Кризис и Власть. Том I. Лестница в небо - Хазин Михаил Леонидович

Читатель. Вон вы как все повернули! Я сразу вспомнил того египетского султана, который заказал перевод Макиавелли. Он его даже дочитывать не стал, а нас, европейцев, Макиавелли — исчадие ада и великий учитель. Получается, его популярность — от нашей европейской необразованности? От того, что мы не хитрые, как сто китайцев?

Теоретик. На первый взгляд, так и есть, мы ведь уже писали, что проиграем китайцам чемпионат по хитрости. Но вот закавыка: это европейские завоеватели приплыли в Китай, а не наоборот. Европейская модель власти оказалась эффективнее[427], чем хитрость ста китайцев; европейские властные группировки разбирались во Власти несколько лучше, чем китайские. То, что на Востоке казалось самым главным во Власти (обман и интриги), на Западе к какому-то веку стало (среди людей Власти, конечно) общеизвестной банальностью. Банальностью, которую можно бросить конкурентам, как кость собакам, чтобы отвлечь их от чего-то более важного.

Читатель. Вы хотите сказать, что Макиавелли был сознательно распиарен?!

Теоретик. Нет. Такие утверждения нужно доказывать, а это выходит за рамки нашей достаточно поверхностной книги. Мы хотим сказать, что общеизвестный «макиавеллизм» не является сколько-нибудь оригинальным (у китайцев того же самого в десятки раз больше) и полезным (сила европейской Власти была в чем-то другом) знанием. Его широкое распространение (миллионные тиражи «Государя») никак не затрагивало интересы настоящей Власти. А вот была ли у Власти какая-то причина содействовать такому распространению — этого с уверенностью сказать нельзя…

Читатель. Ну хорошо, вы меня практически убедили. Значит, Макиавелли — распиаренная пустышка, морковка перед носом осла. Но все-таки: почему в заголовке «судьба» и «доблесть»?!

Теоретик. С вашего позволения, я закончу. Итак, нельзя сказать с уверенностью, был ли у Власти мотив раскручивать «стратагемного» Макиавелли. Но заподозрить такой мотив мы, как исследователи Власти, просто обязаны. С какой целью из работ какого-то ученого выхватываются и широко рекламируются отдельные положения? Как правило, с целью приглушить или вовсе замолчать остальные его результаты, уж коли не получается стереть его из истории полностью. Поэтому, столкнувшись с феноменом бешеной популярности автора, пишущего на первый взгляд какие-то банальности, имеет смысл присмотреться к его работам внимательнее. Нет ли там какого-нибудь второго слоя, доступного лишь посвященным?

Начнем наши поиски с простого вопроса: какое из двух сочинений Макиавелли более полно отражает его теорию власти? В самом начале «Государя» Макиавелли пишет: «Я не стану касаться республик, ибо подробно говорю о них в другом месте» [Макьявелли, 2002, с. 59]. Этим «другим местом» принято считать «Рассуждения», действительно частично посвященные республиканскому Риму. Но вы уже знаете (из заголовка), что «Государь» был написан в 1513 году[428], а «Рассуждения» только в 1517-м. Ссылаться в 1513 году на работу 1517-го Макиавелли мог только в одном случае: если в 1513-м она уже существовала хотя бы в набросках. Тенненбаум указывает, что «Государь» писался наскоро (Макиавелли еще питал надежды вернуться на службу)[429] и представлял собой выжимки о единоличном правлении из общей рукописи, которая и стала в итоге «Рассуждениями» [Тенненбаум, 2012]. Вот и первая находка: в полном виде теория Макиавелли изложена вовсе не в «Государе», а «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия».

Двинемся дальше. Какую теоретическую (а быть может, даже практическую) проблему решает Макиавелли в своем главном труде? Зачем он вчитывается в историю древнего, еще республиканского Рима[430], сравнивая события давно минувших дней с современной ему историей Италии? Ответ на этот вопрос хорошо известен: Макиавелли, не мысливший себя вне политической деятельности[431], больше всего на свете хотел гордиться родной Италией. К восстановлению ее величия призывал он потенциальных читателей своего «Государя» (глава 26 так и называется — «Призыв овладеть Италией и освободить ее из рук варваров»); о величии Рима писал он едва ли не на каждой странице «Рассуждений». Казалось бы, имея перед глазами блистательный пример Римской республики, правители Италии должны были в точности знать, что им нужно сделать для восстановления былого величия. Но нет, огорчается Макиавелли:

Мы, однако, не сыщем государя или республику, которые следовали бы примеру древних во внутренних учреждениях, поддержании власти, управлении царством [Макьявелли, 2002, с. 139].

Почему же успешный опыт Римской республики оказывается невостребованным? Макиавелии полагает, что причина этому — фаталистическое отношении к жизни:

Я знаю, сколь часто утверждалось раньше и утверждается ныне, что всем в мире правят судьба и Бог, люди же с их разумением ничего не определяют и даже ничему не могут противостоять; отсюда делается вывод, что незачем утруждать себя заботами, а лучше примириться со своим жребием [Макьявелли, 2002, с. 129].

Для современников Макиавелли (напомним, что жили они 500 лет тому назад, и с тех пор многое изменилось) понятие «судьба» (фатум) значило нечто иное, чем для нас с вами. Приведем характерную цитату из книги Скиннера[432]:

Один из участников [литературного кружка, куда входил Макиавелли], Антонио Бручиоли, позже будет вспоминать в своих «Диалогах», что участники постоянно обсуждали влияние фатума на жизнь республик — как республики возносились к собственному расцвету, как сохраняли свободу, как постепенно наступал упадок и неизбежный конец [Скиннер, 2009, гл. 3].

Вы можете представить себе современных интеллектуалов, постоянно обсуждающих влияние судьбы на что бы то ни было?! А вот во времена Макиавелли это было в порядке вещей. Судьба, фатум понимались тогда не как случайность («судьба — не судьба»), а как синоним предустановленного (например, Богом) порядка вещей, который человеку не дано изменить. Сегодня место «судьбы» в рассуждениях интеллектуалов заняли «законы природы», и вот про них мы уже можем спорить до бесконечности.

Итак, большинство в эпоху Макиавелли полагает, что быть Италии великой или нет — зависит исключительно от судьбы, а не от усилий отдельных людей. Задача Макиавелли — опровергнуть это господствующее заблуждение, показать: величие Рима не случайно, а прямо следует из его государственного устройства и того, что мы сегодня назвали бы культурой. Иными словами — найти настоящий и долговременный (Римская республика просуществовала около 500 лет) источник Власти.

Читатель. Раз вы об этом говорите, можно догадаться, что Макиавелли такой источник нашел. Причем это не «путь обмана», который был известен еще китайцам, и не банальная жестокость. Кроме того, хотя Макиавелли читали миллионы, об этом источнике ни один человек не обмолвился. Признаюсь, вы меня заинтриговали!

Теоретик. Чтобы заинтриговать вас еще сильнее, добавлю, что этот источник не может быть свойством одного человека, будь он хоть самый государственный Государь. Чтобы просуществовать 500 лет, Власть должна опираться на что-то, распределенное среди многих людей[433]. Вот те начальные условия, с которыми Макиавелли приступает к созданию своей теории.

Первым шагом теоретика на пути к источнику Власти всегда было сравнение успешных властителей с неудачниками. Делает этот шаг и Макиавелли: в шестой и седьмой главах «Государя» он сравнивает государства, «приобретаемые собственным оружием или доблестью», с государствами, «приобретаемыми чужим оружием или милостью судьбы». Если приобретение и сохранение Власти никак не зависит от усилий отдельных людей, разницы между стабильностью таких государств не будет (а если и будет, то в пользу вторых — у них «милость судьбы» наличествует с самого начала); но на деле ситуация иная: