Повесть о детстве - Федор Гладков

Кузярь соскочил с лошади и махнул мне рукой. Мы быстро подбежали к Ваньке и схватили его за руки. Он замер or испуга, даже присел на корточки.

- Ты что, Ваня, в ноги-то кланяешься? - с притворным участием спросил его Кузярь. Глаза его смеялись, но в ласковой улыбочке было так много зловещего, что даже мне стало не по себе. - Может, Ваня, ты к нам хочешь пристать? Ты скажи, мы тебя к кобыльему хвосту привяжем.

Глаза у Шустенка забегали, как у воришки. Он рванулся, попятился и о г страха начал задыхаться.

- Пустите! Чего схватили? Я вам мешаю? Вы - сторонские, а я - на своем порядке.

- А ты забыл, Ваня, как я тебя тузил за пожарнойто? - с ехидной лаской спросил Кузярь. - Не подглядывай, не ябедничай!..

Шустенок неожиданно вздернул голову и, вырывая руки, с угрозой крикнул:

- Ты берегись, Кузярь: я тебе это попомню! И ему вот не спушу!

- Не грози, елёшка-вошка! - спокойно, с насмешливым презрением отразил его наскок Кузярь. - Вспомни, как мне в залог пятак сулил.

- Он и у меня в долгу, - подтвердил я. - Я ему еще за баушку Наталью не отплатил. Он грозил в жигулевку меня посадить.

- И посажу!.. Вы едете барское поле пахать, а тятька уж поскакал к становому верхом. Нагрянет становой с полицией - всех измолотит. И вам обоим заодно достанется.

А я вот гляжу, кто из мужиков больше охальничает. Микитушку-то да Петруху Стоднева первых в солости пороть будут.

Все это он выпалил, задыхаясь и торопясь, чтобы ошеломи гь и опрокинуть нас. Эта новость действительно поразила Кузяря: ок растерялся и взглянул на меня с паническим испугом в глазах. Шустенок осмелел и стал рваться из наших рук. Кузярь так ослабел, оглушенный словами Шустенка, что молча выпустил его руку.

- Ага, ошалели! - торжествующе зашипел Ванька. - Теперь я вам житья не дам: что хошь на вас тятьке навру...

Кузярь опять схватил его за руку и приказал:

- Держи его крепче! Это наш черкес, кавказский пленник. Мы его к мужикам отведем.

Находчивость Кузяря мне очень понравилась: мы накрыли шпиона, тащим его на суд к мужикам - прямо к Микитушке и Петруше - и требуем допросить его: кто писал бу- магу и когда Елёха-воха поскакал к становому? Мужики сразу увидят, какие мы молодцы, и похвалят нас. Они скажут: "Ну и ловкачи вы, ребятишки! Во всяком деле поспели, а без вас - как без глаз". Эту складную поговорку любил повторять колченогий Архип Уколов парнишкам, которые толкались около него, когда он сидел на своем - крыльце и резал игрушки.

Мужиков съехалось много - телеги, лошади, сохи загромоздили всю площадку за пряслом по обе стороны дороги, как на ярмарке. Но мужики толпились вокруг высокого Микитушки встревоженно и озабоченно. Все спорили о чем-то и оглядывались назад, на ворота прясла: не то они поджидали кого-то, не то не решались ехать в поле. Я только заметил, что толпа здесь не такая большая, какая была на сходе. Подъехало еще несколько запряжек, но на улице и на - дороге к речке уже никого не было. Да и сама толпа как-то расползалась: мужики разбивались кучками и спорили о своем. Видно было, что люди опасаются чего-то, что им чего-то недостает, что стоят они здесь табором зря и тяготятся своим бездельем. На улице, недалеко от прясла, тоже стояла пестрая толпа - бабы и девки. Они тоже спорили.

Одни пристально глядели на табор с хмурыми лицами, другие смеялись, иные со злым весельем махали мужикам: поезжайте, мол, чего время теряете!

Мы притащили Шустенка, который упирался и рвался из наших рук, к Микитушке и, перебивая друг друга, выпалили:

- Вот он... подглядывал да подслушивал... считал, кто собирался...

- Это еще ничего, а ты спроси у него, дедушка Микита, куда Елёха-воха ускакал. К становому... верхом... с бумагой...

Мужики обступили нас и, переглядываясь, бормотали:

- Вот так выродок! Ну и крысенок! Выходит, сотскийто плодит нам полицейский выводок. У него еще двое псят.

Микитушка молча и строго посмотрел на Шустенка, потом улыбнулся, и морщинки около глаз добродушно зашевелились. Он погладил своей широкой и волосатой рукой ершистые волосы Ваньки и сказал ласково:

- Ничего, ничего, паренек... Иди домой! Ты еще мал годами, чтобы зло в уме держать. А спроть людей, шабров и сродников, грех недоброе умышлять.

Кузярь запротестовал. Лицо его стало багровым от негодования.

- Как это без ничего отпускать? Ты, дедушка Микита, только погляди на него: он на всех наврет, только и ловит, на кого бы наклепать. Он сейчас сказал, что тебя да дядю Петрушу Елёха-воха в волость отправит и там будут вас пороть.

А Микитушка улыбался и поглаживал Шустенка по волосам.

- Ничего, ничего! Он еще маленький. Это отец у него июда и пес. Грех-то надо осилить умом и многими страстями. Пустите его, ребятки.

Шустенок трусливо озирался.

Петруша усмехнулся и искоса взглянул на него.

- Мал кутенок, а уж норовит портки рвать. Как ни говори, а добра от него не будет. Не все дети, Микита Вуколыч, безгрешны: по какой тропке пойдут. Этого бесенка я знаю: он, Микита Вуколыч, и тебя вокруг пальца обведет...

Мужики опять закричали и заспорили.

- Ехать так ехать, Микита Вуколыч! Чего время-то зря терять?

- А ты погоди, голова! С дурной башки и пыль не собьешь.

- Нет, а вы слыхали, шабры, чего сотник-то отчубучил?

К становому ускакал.

- А чего сотник? И у сотника башка не гвоздями пришита.

Микитушка пошептался с Петрушей и снял картуз.

- Ну, с богом! Поехали, мужики!

И пошли вместе к табору.

Мужики вразброд расходились к своим лошадям. Они уже не кричали, а говорили меж собой вполголоса и шагали неохотно, останавливались, озирались, и в глазах их застывала тревога. Дедушка с отцом и Сыгнеем тоже пошли к телеге, и отец сердито махнул мне рукой.

- Беги, влезай на телегу! Ты с Ванькой не цапайся.

И с Кузярем не валандайся: он тебя до добра не доведет.

Кузярь исчез сейчас же, как только Шустенок со всех ног бросился из толпы мужиков к пряслу.

Дядя Лари вон как угорелый пробежал мимо, размахивая бородой:

- Поехали, шабры! Я первый нахлещу свою кобылу.

Сват Фома, Вась, догоняйте! Ветром полечу. Счастье-то, оно - как грозовая туча: сразу накрывается и с молоньей льет благодать. Микита Вуколыч, не отставай! Петруша, держи со мной голова в голову! Счастье-то само в руки дается, да с ног валит.

Он был трезвый, но и трезвый казался хмельным. Вел он себя не как все люди, - не хитрил, не притворялся, не умничал, а ломил вперед без опаски и без оглядки. Вероятно, ему очень трудно было справляться с преизбытком своей силы, и она бурлила в нем, не находя выхода, и мутила его.

Вот и в этот час он очертя голову ринулся "за счастьем", потому что кипела кровь, потому что "взбесился", когда всполошился мир, и знал одно что придется драться впереди этого мира, не думая о последствиях и не жалея своей головы.

Я видел, как он, стоя на телеге, на которой соха торчала вверх сошниками, стал хлестать свою пегую кобыленку.

Волосатый, бородатый, он, очевидно, хотел лететь, как ветер, но лошаденка прыгала, махала хвостом и спотыкалась.

Это было очень смешно. Он сам прыгал на телеге. Мужики смотрели ему вслед и хохотали.

- Вот оглобля-то оглашенная! Бушует - куда куски, куда милостыньки...

- На то и Ларя Песков. Свяжись с ним - не распутаешься, да и последнее потеряешь...

- А верно, шабры: попадись ему объездчик - и лошадь свалит, и его искалечит. А к ответу - всех.

- Так тому и быть, ребята: прискачет становой, пригонит полицию да свяжет всех и закует.

- Это как же выходит, мужики? - возмущенно крикнул кто-то. - Сами орали и старика толкали, а сейчас - в подворотню? Ехать - так всем ехать .. А то орать орали, а башку Микитушка да Петруша на плаху клади? Эдак без кулаков да кольев не обойдется.

За Ларивоном поехали и Микитушка с Пегрушей. Тронулись один за другим мужики из передних рядов. Но задние всё еще спорили, сбиваясь в кучки, и натягивали картузы на глаза, переходя от одной кучки к другой.

Несколько мужиков вскарабкались на горбы своих кляч и потащили сохи обратно в деревню. На них заорали, засвистели, но они даже не обернулись. Дедушка стоял у телеги и угрюмо думал, спря!ав глаза под сивыми клочьями бровей. Сыгней смеялся в кучке парней, а отец стоял по другую сторону телеги и, по-стариковски натянув картуз на лоб, прислушивался к говору мужиков. Отцу, очевидно, не хотелось ехать на поле: он не сочувствовал этой затее, как рассудительный мужик, да и охоты у него не было ввязываться в пустые споры. Он изредка поглядывал на деда и ждал, похлестывая кнутом по траве. Подошли Филарет-чеботарь и Парушин Терентий и раздраженно закричали на деда, точно он был виноват в этой бестолочи:

- Дядя Фома, едем аль не едем? Чего, в сам деле, сбились, как на ярмарке... дураки дураками? Ты ведь тоже с Микитушкой-то нас на барский двор водил. Куды ты, туды и мы.

Дед строго уставился на них своими острыми глазами.

- Ну, закудыхали! Нет своего ума-то, так за спину шабра прячетесь. Вот сват Ларивон сам собой распоряжается, да еще всех обогнал. Первым прискачет на барское поле, а вы как чумные бараны кружитесь.