Место полного исчезновения: Эндекит - Лев Златкин

Ама вошла в юрту, предназначенную для камлания. Там уже было собрано все необходимое для камлания, принесен большой древний бубен с волосяной колотушкой, приготовлены берестяные бураки с брагой и вином, вареное мясо, хорьковые шкуры. На веревках вдоль стен развешаны меховые шубы и различные платья, вынутые из стоявших возле юрты больших сундуков.

Войдя в юрту, Ама взяла большой бубен с колотушкой, села лицом ровно к юго-западу и сразу начала сильно бить в бубен колотушкой и кричать. Еще сидя, она стала ломаться и кривляться, так она призывала духов. Внезапно Ама вскочила, удары в бубен и громкие крики усилились, черные волосы на непокрытой ее голове летали, как и змеи на ее плаще, она заметалась по юрте. Неожиданно Ама чуть не рухнула в обморок, но хозяева юрты ей этого не дали, иначе все бы для них пропало и несчастье посетило их, а потому они ее ловко подхватили на руки и бережно держали, как недавно это сделал Игорь у костра.

Ама пришла в себя, сразу же довела себя до исступления и нараспев стала на хорошем русском языке рассказывать о своем путешествии к властителю подземного царства Ерлику:

— Отправлюсь я в страну Ерлика. Мой путь лежит на юг, через Алтай, через красный песок. Вот я переезжаю через желтую степь, через которую сорока не пролетает. «С песней через нее проеду!» (И Ама затянула песню на бурятском языке). За желтой степью следует бледная степь, по которой ворон не пролетал. «С песней проеду!» (И Ама вновь затянула короткую песню уже на каком-то другом языке). За двумя скучными степями следует желтая гора Темир Шайха, упирающаяся в небо. «Небо, лягающее железную тайгу, пройдем!» Труден подъем в гору. (Ама тяжело задышала и пот полился с ее лица). На горе я вижу кости камов, погибших из-за недостатка сил при подъеме. Кости мужей навалены рябыми горами, конские кости пегими горами стали. «Небесный край прядает! Пройдем! Железная крыша ударяется, прыгнув, перескочим!» (Ама прыгает на месте). Вот и отверстие, «земная пасть», в подземный мир. Спускаюсь в эту пасть. Передо мною море, через которое протянут волос. (Расставив в стороны руки, Ама шатается, делая вид, что удерживает равновесие). На дне моря я вижу кости многих камов, погибших здесь, ибо грешная душа не может пройти по волосу и должна утонуть. На другом берегу я вижу множество грешников, несущих тяжелые наказания. Вот передо мной человек, любивший подслушивать, он прибит за ухо к столбу. Собаки меня встречают лаем. Я у жилища Ерлика. Привратник не пускает, надо смягчить его подарками. (Ама выплескивает на землю немного браги, бросает за пределы юрты немного вареного мяса и одну хорьковую шкурку).

Очевидно, получив дары, привратник пустил Аму к Ерлику, потому что она стала делать вид, что приближается к Ерлику, кланяется, приложив бубен ко лбу и говоря: «Мергу! Мергу!» Внезапно она вскрикнула, это должно было означать, что Ерлик заметил ее и, осердившись за ее появление, закричал в гневе. Ама сделала вид, что очень испугалась и отскочила к выходу из юрты. Так повторялось три раза.

Наконец Ама заговорила голосом Ерлика:

— Пернатые сюда не летают! Имеющие кости сюда не ходят! Ты, черный, ползучий жук, откуда сюда явился? Мудрая Ама стала угощать Ерлика вином, пролив немного на землю юрты.

— Я предлагаю тебе быка и «толу», «откуп» и угощение!

Ама стала «передавать» Ерлику вещи, развешанные на веревках, трогая каждую рукой и ударяя при этом колотушкой в бубен, говоря при этом:

— Разнообразный толу, который на лошади не поднять, пусть тебе будет на шею и туловище.

Ама замерла на месте, упорно глядя вверх и что-то ловя в воздухе рукой.

Игорь заметил, что звук бубна, конвульсивные кривлянья, выкрикивания, дикие взгляды при полумраке, — все это навело на присутствующих безотчетный ужас и очень сильно действовало на нервы им.

Ама в последний раз поклонилась Ерлику и стала предсказывать каждому из присутствующих. Одному она передала благословение Ерлика, другому обещала большой приплод скота, третьему удачу на охоте.

Остановившись возле Игоря, она сказала ему, глядя прямо в глаза:

— Тебя Ерлик не хочет отдавать, как я его ни молила! Будешь служить ему и будешь самым лучшим его слугой. Девять лет, девять месяцев и девять дней! Потом ты будешь свободен, совсем свободен!

Предсказав каждому, Ама стала возвращаться «домой». Но не на лошади, как она отправилась в свое «путешествие», а на гусе, шествуя по юрте на цыпочках, подражая гусиному крику: «унгай гак чак, унгай гак, кай гай гак чак, кайгай гак».

Ама прямо на глазах теряла силы, она села, кто-то взял из ее рук бубен, при этом трижды ударив в него, но Ама продолжала бить себя в грудь колотушкой, пока у нее не забрали и колотушку. Только тогда Ама протерла глаза, как после сна, и вздохнула, словно только пробудилась.

Ее почтительно спросили:

— Каково съездила? С каким успехом?

Ама спокойно ответила:

— Съездила благополучно! Принята была хорошо!

На этом камлание закончилось.

Игорь прекрасно видел, что Ама была просто без сил, из нее ушла вся энергия, розданная другим.

Камлание закончилось большим праздником у костра, где все если вареную баранину и пили кто вино, а кто бражку.

Игорь с Васей вернулись как раз к отбою в зоне.

Вася не пустил Игоря в барак.

— Не будем дразнить гусей! — сказал он со смыслом. — А то тебе не придется служить Ерлику девять лет, девять месяцев и девять дней.

И он отвел Игоря в небольшую кладовку в административном корпусе, где нашелся узкий односпальный матрац, на который Игорь и рухнул, уже не слыша, как Вася его закрывает на замок, чтобы, не дай бог, его здесь не обнаружил зам. начальника колонии.

Под утро Игорю то ли приснилось, то ли было так на самом деле, что кладовку кто-то пытался открыть, но, видно, его спугнули, потому что торопливые шаги ясно показали: взломщик убежал.

Проснувшись, Игорь вспомнил об этом, но решил, что после обильной еды и вина с бражкой ему это приснилось…

То, что швейный цех, где трудились в две смены швей-мотористы, будет отдан женской колонии, стало известно за день до прибытия этапа.

Нельзя сказать, что эта весть обрадовала швей-мотористов. Они прекрасно знали, что в механический цех возьмут только рукастых и ценных специалистов, в отношении которых всегда существовало негласное указание беречь по мере возможности.

Губили души, но сохраняли тела.

А для остальных оставалось только два пути.

Нарушителям и приблатненным — на каменоломню, где каторга была столь тяжелой, что слабые там больше года не выдерживали.

«Мужикам» открывался новый путь — на лесоповал сучкорубами, где норма выработки была такова, что к концу рабочего дня топор, остро наточенный, выдаваемый непосредственно на месте работы, сам вываливался из рук. И хорошо еще, если при этом он не падал на ногу, нанося тяжелые, трудно заживаемые раны. Причем надо было самому сучкорубу доказывать, что он не «верблюд» и не сам себе нанес рану, выведшую его из строя на месяц, а то и более. Не сумеешь доказать — БУР, где сразу научат «Родину любить».

Так что даже не любившие свою работу, тяготившиеся дурацким титулом «швей-моторист третьего разряда», загрустили, понимая, что грядущее им ничего радостного и светлого не сулит. К своему положению они худо-бедно, но привыкли. А к чему-то другому еще предстояло привыкать. И здоровьем мало кто из работавших на «швейке» мог похвастаться, может быть, только те, кто работал на выворотке, такие как Корчагин, этому и лесоповал был не страшен, с топором ему было не привыкать работать, он и на «швейку» попал лишь потому, что бригады на лесоповале были все укомплектованы. Но за год многое произошло: кто отправился за преступления, совершенные в колонии, вниз по течению реки в особо строгий лагерь, на «особняк», кто погиб при невыясненных обстоятельствах, оказавшись раздавленным внезапно рухнувшей лиственницей или тяжелой глыбой камня. А кто умер своей смертью, не выдержав тяжелого напряжения. «Жила лопнула»! И лишь два десятка человек, благополучно завершив свой срок, отправились вверх по течению на опустевших баржах, кто на свободу «с чистой совестью», кто досиживать пару-тройку месяцев в «крытке», крытой тюрьме, перед освобождением, потому что уже осенью, как только станут реки, выбраться из исправительно-трудового учреждения было просто немыслимо. Единственная связь с «большой землей» была лишь у военных, но их вертолет никогда еще не брал на борт ни одного из отбывших свой срок заключенных. Представить себе это было просто немыслимо.

И смутная радость от телепатического общения с женщинами вскоре сменилась глухим раздражением на них, отбивших легкую работу в теплом помещении, где можно было спокойно заработать на «ларек».

Многие еще надеялись, что «пронесет Господь»: на вновь построенной территории женского лагеря возвели и один корпус «швейки», где поместили все машинки, которые нашлись на складе. Мастер работал без выходных, устанавливая оборудование.