Фрунзе - Владимир Архангельский

В мимолетном разговоре Владимир Ильич успел узнать, как Арсений стал Михайловым. И как его здоровье. И захватывают ли крестьяне помещичью землю. И спросил, не пора ли Михаилу Васильевичу возвратиться в Иваново или в Шую: оттуда товарищи недавно запрашивали о нем. Но прежде надо окончательно подготовить резолюцию для следующего крестьянского съезда.

Двадцать четыре майских дня заседали делегаты от крестьян. Фрунзе перезнакомился со многими из них и узнал, что есть один и из Шуйского уезда, некто Борисов, солдат-большевик.

Удивило Борисова, что минский делегат знал кое-кого из шуйских старых работников, называл их по имени-отчеству и добрым словом помянул боевиков Ивана Уткина и Павла Гусева.

— Погоди, погоди, — допытывались от Борисова «старики» в Шуе. — А какой он из себя? Братцы, не Арсений ли это?

Борисов описал наружность Михайлова. «Старики» заявили категорически:

— Он самый! Надо его звать в Шую!..

Александр Зайцев — бывший секретарь Шуйского Совета рабочих и солдатских депутатов — записал в своих воспоминаниях:

«Решили с ним связаться. Узнав, что Михайлов задержался в Петрограде редактировать резолюции съезда, немедленно отправили ему телеграмму: «Если вы наш шуйский Арсений, то рабочие Шуи просят вас приехать».

Два дня только и разговоров было о загадочном Михайлове из Минска. И вот пришел ответ: «Я тот самый Арсений. Приеду».

Сразу все воспрянули духом. И работа пошла живее. Хотелось порадовать Арсения успехами «Шуйской республики».

Но дни шли, а Фрунзе все не приезжал. В Совете и партийном комитете забеспокоились: не случилось ли недоброе? Мы знали, что после июльских демонстраций Временное правительство усилило репрессии против большевиков. Какой только грязью не обливали их буржуазные газеты!

Наконец 10 августа получили сообщение из Иваново-Вознесенска: Фрунзе там, завтра будет в Шуе. Надо оповестить народ! Наши товарищи отправились на фабрики и в солдатские казармы…»

Михаил Васильевич был взволнован телеграммой рабочих товарищей из Шуи. И его нестерпимо потянуло в славный город боевой юности, где сохранились друзья тех далеких революционных лет.

Но до первых чисел июня его задержал в Петрограде Владимир Ильич Ленин. И в Минске одно неотложное дело набегало на другое: то задумали временные начать грандиозное наступление, чтобы оттянуть на себя силы германцев, теснивших союзников на полях Франции; то в прифронтовой полосе зашевелилась контра и поднял мятеж генерал Корнилов.

Неоднократны были встречи с Лениным.

Владимир Ильич, отражая темп жизни партии, работал в телеграфном ключе. Он появлялся неожиданно — после митинга или заседания, — подсаживался к углу стола в бывшей гостиной балерины Кшесинской, бегло просматривал текст, вносил поправки, говорил кратко, быстро. И иногда его мимолетное замечание заставляло переписывать наново уже готовую часть резолюции.

Кто-то заглядывал в комнату — Елена Стасова, Николай Подвойский, Виктор Ногин, Владимир Невский. И увозил Ленина на автомобиле или на извозчике на завод, в Таврический дворец. Он возвращался часа через два-три и снова бросал замечание, словно и не отрывался от работы комиссии ни на миг.

Иногда он запирался один в комнатке Стасовой, писал очередную статью и готовил выступление на I Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов, Тогда одна лишь Стасова носила ему газеты и журналы, вырезки, справки. Изредка заменяла ее Надежда Константиновна Крупская, когда приезжала из своего Выборгского района.

Ленин был удивительным сгустком целеустремленной воли, и все равнялись по нему, работая с полной отдачей сил. Общение с ним придавало ускорение и мыслям и делам, хотя не у всех доставало энергии, чтобы выдерживать темп, заданный Ильичем. А Шляпников даже заявил однажды:

— Вас надо попридержать за фалды, Владимир Ильич, а то вы хотите двигать события слишком быстрыми темпами!..

Резолюция была готова, Ленин посоветовал Фрунзе побыть на съезде, потому что политическая драка — отличная школа для большевика, и повидаться с Бубновым, который сегодня или завтра приедет из Иванова.

Встреча с Бубновым разволновала Фрунзе. Похудел Химик, осунулся. Лихорадочно блестели его голубые глава. И как-то нервно поводил он плечами. Все это недобрый след тюрем и ссылки. Но вырос Химик в деятеля масштабного. И теперь не требовалось прививать ему вкус к теории, как в те давние годы, когда ему хотелось идти на любые безрассудные акты, чтобы ярче проявить свою революционность.

В чем-то Химик успел больше Арсения; и Фрунзе наедине с горечью оглядывался на те годы, которые отняла у него каторга. Ведь самые цветущие силы ушли на то, чтобы сохранить жизнь и не уронить достоинства даже в кандалах.

Но у него есть силы, и он наверстает упущенное. А сейчас приятно, что не потускнела старая дружба. Стоит только сказать: «А помнишь, Андрей?» — или услышать: «А ты не забыл, Арсений?» — и нахлынут дорогие воспоминания о славной юности. И Химик так же ласков и нежен. Все это добро дружбы — и в теплом рукопожатии, и в мягком взгляде, и в глубокой симпатии.

— Останься здесь! Вместе будем! — упрашивал Химик.

— Не могу!

— Ну хоть со съезда не уезжай!

— Да вы тут разведете говорильню недели на три! Послушаю Ильича и — в Минск. Потом в Иваново!

Два дня рядом просидели на съезде. Он открылся 3 июня в бывшем дворце князя Меншикова на Васильевском острове. Но первый день ничего не определил, только вызвал досаду. Народ собрался в полдень, а открыли заседание вечером. Полным-полно было эсеров, небольшой кучкой держались большевики вокруг Ленина, отсутствовала большая группа меньшевиков. И волнами прокатывались по залу слухи: меньшевики дерутся на своей фракции! Министр-председатель князь Львов не закончил встречу с послами! Керенский отшлифовывает речь!

Наконец появился Николай Чхеидзе и начал говорить прописные истины: в знаменательный день «юбилея» приступает к работе съезд — десять лет назад царь разогнал II Государственную думу. А о природе Советов и их исторической роли в революции глубокомысленно умолчал.

Потом эсеры и меньшевики помпезно встретили военного министра Керенского: раскланиваясь в сторону друзей, он прошествовал к столу президиума этаким бонапартизм. Съезд утвердил повестку дня из двенадцати вопросов. И на этом заседание закрылось.

На другой день начали обсуждать центральный вопрос о власти. Велеречивый Либер произнес речь от блока меньшевиков и эсеров. И «доказал», что Временное коалиционное правительство — благо для «революционной демократии». А передача власти Советам равносильна крушению революции.