1937. Трагедия Красной Армии - Олег Сувениров

Систематическое применение в ходе следствия различного рода провокационных методов подтверждается показаниями немалого количества самих бывших следователей НКВД, данными ими в ходе дополнительной проверки в середине 50-х годов. Так, при проверке дела бывшего начальника штаба и врид командующего Приморской группой ОКДВА комдива А.Ф. Балакирева было установлено, что сотрудники органов НКВД по ДВК и Особого отдела НКВД ОКДВА Хорошилкин, Булатов, Вышковский и другие, будучи тесно связаны с Арнольдовым, Люшковым и другими лицами из бывшего руководства органами НКВД на ДВК, по заданию последних сознательно проводили в 1937–1938 гг. преступную работу, направленную на уничтожение советских, партийных работников и кадров Красной Армии. Широко используя в следственной работе преступные методы угроз, шантажа и обмана арестованных, провокации, а также применение мер физического воздействия, они вымогали у арестованных «признания» в несовершенных ими преступлениях, а также создавали мнимые контрреволюционные организации215. Особого внимания заслуживают показания осужденного в 1939 г. за фальсификацию дел бывшего начальника Особого отдела НКВД 1-й Отдельной Краснознаменной армии Ю.А. Пешкова. Он признал, что им была искусственно создана контрреволюционная организация под названием РОВС (Российский общевоинский союз), в которую якобы входили Радишевский, Соммер, Саббелле и другие, в связях с которыми по мифическому РОВС обвинили и комдива Балакирева216.

А вот собственноручно написанные Хорошилкиным 23 августа 1937 г. служебные указания о том, как именно надо организовывать (фабриковать) следственные дела на арестованных командиров ОКДВА: «Т. Фельдману… 4. Допросить о Деревцове всех, кто его знает. В допросах о Штрале отразить, что быв. начальник РО ОКДВА Балин договорился с Деревцовым, Штралем и Песляком о том, что на случай войны японских агентов Балин будет перебрасывать в танках на сторону противника…»217

Допрошенный в качестве обвиняемого по своему делу бывший сотрудник органов НКВД Либерман (осужден за фальсификацию дел) заявил, что показания о наличии контрреволюционного заговора, якобы действовавшего в Амурской военной флотилии, были получены от арестованных провокационными методами ведения следствия218.

В ходе дополнительной проверки в середине 50-х годов было установлено, что арест бывшего начальника ПВО РККА комбрига М.Е. Медведева тогдашним руководством НКВД СССР был произведен в явно провокационных целях. Бывший заместитель начальника УНКВД по Московской области старший майор госбезопасности А.П. Радзивиловский на допросе 28 мая 1939 г. показал по этому поводу: «МЕДВЕДЕВ был арестован по распоряжению ЕЖОВА без каких-либо компрометирующих материалов, с расчетом начать от него раздувание дела о военном заговоре в РККА»219.

Привлеченный к уголовной ответственности бывший начальник отделения Особого отдела НКВД ПриВО А.Н. Павловский на одном из допросов показал: «Я знаю один разительный пример явной фальсификации одного крупного группового дела в 4-м отделе… Когда к нам в особый отдел прибыл арестованный в Москве КУТЯКОВ и когда мне в Москве указали, чтобы я от КУТЯКОВА добился признания о наличии на Волге большой повстанческой организации из числа бывших чапаевцев, я об этом доложил ЖУРАВЛЕВУ. От КУТЯКОВА я этих показаний не взял, и его отправили обратно, но после моей информации о том, какое задание я получил в Москве, ЖУРАВЛЕВ нажал на 4-й отдел и там от арестованных по линии троцкистской краевой организации… были получены «признания», что КУТЯКОВ входил в штаб краевой троцкистской организации, развернул большую работу по вербовке чапаевцев, с которыми готовил взрыв ж. д. моста через Волгу у г. Сызрани»220.

На бывшего заместителя начальника артиллерии РККА комдива Л.П. Андрияшева нажали так, что он «признался» в контрреволюционной деятельности с 1917 г., когда во главе артиллерийского взвода якобы участвовал в подавлении вооруженного восстания московского пролетариата, а в 1919 г. руководил кулацким восстанием в местечке Юрьево Тамбовской губернии221. Все это было типичным самооговором. На суде комдив от всех подобных показаний отказался. Но судебное заседание длилось лишь несколько минут. 25 августа 1938 г. комдива Андрияшева приговорили к ВМН и в тот же день расстреляли. Реабилитирован посмертно в 1956 г.

В архивно-следственных делах сохранились и заявления некоторых безвинно арестованных военнослужащих о применении к ним провокационных методов следствия. Бывший заместитель командующего войсками КВО комкор Д.С. Фесенко на допросе 13 августа 1937 г. отказался от ранее данных им «признательных» показаний и утверждал, что он оклеветал себя и лучших своих товарищей потому, что он был поставлен в безвыходное положение участвовавшими в расследовании по его делу сотрудниками НКВД УССР, которые самыми различными путями провоцировали его на признание в несовершенных преступлениях222.

Имеются довольно авторитетные свидетельства того, что о провокационно-фальсифицированном характере докладов руководства НКВД СССР о вскрытии различного рода контрреволюционных организаций знало и Политбюро ЦК ВКП(б) (по крайней мере, весной 1938 г.). В принятом Политбюро постановлении от 14 апреля 1938 г. «О т. Заковском», по которому он был освобожден от обязанностей заместителя наркома внутренних дел СССР, ему, в частности, инкриминировалось «создание ряда дутых дел»223.

Своеобразной вершиной провокационных методов в процессе предварительного следствия было использование секретных сотрудников НКВД – сексотов, или, как говорят в народе, стукачей. Главная опасность была не в том, что эти сотрудники были секретные (до сих пор не было и, наверное, никогда не будет тайной политической полиции без секретных сотрудников), а в провокационном характере «работы» многих сексотов НКВД. Немалое количество источников убеждает в том, что перед сексотами ставилась задача во что бы то ни стало «вскрыть» различного рода заговоры в РККА. И если этого не удалось сделать – значит, «плохо работает», надо найти, т. е. спровоцировать.

Деятельность сексотов в стране, и особенно в РККА, до сих пор покрыта глубочайшей тайной. До недавнего времени о ней даже упомянуть было нельзя. И первым таким значительным прорывом явилась публикация уже упоминавшейся справки комиссии под руководством Н.М. Шверника, в которой содержится специальный раздел «Агентурная разработка органами ОГПУ – НКВД Тухачевского, Каменева С.С. и других советских военачальников»224.

Здесь сообщается, что впервые агентурные донесения о якобы имевшихся у Тухачевского бонапартистских настроениях стали поступать в органы ОГПУ от агента Овсянникова еще в декабре 1925 г. Особенно «потрудилась» на этом позорном поприще некая Зайончковская. Дочь бывшего генерала царской армии А.М. Зайончковского (был секретным агентом ВЧК – ОГПУ с 1921 г.), она то ли по наследству, то ли по нежеланию заниматься общественно полезным трудом, с 1922 по 1937 г. была секретным сотрудником ОГПУ – НКВД ССР и за приличную мзду систематически снабжала руководство информацией о якобы имевшихся заговорщических и террористических настроениях в среде комсостава РККА и особенно среди бывших офицеров царской армии. Многие ее донесения были настолько неправдоподобными, явно надуманными, фантастическими, что на одном из таких донесений тогдашний начальник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР М.И. Гай написал 13 декабря 1934 г.: «Это сплошной бред глупой старухи, выжившей из ума…»225 Но, как говорят, капля камень точит. Несмотря на бредовый характер, подобные донесения агентов-провокаторов накапливались и оседали в НКВД, пока на определенном этапе их количество не превращалось в смертоносное новое качество…

Все документы о подборе, расстановке и функционировании секретных сотрудников (сексотов) в РККА до сих пор самым тщательным образом укрываются от исследователей. Мне удалось выявить пока лишь два документа, касающихся этой проблемы. 10 ноября 1936 г. старший инспектор ПУРККА бригадный комиссар А.В. Круглов обращается со специальной докладной запиской к заместителю начальника ПУР армейскому комиссару 2-го ранга Г.А. Осепяну. В ней он докладывает, что слушателя Военно-воздушной академии Пуховского (член ВКП(б) с 1926 г.) еще в 1933 г. вызвали в особый отдел академии и предложили «работать» под руководством слушателя Терциева. Пуховскому поручили наблюдение за слушателем Садовым и другими. Причем метод этой «работы» иначе как провокационным оценить нельзя. Терциев дал такую установку: «Надо ставить антипартийные и антисоветские вопросы с тем, чтобы таким образом выявлять врагов, но свидетелей не должно быть, иначе тебя самого трудно будет выручать»226. Это уже в 1933 году!

Бригадный комиссар Круглов решительно выступил против такой практики. «Считаю, – писал он, – что в условиях РККА мы не можем допустить такие методы работы, которые применялись членом партии Пуховским якобы по указанию Терциева и особого отдела. Учитывая, что отдельные факты подобного рода имели место и в других частях и соединениях, о чем в свое время вам докладывалось, считал бы необходимым поставить этот вопрос перед НКВД»227. Осепян доложил об этом Гамарнику, а тот сделал вид, как будто впервые об этом слышит, и его резолюция гласила: «Т. Осепяну. Выясните этот вопрос с т. Гаем. Гамарник. 17.XI.36»228. Каких-либо дальнейших следов решения этой проблемы мне пока обнаружить не удалось. Но из некоторых документов явствует, что и в ноябре 1940 г. в Военной академии механизации и моторизации имелось немало «источников» («Тихий», «Саратовский», «Ильин» и т. п.)229.