Мрак - Юрий Никитин

Гонта, Медея и Ховрах попятились, их спешно закрыли двойной стеной щитов разбойники и поляницы. Тут же всех оглушил могучий рев Гакона, над стеной щитов взлетела страшная булава, пошел треск, вопли, крики боли, дикий хохот старика.

— Гакон! — орал Гонта. — Гакон, старый бес!

— Гакон!!! — завопила Медея таким пронзительным голосом, что Гонта отскочил в испуге. — Гакон, это мы!.. Свои!.. Враги на том берегу!

Гакон ломился сквозь заслон из человеческих тел как вепрь через кустарник. Поляницы падали, уползали, как и разбойники, уже появились раненые, всюду стоял крик. Гакона уговаривали, орали, в него летели уже и боевые топоры, дротики, камни, старый витязь отряхивался как пес после купания, пер напролом, бил и крушил подставленные щиты, рвал веревки, что бросали со всех сторон, и уже был в двух шагах от Гонты и Медеи, когда Ховрах приложил ладони ко рту и заорал дико:

— Гакон!.. Гакон, это я — Ховрах!

Гакон остановился, но булава попрежнему распарывала воздух во всех направлениях. Еще два щита разлетелись вдребезги, когда наконец густой голос из-под шлема прорычал:

— А ты что здесь делаешь?

— Это свои, дурень! — заорал Ховрах.

Гакон чуть замедлил размахи, теперь стало видно с какой быстротой булава распарывает воздух вокруг старого витязя:

— Опять свои?

— Снова! — заорал Ховрах. Он ткнул Гонту и Медею под ребра и те тоже заорали, завизжали, срывая голоса. Гакон в нерешительности замедлил вращение булавы, но и теперь еще окружала сверкающей стеной из металла толщиной с детскую голову.

— А где не свои? — осведомился он.

— По ту сторону, — завопил Ховрах. — Но ежели тебя видели, то уже разбегаются!

Гакон с тяжким вздохом опустил булаву. Могучая грудь тяжело вздымалась. Голос из-под шлема донесся неузнаваемый от горечи:

— Совсем ослаб... И драться не начал, а уже язык на плече.

Гонта посмотрел на его путь, заполненный разбитыми щитами, ранеными и ушибленными, сломанными копьями, смятыми шлемами. Плечи зябко передернулись:

— Слава богам, такие богатыри уже вымирают.

Ховрах бросил одобрительно:

— Молодец Гакон! Бей своих, дабы чужие боялись.

В глазах Медеи было больше восторга, чем страха. Гонта нахмурился, а Ховрах обнял Гакона за плечи и повел к шатрам. Гакон на полдороге освободился, заспорили, потом повернули к реке.

Они были у самой воды, когда со стороны шатра Медеи прогремел озлобленный крик. Шатер затрясся, медленно повалился. С треском разорвалась ткань, в прореху выпал связанный человек. Он дергался, и с каждым движением лопались ремни, веревки, как клочья тумана разлетелись обрывки рыбацкой сети. Он поднялся во весь рост, страшный, всклокоченный, багровый от усилий. Уже только уцелевшие ремни врезались в тело, но было видно как подаются, затем все услышали треск. Как тонкие гадюки, коснувшиеся огня, так и ремни отскакивали от его тела.

Он наощупь выудил из-под цветной ткани шатра палицу, выпрямился. Лицо в крупных каплях пота, обнаженная грудь блестела, а мышцы на могучих руках перекатывались, будто огромные змеи заглатывали зайцев.

Ховрах побелел:

— Ну, сейчас этот кинется...

Он с торопливой обреченностью вошел в воду, замешкался, и, обгоняя его, молодой разбойник по кличке Беляк, прыгнул вперед, поднял столбы брызг, пронесся через всю речушку как молодой олень и выбежал на чужой берег с криком:

— Что жизнь?.. Жила бы честь!

Теперь подошвы его сапог попирали землю Горного Волка, он был молод и красив, лицо стало ясным, словно засветилось изнутри, а глаза блестели нечеловечески как звезды. В левом ухе беззаботно рассыпала искорки золотая серьга с зеленым камешком.

Вторым выбежал Ховрах, дышал тяжело, мокрый как медведь после ливня, а третьим как разъяренный тур вынесся Мрак. Грянул лютым голосом:

— Дурни! Мне все одно не дожить до первого снега!

Разбойники, стыдясь замешательства, гурьбой выбежали следом, окружили Беляка. Тормошили, хлопали по плечам, а тот лишь беспечно рассмеялся:

— На миру и смерть красна!

Кто-то попробовал неуклюже утешить Мрака:

— Без тебя вся эта затея сгинула бы на корню. А Беляк... что Беляк, мы все беляки. Да и волхвы еще могли не так понять.

— Да, они все время пальцем в небо, — поддержал другой. — Правда, зато в самую середку...

Беляк вскинул к небу боевой топор:

— Вперед! Мы зачем пришли? Отомстить за слезы наших матерей. А вы, братья, позаботьтесь потом о моих... У меня отец и мать уже старые, еще две сестренки совсем малые!

Ховрах, сердясь за поломанный строй, быстро выстроил передних в отряд. И когда были шагах в десяти от деревьев, среди кустов шелестнуло. Тонко свистнула стрела. Беляк, он бежал впереди, выронил топор, ноги стали подгибаться. Попробовал что-то сказать, но слова тонули в клекоте: стрела пробила горло.

Несколько человек с оружием наголо бросились в лес, а Беляк опустился на траву, скорчился. Глаза его медленно заволокло пеленой смерти.

И в тот же миг погас последний луч закатного солнца.

Лес прочесали как гребнем, но нашли только отпечатки легких охотничьих сапог. Гонта был мрачен, Беляк только первый, потери будут еще.

— Беляк... — сказал он невесело. — Мрак, ты видел серьгу?

— Да.

— Единственный сын! Что скажу его матери? Его род прервался.

Мрак сказал с горечью:

— Не прервался. Кто-то из твоих верно сказал, что мы все беляки. Он наш брат, сын... Он весь внутри нас! Его надо только выпускать, а не душить в себе. Его род — это мы все. Род людской, если понимаешь.

Гонта пробормотал:

— Очень смутно. Да и то, не столько понимаю, как что-то чувствую. Но уж больно тонко... Даже дивно, что ты чуешь такое! Глядя на тебя, не скажешь.

Мрак признался:

— Сам дивлюсь. Иногда мне хоть кол на голове теши, а другой раз слышу как звезды шуршат, как в цветах маленькие человеки поют, постигаю движение миров и тайные замыслы богов, а в душе такое сладкое томление... Но тут же то конь перднет, то сам палец прищемишь, и сразу оказываешься в привычном житейском дерьме.

Они скакали в сумерках и первую половину ночи. Мрак мчался впереди, с ним был Гонта, чуть правее неслась в окружении суровых всадниц легкая колесница. Мрак различал силуэт Медеи. Лента, удерживающая ее косу, не выдержала быстрой скачки, длинные черные волосы освобожденно выплеснулись, затрепетали, странные и волшебно прекрасные. Гонта сглотнул слюну, смотрел неотрывно, едва не вывихивал шею.

Медея подалась вперед, лунный свет блистал в ее широко раскрытых глазах. В них были восторг и безмерное удивление.

Гонта вскрикнул:

— Вон то капище!

Луна прорвала тучи, и в мертвом свете на фоне черного как грех неба выступал вдали холм. На самой вершине Мрак различил выщербленные плиты обтесанного камня. Это сейчас капище, как он понял, а когда-то был храм. Руины и сейчас выглядят мрачно и пугающе. Если древний бог и помнит о своем храме, то любого, кто принесет туда жертву, заметит и одарит.