкая машина! – воскликнула миссис О’Дауд. – А ваша Тельма, миссис Паркер? Мы слышали, что у нее все хорошо.

Мать кашлянула.

– Да, – твердо сказала она. – Тельма помолвлена.

– Неужели? – сказала миссис О’Дауд. – Что вы говорите! Тельма помолвлена!

– С одним адвокатом, – сказала мать. – С мистером Форсдайком, она у него доверенной секретаршей работала. И сейчас, в общем, работает.

– Я б тому жулику шею свернул, – сказал О’Дауд, – как курице. Вот забыл, как его звали.

– Подумать только, малышка Тельма! – воскликнула миссис О’Дауд. – Ведь таким заморышем росла, просто удивительно, как она выжила.

– Да вот, выжила.

Их качало над пучиной в утлой лодчонке дружбы.

Эми Паркер все больше недоумевала, что ее сюда привело. Быть может, она и знала, но забыла. Или же привычка является движущей силой большинства поступков. Так или иначе, они сидели втроем, и каждый во власти настроения остальных, а в мягком послеполуденном свете над кустами фуксии туда и сюда сновали маленькие птички.

– С детишками да при деле мы бы жили и горя не знали, – сказал О’Дауд, сплюнув сквозь зубы, пока еще свои собственные.

– То-то у тебя много горя, – сказала жена, допивая бурые остатки. – И все равно, так же с места зад не оторвешь, счастье у тебя или горе, вот ей-богу же.

И она поставила свой стакан.

– Корова ты, – сказал он, – правду используешь, как оружие. Только бы оглушить первого попавшегося беднягу по голове, раз она похожа на голову. Корова паршивая ты, а не баба!

Он уселся поглубже на своем плетеном стуле и опять сплюнул сквозь зубы, еще очень белые, – Эми Паркер заметила это и припомнила, что О’Дауд свободно разгрызал этими зубами грецкие орехи, а выплюнутая скорлупа приземлялась довольно далеко.

Но сейчас он почему-то был подавлен.

А жена замурлыкала какой-то мотивчик и подняла все еще по-своему величественные руки, чтобы поправить гребень из поддельной черепахи, который она носила в волосах. Она мурлыкала тот самый мотив, что безжалостно преследовал ее с девичьих лет.

Они сидели, как окаменевшие. Впрочем, никакой скульптурности в этой группе не было. О’Дауд понурился. Он сидел, опустив голову, и глядел на Эми Паркер, словно его задумчивость была связана с нею. Она заметила, до чего он волосат, и поежилась.

Ох, – подумала она, – скорей надо уезжать отсюда. Светлый денек стал свинцовым. Хоть бы кто-то вывел ее из этого отяжеления, не дававшего шевельнуться.

– Случайно не знаете, который час, миссис О’Дауд? – спросила она.

– Я этим не интересуюсь уж много лет, – сказала ее безмятежная приятельница, полная внутренней решимости уничтожить нынче кого-нибудь, быть может даже себя. – Но вы же не уедете так скоро, миссис Паркер. Это ничего, что мой муж маленько приуныл, это у него пройдет. А он иногда бывает такой занятный, когда в настроении.

И чтобы привести его в настроение, она налила ему еще, а за компанию и себе.

– Ну, за счастье, – сказала миссис О’Дауд. – А муж, может, расскажет что-нибудь интересное.

– Я все забыл, – сказал О’Дауд.

– Ах да, – сказала жена, – знаете, говорят, что почтмейстершин муж писал масляными красками картины все время, пока не повесился, и до того чудные, прямо страсть. Вы, может, тоже слышали? – осведомилась миссис О’Дауд.

И затаила дыхание.

– Слыхала, – ответила Эми Паркер, – что люди говорят.

– О господи, какие такие картины? – спросил О’Дауд и зевнул так, что показал даже язычок в горле.

– Сухие деревья и Иисус Христос, – сказала жена. – И голые женщины. Сразу видно, что спятил.

– Постой, – сказал муж. – Выходит, написать красками голую женщину – значит спятить? А миссис Паркер что скажет? Что это за сумасшедшая картина с голой женщиной, которую вы видели?

– Я не говорила, что видела ее, – сказала миссис Паркер и покраснела.

– Надрался уже, – бросила мужу миссис О’Дауд, не сводя глаз с Эми Паркер.

– Ух, я бы написал голую женщину, – сказал О’Дауд, вращая красными глазами так, что они почти вывернули наружу свои внутренние видения.

– Ты же не умеешь писать красками, – сказала жена. – И уже надрался.

– Умей я писать, знаю, что бы я написал, – взревел О’Дауд. – Овечьи кишки бы я написал, потому как это здорово красиво, и голую женщину написал бы, – сказал он, сужая глаза и глядя на Эми Паркер, и она поняла, что происходит нечто ужасное, но не совсем неожиданное. – Голую женщину на плетеном стуле с букетом фуксии на коленях.

– О господи, послушать только! – засмеялась его жена, нервно поправляя волосы. – И ведь все началось с приличного разговора! Но ты, образина, в доску надрался, как я погляжу. Перебрал хорошего питья. Если ты художник, тогда я кто?

Она захохотала и пытливо поглядела на Эми Паркер, которая встала, готовясь уйти.

– Погодите, дорогая, – сказала миссис О’Дауд, глядя на нее. – Мне еще нужно вас кой о чем спросить. Я сейчас приду. Ой боже, извините.

И она встала и направилась за дом, с опаской поглядев на ступеньку веранды, которая угрожала ее сбросить, но как-то не сумела.

И Эми Паркер осталась наедине с О’Даудом. Она смотрела в сторону, выжидая. Сейчас их фигуры на пустой веранде казались огромными и по всем признакам должны были стать еще больше.

– Слова никому не даст сказать, – начал О’Дауд; он тоже встал и пристально разглядывал головки сапог и, стараясь сохранить равновесие, не отрывал глаз от начищенной кожи. – Она убьет любого человека, если тот не убьет ее первый. Нет, я-то не смог бы. Она хорошая баба, миссис Паркер, только от этого еще хуже. Чего там во мне есть, не знаю, может художничество, так сказать, или идеи всякие, а идеи у меня стоящие бывают, если только не мертвыми родятся, если их не убивают или не крадут, как ту машинку, чтобы кур ощипывать. А меня все время носом в дерьмо.