Добронега - Владимир Романовский

Казалось бы — повелитель континента, куда уж лучше. Но ведь это не все? Власть — не всё? Или всё? Ей нравилось, что Эймунд радуется встречам с ней, хочет остаться с ней наедине, ждет момента. Иногда ей было приятно с ним. Всё или не всё? А мальчишка, который так ее любит — как бы было ей с ним? Никак. Это невозможно. Это было бы унизительно. Это был бы разврат.

Она провела ступней по мускулистой ноге Эймунда. Приятно. Потрогала бороду. Тоже приятно. Он обнял ее одной рукой и слегка прижал. Не очень приятно. Провел рукой по ее боку. Приятнее. Потрепал по волосам. Неприятно.

— А если бы, — спросила она, — на давешней встрече оказалось бы, что у меня нет ни списков, ни амулета, что бы ты сделал?

— Хмм? — спросил он сонно. — Ты это к чему?

— Вот предположим, что я все придумала. Про амулет и хартии. Чтобы привлечь к себе внимание. Что бы ты сделал?

— Не болтай, — сказал он. — Такими вещами не шутят. Это страшное преступление.

— Ты бы меня не защитил?

— Но ведь амулет у тебя был. Чего ж придумывать то, чего не было. И ты откуда-то знала ведь, что существуют Неустрашимые. И знала, где их найти.

— А вдруг мне это сказал кто-нибудь, и я решила воспользоваться?

— Не болтай, — повторил Эймунд. — Легкомысленная ты бываешь порой, я даже диву даюсь. Как в тот раз, с племянником Олофа. Чуть все не раскрылось. Кто бы мог подумать — бабу послать на такое дело. Как ее? Эльжбета? Эржебет?

— Эржбета.

— Будто верных людей не стало.

— Вернее Эржбеты никого нет. Не сомневайся.

— Вернее-то может и нет. Но как ей это удалось — неизвестно. Парень был очень крепкий. Оно правда, что Неустрашимые сразу о тебе узнали. Но все равно глупо.

— Что тебе сказал Святополк?

Эймунд помолчал немного, но все-таки ответил:

— Брат твой менее легкомысленный, чем ты. Он сразу понял, что к чему, и ухватил главное. Понял, что пока есть Борис, толку не будет. Колебался недолго.

— Я бы тоже недолго колебалась. Борис меня два раза чуть не погубил. Гаденыш. Пьяница.

— Бориса я все-таки возьму на себя. Ты не вмешивайся.

— Я и не собиралась. Я вообще против всего этого. Я не люблю, когда людей убивают, когда их можно просто спрятать подальше.

— Сына князя не спрячешь. Да и хлопот много. Помнишь главное правило? Неустрашимые действуют так, чтобы их потом ни в чем нельзя было обвинить. Хорошо, что Борис с войском идет. В Киеве к нему было бы не подступиться. А в чистом поле много чего можно придумать. Я уж придумал.

Мария поворочалась, изменила положение, и положила голову на грудь Эймунду.

— Что же ты придумал? — спросила она нехотя.

Слушая у ставни, Хелье несколько раз облился холодным потом. Неровное мычание, вскрик, опять мычание, вздохи. Разговор. Нужно было уйти, уехать, никогда больше не возвращаться в Киев, затаиться в глуши. А то и в Корсунь махнуть, или в Константинополь. Но он продолжал слушать, кусая губы до крови, морщась, дрожа от ненависти и растерянности. Недоумение его росло. Нет, подумал он, дело не в том, что она такая. Она вовсе не такая. Это этот мерзавец такой, а она ему подыгрывает. Со мной было бы по-другому. Она не падшая, не пропащая, она хорошая, но ее развратили, испортили эти гады. Неустрашимые. Это из-за них я ездил в Константинополь. Они могли бы ее убить, если бы я опоздал. А теперь она снова с ними. А я — вот, подслушиваю у ставни. Амулет — знак Неустрашимых. Но ведь это чудовищно. Какое отношение к Неустрашимым имеет моя мать? Моя семья? Мои братья?

Ему очень хотелось уйти, но он все-таки не ушел, а продолжал слушать, слушать, слушать. С политики любовники переключились на сплетни, а со сплетен на философию, иллюстрируемую случаями из жизни, а потом снова была любовь, и снова разговоры, и не было этому конца.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ. ЧЕЛОВЕК ВЕРНЫЙ, НО СЛАДИТЬ С НИМ СЛОЖНО

Ранним утром Владимир, спавший последнее время плохо, сидел на солнышке возле терема, привалившись к стене, закинув руки за голову, а ноги, обутые в легкие сапоги, положив на край низкой повозки. Босиком было бы лучше, но не подобает князю выставлять на показ, при низших сословиях, свои пятки и деформированные в бурной походной молодости пальцы ног.

Следовало еще раз поговорить с Предславой, которая упрямилась, отказываясь отвечать и выходить из светелки, и вообще вела себя непочтительно. Дался ей Болеслав! Неужто на Руси мужиков не стало? Вон среди охранников двое стоят — рослые, молодые, красивые. Ежели неймется, принимала бы у себя ночью вон того, который чуть пониже ростом, с глупым лицом. Потом, конечно, все бы открылось, и я бы посадил его в темницу, а она бы следующего… Кстати, не беременна ли она? Вот бы удружил Болеслав! Внуков и внучек у меня — всех не перечтешь, по именам едва ли треть знаю и помню, но сына или дочь Предславы уж я бы нянчил сам. А он, или она, небось говорил бы басом, как Предслава в детстве.

Наверное, есть своя прелесть в каждой стадии жизни, и валять дурака с внуками тоже, небось, приятно. А если бы еще уехать куда! Взять с собою Бориса, беспутного пьяницу, ему все равно, где пить, и Предславу с дитем, если таковое наличествует, и прямым ходом куда-нибудь, где меня искать не будут, но где золото в ходу? В Иберию, например. Или в Индию. Нет, в Индии грязно и скучно. Иберия — в самый раз. Там редко бывает холодно, и это радует. Надоел холод собачий, каждый год одно и то же — все кутаются, кутаются, печи топят, моются редко. Свиньи.

Ты смотри, кто к нам пожаловать изволил. Алешка. С Илларионом. Смешной парень Илларион. К Алешке липнет все время, когда последний раз Ипполита видел — неизвестно, ночует у Алешки, ест у Алешки, и Алешка очень не против. А жена алешкина учит парня бриттскому своему наречию. Язык сломаешь.

— Чем обязан? — спросил Владимир в ответ на вежливый поклон от Алешки и на поспешный, после легкого шлепка, поклон от Иллариона.

— Мне нужно срочно отлучиться, — сказал Алешка, как всегда развязно. — Жена сегодня недомогает, Швеле я не верю, а отец мой занят приготовлениями к какому-то бывшему языческому празднику, уж я не помню, какому. Присмотри за Илларионом.

Владимир мигнул от неожиданности.

— Ты, Алешка, совсем оборзел, — заметил он. — Князь Киевский в качестве временной няньки — такого, пожалуй, в истории еще не было.

— А теперь будет, — заверил его Алешка. — Важно создать прецедент. Князей киевских тоже раньше не было, а теперь вот сидишь ты у стены, на солнце греешься. Что тебе, жалко? Или ты занят очень? Илларион тебя любит. Искренне. Это следует ценить.

— Сволочь ты, — сказал Владимир. — Учишь ребенка непочтительности.

— Нет, Александр не сволочь, — вступился Илларион. — Это он обо мне заботится. И ты позаботься. О детях обязательно нужно заботится, в них вся надежда и есть.

Владимир снял ноги с телеги.

— Надолго отлучаешься? — спросил он.

— До полудня, — ответил Алешка, зевая. — Ну, может, чуть позже полудня вернусь. К обеду точно буду. Не съест тебя Илларион за это время, не бойся.

— Я его отдам кому-нибудь из холопов.

— Нельзя, — сказал Александр.

— Совсем нельзя, — подтвердил Илларион.

— Да почему же?

— Неотесанные они, — объяснил Александр. — Чуть что — сразу драться и кричать страшным голосом. Требуют, чтобы дети сидели смирно и молчали.

— Что же в этом плохого?

— У меня тонкая натура, — сообщил Илларион. — Я не могу все время сидеть и молчать. Я очень подвижный и ансивный.

— Какой-какой?

— Экспансивный, — подсказал Александр. — Экстраверт. Как чего в голову взбредет — сразу хочет поделиться со всем человечеством. Не то, что ты — все в себе таишь, пока оно бродить не начнет. Ну, я пошел. До свидания, князь. Илларион, будь с князем вежлив и проявляй снисходительность к его слабостям.

Алешка хлопнул Иллариона по плечу и пошел себе. И пошел, и пошел. Эка вышагивает, орясина. Что это у него за дела такие всегда? Какие-то свои тайные помыслы. Единственное, что я точно знаю — он не против меня, он за. Это так. Но вот кому он на самом деле служит? Не Константинополю, это точно. Не Хайнриху — Хайнрих греков ненавидит. Не Роберу ли? Не Римской ли Курии? И откуда у него такие громадные средства?

— Откуда у Алешки столько денег, а, Илларион?

— Не знаю, — сказал Илларион. — Я очень долго над этим думал. Ночами не спал.

Владимир засмеялся.

— Жрать хочешь? — спросил он.

— Хочу.

— Не дам, — отрезал Владимир. — Экстравертов полагается кормить с запозданием.

— Это не честно.

— Зато действенно. Ладно, не куксись. Ишь, щеки растопырил. Пойдем, пожрем чего-нибудь.

Накормив Иллариона и заодно себя очень вкусной и сладкой кашей, приготовленной польским поваром, и замечательным же киселем, и рассказав ему смешную сказку про ведьму, питавшуюся исключительно индусами, Владимир решил, что все-таки пора поговорить с Предславой. А Илларион очень кстати под рукой. При нем легче сохранять спокойствие.