Дети Арбата - Анатолий Рыбаков

В избе, куда он привел Сашу, на скамейке сидел тучный красноносый старик в стеганой телогрейке защитного цвета и стеганых брюках, заправленных в сапоги с разрезанными голенищами. Одутловатое, гладко выбритое лицо, ровный, как мох, бобрик седых волос выдавали в нем городского человека.

— Знакомьтесь, — возбужденно говорил Борис. — Антон Семенович! Шеф-повар двора его императорского величества.

— Тогда уж лейб-повар, — заметил Саша, с интересом разглядывая старика.

Тот тоже внимательно из-под полуприкрытых век посмотрел на Сашу.

— Антона Семеновича отзывает Москва, — продолжал Борис, — будет кормить послов и посланников. Котлеты «дэ-воляй», соус «провансаль». Знал я поваров в Москве. Конечно, с вашим масштабом не сравнить, но сохранились. В «Гранд-отеле!» Иван Кузьмич, знаете?

— Не помню что-то, — ответил Антон Семенович равнодушно: не может помнить каждого Ивана Кузьмича, а вот каждый Иван Кузьмич должен знать его, Антона Семеновича.

— Вполне приличный повар, — продолжал Борис, — конечно, когда есть из чего. Метр Альберт Карлович.

— Знаю, — коротко проговорил Антон Семенович.

— Квалифицированный, представительный, — Борис еще больше оживился оттого, что у них нашелся общий знакомый.

— На чем представляться-то, — брюзгливо заметил Антон Семенович, — первое, второе, третье…

— О чем и говорю, — подхватил Борис, — было бы из чего. И для кого. Когда бефстроганов — предел мечтаний…

— И бефстроганов надо уметь сделать, — Антон Семенович оглянулся на хозяйку, она озабоченно готовила ужин.

— Когда вы уезжаете? — спросил Борис.

— Как отпустят.

— У вас же освобождение на руках, вы говорите.

— При комендатуре работаю, тоже есть хотят, вот и тянут.

Хозяйка почистила рыбу, бросила на сковородку.

Кивнув на печь, Борис сказал:

— Представляю, как бы это у вас получилось.

Антон Семенович величественно промолчал.

— Вернемся в Москву, вы уж нас покормите, — засмеялся Борис.

Антон Семенович покосился на него, потом с настырной требовательностью пьяницы сказал:

— Если доставать, то сейчас.

Получив от Бориса деньги, тяжело поднялся и вышел.

— Алкоголик, — сказал Саша.

— Нет, — возразил Борис, — соскучился по людям.

Антон Семенович вернулся с бутылкой спирта.

— Самое что надо. В смысле сердца.

Пил он, почти не закусывая, и сразу опьянел. Шея побагровела, лицо стало злым, человек, норовящий выпить за твой счет и тебя же обругать. Борис этого не замечал и продолжал перечислять знакомых ему московских поваров и метрдотелей.

— За что вы здесь? — спросил Саша.

Антон Семенович поднял на Сашу тяжелые глаза, собираясь послать к чертовой матери своих случайных собутыльников, московских дурачков, которых он искренне презирал прежде всего за то, что так легко дают себя одурачить.

Но натолкнулся не на деликатный взгляд московского дурачка, на него смотрела московская улица, насмешливая, все понимающая, умеющая дать отпор кому угодно.

Отводя тяжелый взгляд и трудно дыша, Антон Семенович неохотно сказал:

— В столовой работал в районе. Написал в меню «щи ленивые». Тут прокурор: «Почему ленивые»? Насмешка, выходит, над ударниками. Показываю поваренную книгу, тысяча девятьсот тридцатого года книга: «Щи ленивые». Ясно? Нет, врешь! Книгу тоже контрик написал.

Из всего, с чем сталкивался здесь Саша, это было самое бессмысленное.

— Слава богу, все кончилось, — сочувственно проговорил Борис, — все с вас снято, возвращаетесь домой.

— Домой?! — Антон Семенович с ненавистью посмотрел на Бориса. — Где он, дом-то? В вашем Бердичеве?

Так! Вот и урок Борису: не увлекайся каждой сомнительной личностью.

— А ну, чеши отсюда, мать твою через семь гробов в мертвый глаз! — сказал Саша.

— Нет! — Борис встал, подошел к двери, накинул крючок.

— Вы чего, ребята — беспокойно забормотал Антон Семенович. — Я ведь в шутку.

— Последний раз шутил, стерва, — усмехнулся Саша.

Борис навалился на Антона Семеновича, прижал голову к столу.

— Ребята, пустите, — хрипел Антон Семенович, выкатывая дрянные белесые глаза.

— Не до конца его, Боря, на мою долю оставьте, — сказал Саша.

Эта одутловатая морда с белыми глазами была ему ненавистна. Падаль! Задумал над ними измываться. Гад. Рванина! Товарищ по ссылке! Коллега!

Отвратительная сцена, но их погрузили на дно жизни и с этими подонками иначе нельзя.

— Извиняйся, гад!

— Извиняюсь, — прохрипел Антон Семенович.

— А теперь катись к трепаной матери!

Борис вытолкал его за дверь, сбросил с крыльца, устало опустился на скамейку.

— Вот вам и лейб-повар его императорского величества, — засмеялся Саша.

— Среди таких людей должна жить Фрида, — сказал Борис.

На следующий день они нашли попутную лодку. Кооператорщик согласился их взять, если они пойдут бечевой наравне с ним и лодочником. До Кежмы семьдесят километров, и, если ничто не помешает, они будут там через два дня. Это была удача.

Они снесли свои вещи на берег к громадной, тяжело нагруженной лодке, которую им предстояло тащить. Возле нее хлопотал кооператорщик, толстомордый веселый парень в брезентовом плаще и бокарях — высоких, до паха сапогах, похожих на болотные, только из камуса — мягкого оленьего чулка.

— Отправимся скоро? — спросил Борис.

— Документы оформим и потянемся, — ответил кооператорщик.

— Знаете, Саша, — снова начал Борис, отведя Сашу в сторону, — все же надо сходить в комендатуру. Скажем: нашли лодку, уже погрузились, вот только забежали отметиться. Иначе будут неприятности в Кежме. Этот сукин сын, повар его императорского величества, конечно, настучал, что мы здесь.

— Дело ваше, — холодно ответил Саша, — можете идти, я не пойду. И не говорите, что я здесь. У меня предписание явиться в Кежму, и я явлюсь в Кежму.

— Как знаете, — пожал плечами Борис, — я все же схожу.

В нем бушевал бес деятельности. Одержимый мыслью о женитьбе на Фриде, он уже все подчинил этому, боялся совершить промах.

Борис не вернулся ни через полчаса, ни через час. Кооператорщик ушел оформлять документы, вернулся, а Бориса все не было.

— Сходи, поищи товарища, — сказал кооператорщик, — некогда, уйдем без него.

Саша не знал, что делать. Нельзя оставлять Бориса, но идти в комендатуру он не хотел, да и поздно, спросят, почему не пришел сразу?

— Подождем еще немного.

Наконец появился Борис, молча вытащил из лодки чемодан.

— В чем дело? — спросил Саша, догадываясь, что произошло.

— Отправляют в Рожково, — ответил Борис. На нем лица не было.

Рожково, крошечную деревеньку на левом берегу, они прошли вчера с Нилом Лаврентьевичем.

— Как это, без райуполномоченного?

— У них есть право самим назначать место жительства.

— Плюньте на них и едем.

— Они отобрали предписание.

Голос Бориса дрожал.

— Не горюйте, — сказал Саша, — приедете в Рожково, напишите в Кежму или в Канск, потребуйте перевода, ведь в Рожкове для вас нет работы. Я приеду в Кежму, тоже скажу уполномоченному.

Борис махнул рукой.

— Все пропало! Ах, дурак я, дурак!

Саше было жаль Бориса, грустно с ним расставаться: хороший товарищ, веселый, неунывающий спутник. Они обнялись и расцеловались. На глазах у Бориса блестели слезы.

Саша вошел в лодку. Лодочник оттолкнул ее от берега и, перевалившись через борт, влез сам. Некоторое время они шли на гребях — лодки и сети на берегу мешали идти бечевой. Саша видел скорбную фигуру Бориса. Он смотрел им вслед, потом поднял чемодан и начал подыматься по косогору.

20

Один на пустынной реке, Саша шел навстречу своему будущему. Хорошо ли, плохо ли, но все уже определились по местам, а он не знает, что его ждет, куда зашлют. Он никогда больше не увидит Володю, Ивашкина, ссыльных, которых встречал в деревнях, не увидит, наверно, Бориса, хотя и будет жить с ним в одном районе. Горечь коснулась его сердца, он потерял людей, с которыми прошел первые сотни километров своего пути.

На корме сидел лодочник, неразговорчивый человек лет сорока с суровым фельдфебельским лицом. Саша и кооператорщик шли в лямке попеременно, а в шивере тащили лодку вдвоем.

Кооператорщика звали Федей, демобилизовавшийся красноармеец, общительный парень, работает продавцом в Мозгове, деревне возле Кеншы, величает себя заведующим сельмагом, зачислен на какие-то курсы в Красноярске, зимой уедет учиться. Федя с комической важностью рассуждал о роли сельского продавца как проводника государственной линии в деревне. Новый тип сельского активиста, сообразительный, принимающий все на веру, с веселой готовностью, без сомнений и рассуждений, к тому же песенник и гармонист. То обстоятельство, что Саша — ссыльный, не играло для него никакой роли. Так, значит, устроено, есть ссыльные, всегда были, люди, как все. А служи сейчас Федя в комендантском взводе и прикажи ему расстрелять Сашу, он бы расстрелял. Опять же потому, что так устроен мир.