Норвежский детектив - Герт Нюгордсхауг

Я махнул Элисабет рукой.

— Повернись, Элисабет! Ты должна смотреть в окно.

Она же, как будто назло, продолжала стоять спиной к окну.

— Да повернись же ты! Выгляни в окно!

Тут я заметил, что она судорожно сцепила руки.

— Не могу! — Голос у нее был такой же испуганный, как вчера на чердаке, когда ей что-то померещилось за окном.

— То есть как это не можешь?

Не поворачиваясь, она показала головой на окно:

— Там что-то есть.

Через мгновение я был у окна.

Заиндевелые деревья. Снег.

— Ты что-нибудь видишь, Герт?

— Нет, ничего. — Однако Герт смотрел не столько в окно, сколько на Элисабет.

Я положил руку ей на плечо.

— Ну, что с тобой, Элисабет?

— Ничего. — Она провела рукой по глазам, рука ее чуть дрожала. — Верно, глаза у меня не выдерживают этой ослепительной белизны.

Снова «стих»? Может, она заболела? Ее взгляд был одновременно и испуганным, и молил о пощаде.

— Может быть, возьмем другую сцену?

Мы так и сделали. Новая сцена, где играли они вдвоем с Гертом, прошла гладко. Но вот дело дошло до свидания в охотничьей комнате. И тут случилось неожиданное.

Это была самая живописная комната в доме. Владельцы Видванга были страстными охотниками. Стены комнаты были увешаны охотничьими атрибутами прошлого века: оружием и трофеями. Влюбленную пару я поместил в углу, где между двумя скрещенными старинными ружьями висел старинный зеленый егерский картуз.

— Самое подходящее место для влюбленных, — сказал я. — Счастливый охотник, добыча твоя!

Герт и Элисабет начали диалог. После нескольких реплик я их прервал:

— Ты должна его чувствовать, Элисабет. А ты играешь так, будто Пребен Берле для тебя пустое место.

Что было на ее лице? Отчаяние или упрямство? Скорее всего опять безучастность. Как бы нехотя она обронила:

— А разве это не так?

— Нет, не так! — Я был уже сыт по горло ее неуместными выходками. — Соберись! Поехали дальше, Герт, твоя реплика.

Они продолжили:

Пребен Берле: Дафна, ты чахнешь здесь, как бабочка в склепе!

Фру Дафна (улыбается)-. Но зато у меня есть крылья…

Пребен Берле: Это верно, любимая! (Подходит к фру Дафне и раскрывает руки для объятия.)

И вот тут произошло нечто фантастическое.

На стене, позади Элисабет, висел хлыст для верховой езды. Когда Герт приблизился к ней, она отпрянула, сорвала хлыст с гвоздя и ударила Герта по руке.

Удар получился сильный, но Герт был так ошеломлен, что даже не вскрикнул. Он только схватился за руку.

— Господи! — только и сказал он.

Добавить было нечего.

Я вскочил со стула, чтобы обезоружить ее и предотвратить следующий удар. На миг мне показалось, что она сошла с ума. Но тут она словно вышла из транса и с удивлением увидела у себя в руке хлыст. Она торопливо повесила его на место. Несколько секунд Элисабет была отгорожена от нас гнетущим молчанием. Ее отчаянный взгляд обращался то ко мне, то к Герту, она была не в состоянии объяснить нам свой поступок.

— Не знаю, что это со мной, — пробормотала Элисабет, — но мне нестерпимо, когда он… Прости, я не о тебе, Герт.

Герт Вегнер был молод, но уже имел достаточный театральный опыт. Его успели потрепать закулисные бури, он знал, что актерская жизнь — это беспокойное море, и давно не страдал морской болезнью. Как старый, добродушный шкипер, он примирительно похлопал Элисабет по плечу:

— Ну, ну, не расстраивайся, девочка…

— Не репетиция, а сущее наказание! — Я рванул на себе волосы и кинулся к двери. — Пожалуй, на утро хватит. Продолжим вечером.

Мне необходимо было пройтись по воздуху. Побродив с Тертом по лесу несколько часов, мы возвращались к дому. Мы побывали внизу, у реки, и видели остатки старой мельницы, которая во времена камергера Хамела принадлежала усадьбе.

Я шел по обочине дороги и бил прутом по сугробам. Во мне не утихало раздражение, а ударяя по белому и холодному снегу, я разряжался, к тому же снежная пыль приятно освежала лицо.

За всю прогулку мы ни разу не упомянули про Элисабет, это была болезненная тема. И первый коснулся этой темы я, кто-то же должен был начать.

— Тебе не кажется, что она немного того, Герт?

— Наоборот, по-моему, она в полном порядке, — убежденно сказал Герт. — Тут дело не в ней, а в чем-то другом.

Герт Вегнер мог казаться флегматичным, заурядным, даже скучным, но он великолепно разбирался в людях. Я всегда прислушивался к его суждениям, о ком бы он ни говорил.

— Впервые вижу ее такой, — сказал я. — С ней было всегда легко работать. И вдруг… одна причуда за другой.

Мне было обидно за свою драму.

— У Элисабет не бывает причуд, — спокойно возразил Герт. — Просто она очень непосредственна. Как и положено актеру.

— Хороша непосредственность! Кстати, как твоя рука? Ты держался джентльменом.

Герт на ходу подбрасывал ногой ледышку. Он был какой-то задумчивый.

— Я согласен, она ведет себя странно. Отказалась пойти с нами в лес. Между прочим, она не выходила из дому с тех пор, как мы сюда приехали. Даже в окно не хочет смотреть.

— Во всяком случае, когда я ее об этом прошу, — проворчал я.

Из кювета торчал сугроб, похожий на человека. Это ветер соорудил снежную бабу, заметя снегом старый пень. Своим прутом я снес бабе голову.

— Элисабет меня не любит.

— Ты глубоко ошибаешься, Алф.

Герт улыбнулся хорошо отрепетированной театральной улыбкой. Эта улыбка верно служила ему не в одном спектакле, где речь шла о взаимоотношениях мужчины и женщины.

— Почему же она принимает в штыки мою пьесу?

— По-моему, это не так. Я достаточно хорошо знаю Элисабет. Понимаешь, она очень чувствительна ко всему: к вещам, к месту. Я думаю, тут все дело в доме. Почему-то он плохо на нее действует.

Остаток пути мы прошли молча. Герт продолжал поддавать ногой ледышку, будто обкатывал твердую, холодную мысль. Мне тоже было о чем подумать.

Предметы и место… Несколько лет назад я написал рассказ, он назывался «Дом, который умел сочинять». Два писателя поселились на лето в старом доме у моря, чтобы вместе написать комедию. Работа шла прекрасно, они пекли сцены, как блины. Но вдруг они заметили, что отклонились от первоначального замысла — их комедия вот-вот грозила превратиться в трагедию. Они вернулись на исходные позиции, кое-что переписали, двинулись дальше, но незаметно для себя опять свернули с намеченного пути. Каждый раз, когда они возвращались к комедийному сюжету, их жизнь в доме становилась невыносимой: стены раздраженно трещали, хлопали не в меру общительные двери, красноречивые вещи сами собой оказывались у них на столе. Дом хотел рассказать свою историю.

Многие писатели могут поведать о своем уникальном опыте, и едва ли найдется хоть один истинный художник, который бы этого не сделал. Писатель может написать произведение на совершенно отвлеченную тему, никак не связанную с ним лично, так сказать, чистый плод воображения. А через несколько лет все сочиненное им обрушится ему же на голову. Получается, что он как бы заранее написал свой дневник.

Неужели что-то подобное предстояло пережить и мне? Мысль эта так захватила меня, что я прекратил рубить головы снежным сугробам.

Перед нами в лучах вечернего солнца лежал Видванг. Под карнизом крыши сверкал частокол сосулек. Белый фасад вырастал из белизны снега, как будто был творением зимней стужи. Однако и от черноты окон тоже веяло холодом, а окон в доме было много, и все они были черные. Их чернота усиливалась тайной, прятавшейся за ними, поэмой, вмерзшей в этот дом.

— Дом, который умел сочинять, — произнес я вслух.

Герт оторопело посмотрел на меня.

— Что ты сказал?

Я распахнул калитку в парк.

— Да так, мелькнула одна мысль.

Герт остался осматривать парк, а я пошел в дом и разделся. По пути в свою комнату я увидел в коридоре Элисабет. Она стояла и разглядывала что-то на потолке. Из маленького окошка на нее падал свет, и я опять поразился, до чего она прекрасна. На этот раз профиль ее имел другое выражение, не такое, какое было вчера в зеркале фру Дафны. Казалось, она разглядывает что-то очень забавное. Глаза у нее блестели, как у заигравшегося ребенка.

У меня под ногой скрипнула половица. Элисабет резко обернулась. Кровь отлила от ее лица, глаза погасли, в них мелькнул страх.

— Это я! — сказал я.

— Ты? — В голосе слышался уже не страх, а смертельный ужас.

Может быть, она не узнала меня в темноте? Я подошел ближе.

— Это я, а вовсе не привидение. Я, Алф. Алф Нордберг.

Я засмеялся, чтобы ободрить ее, и она рассмеялась вместе со мной, правда, несколько натянуто.

— Как ты меня напугал! — Она дотронулась пальцами до висков. — Ты прости, я такая взвинченная. Это из-за бессонницы. Я сплю здесь отвратительно.