Да будем мы прощены - Э. М. Хоумс

– Этот человек нам родственник? – слышен вопрос отца.

– Тебе – нет, – отвечает мать, закрывая дверь.

Днем мне звонит Аманда:

– Ладно, мистер Проныра, хочешь прийти на ужин?

– Похоже, я твоим родителям понравился.

– Они тебя объединили с одним молочником, которому нужна пересадка сердца. Мать говорит, что дала тебе пятьдесят баксов.

– Пять там было.

– Не удивляюсь. Отцу она похвасталась, что дала пятьдесят. «Это любому, кто постучит в дверь, ты будешь давать по пятьдесят баксов?» – «Только симпатичным мальчикам», – ответила она.

– Когда ужин?

– Приходи в половине шестого.

– Могу я что-нибудь принести?

– Наркоту? – предлагает она.

– Какого типа?

– На твой выбор.

Я беру бутылку одного из лучших вин Джорджа.

– Вы, детки, пейте свой виноградный сок, а я свое обычное, если не возражаете, – говорит ее отец, смешивая себе коктейль и бурча, что скоро придется уволить уборщицу, потому что она прикладывается к бутылкам и водой доливает, чтобы грех прикрыть.

Убранство повсюду чопорное: набивной ситец, собачки-стаффордширы на каминной полке, часы, которые звонят каждые пятнадцать минут. Я даже не представлял себе, если честно, что люди так живут: очень не еврейский, очень компанейский человек, этим гордящийся, кресло с оттоманкой, софа, все до невозможности неофициальное, и вязаные салфеточки под лампами. Аманда приносит тарелку с закусками – трисквиты с каплями сырного соуса и нарезанные зеленые оливки с красным перцем в серединке.

На столе фарфор, хрусталь и серебро, и каждому подана маленькая чашка супа.

– Грибной крем-суп, – объявляет Аманда.

Я приступаю к супу, а потом замечаю, что больше никто его не ест. Мать опустила в суп ложку, а отец интересуется только выпивкой и оставшимися трисквитами. Сначала я решаю, что дело в молитве – они ждут, чтобы кто-нибудь произнес застольную молитву, – а потом понимаю, что просто это так.

Аманда смотрит на меня, я начинаю вставать – помочь ей убрать со стола, но она отрицательно качает головой. Убирает со стола, возвращается с мелкими тарелками – сперва подает их отцу и мне, потом матери и себе. По четыре рыбные палочки – для отца и для меня, по две – для Аманды и ее матери. Шесть жареных картофелин для мужчин, четыре для женщин. Каждому по три стебля спаржи и по половинке отварного помидора.

– Ой, как много, – говорит мать. – Мне никогда все это не съесть.

– Сколько сможешь, – отвечает отец.

– Рыба вкусная, – говорит мать.

– От миссис Пол, – одними губами сообщает мне Аманда, откусывая от рыбной палочки. Потом она рассказывает, что семейные меню составлены из того, чем ее кормили в кафетерии младших классов – рыбные палочки, спагетти и котлеты, томатный суп и горячие бутерброды с сыром, коричное печенье. – Почему-то мама сохранила копии всех меню и называет их своей кулинарной книгой.

– Что на десерт? – спрашивает мать, когда рыба подана.

– Пирог с ягодами и взбитыми сливками, – отвечает Аманда.

При слове «ягоды» отец начинает вспоминать, как ели ягоды со сливками в Уимблдоне.

– В те времена в теннис еще ракетками играли.

Я так понимаю, он имеет в виду деревянные ракетки.

– Давайте немножко расскажу вам о том, чем я занимаюсь, – говорит отец, наклоняясь вперед, к столу. – Я – тот самый, кто решает, чего стоит ваша жизнь, если вы умрете прямо сейчас. Я оцениваю, кто вы сейчас, кем можете стать и в чем рассчитывают на вас ваши родственники, – ответственность очень большая. Каждый думает, что он куда более особенный, чем есть на самом деле. Иногда я выбираю кого-нибудь и думаю: во сколько бы мы оценили эту жизнь?

– Чью, например?

– Уильяма Ф. Бакли[8].

– Он уже умер, – говорит Аманда.

– Когда это?

– Два-три года назад.

– Ой, как жалко. Ценный был человек. Ну, тогда мать Тереза.

– Тоже умерла, – сообщает Аманда.

– Сколько бы вы за нее заплатили? – спрашиваю я.

– Ничего. У нее ни родных, ни обязательств, дохода не было – она ничего не стоит. Правда, интересно? – спрашивает он воодушевленно. – Есть у нас кетчуп или какой-нибудь составной соус? Люблю, когда поострее.

Аманда уходит на кухню и возвращается со специями.

– Я тебе как следует на чай оставлю, – говорит отец, и я не понимаю, шутит он или нет.

– Кофе или чай? – спрашивает Аманда.

– Я уже ни кусочка проглотить не в силах, – говорит мать.

Помидор наполовину съеден, а с ним два стебля спаржи, половина рыбной палочки и две картошины.

– Мне дочь сказала, вы любите социальные науки. Читали доклад комиссии Уоррена? – спрашивает отец.

Я киваю.

– Никак не могу понять. Я тут читаю уже второй экземпляр – первый упал в ванну. Не очень понимаю, что я ищу – как в загадках Агаты Кристи. Не для протокола: один мой коллега постоянно клялся, что Джека Кеннеди убил его корсет.

– Простите?

– Ну, посмотрите фильм. Увидите, что после первого выстрела Кеннеди падает, а потом отскакивает, как мяч. Все потому, что он был в корсете, который его и вернул в прежнее положение. Вот ему вторым выстрелом в чан и попало, – говорит он, постукивая себя по виску. – И будто разговаривая сам с собой, спрашивает: – А сколько всего там было пуль?

– Три?

– Так что – вы считаете, там был заговор? – Я не успеваю ответить, как он продолжает: – Собственная наглость его догнала. Он таскал дам наверх во время официальных обедов, оставляя жену за столом. Мне бы половину его радикулита – если вы меня понимаете. Так вот, он слегка перестарался, и один мафиози из Майами, у которого новорожденный оказался слишком похож на Кеннеди, решил отомстить.

– Интересно, никогда раньше такого не слышал, – говорю я.

– Тьфу ты! – отвечает он так, будто я полный идиот.

– Папа! – говорит ему Аманда. – Гарри не очень интересуется Кеннеди, он больше по Никсону.

Она убирает со стола, я встаю и помогаю ей. В кухне я прижимаю ее к себе, пока она полощет тарелки.

– Нет, – говорит Аманда. – Это исключено.

– Почему?

– В доме родителей – ни за что.

– Тебе здесь не случалось целоваться с парнем? Играть в бутылочку в подвале?

– Наш кусок подвала неоштукатурен, – говорит она, глядя на меня с вызовом.

Когда мы возвращаемся, мать читает книгу в гостиной, а отца нигде не видно. Мать отрывается от чтения:

– Ты помнишь, что я тебя и твою сестру называла Саламанда? Комбинация Саманты и Аманды. Мне это очень нравилось. «Саламанда, а ну вылезай из воды!»

– Мне тоже нравилось, – отвечает Аманда, и лицо у нее смягчается – редкий и короткий миг. – Ты не знаешь, где папа?

– Понятия не имею.

– Я сейчас вернусь.

Аманда уходит искать отца.

– Никсон любил в творог кетчуп добавлять, – говорю я матери Аманды в попытке завязать разговор. – На завтрак он обычно ел творог с кетчупом или черным перцем, свежие фрукты, пророщенную пшеницу и чашку кофе.

– Ну уж точно не на этой еде мама его взрастила, – отвечает она. – Мать Сайруса всегда готовила яичницу с белыми сухарями. У меня годы ушли, чтобы приучить его к нормальному завтраку. Где папа? – спрашивает она вернувшуюся Аманду.

– Лег спать. Решил, что уже пора и все разошлись.

– Вот тебе и вечер для игр, – говорит мать Аманды. – Мы собирались в скрабл играть. Твой отец очень хороший стратег.

Домой я приезжаю в половине восьмого, небо все еще светлое. Воздух полон обещанием весны, каждый день свет держится чуть дольше, растения становятся плюшевыми от новой зелени. Слышен стрекот кузнечиков, где-то лает собака.

На крыльце меня ждет тетка Рикардо.

– Что-то не так? – спрашиваю я, и она кивает:

– Мой муж ревнует, говорит, я слишком много времени провожу с Рикардо. А не мог бы Рикардо переехать к вам на время и тут пожить? Я буду делать все то, что делала, – готовить, убирать, стирать его одежду, – но пусть он поживет у вас.

– Он же должен ходить в школу, – отвечаю я.

– Школа его тут недалеко, автобус может подъехать.

– А что говорит сам Рикардо?

– Мистер, я вас прошу. Из-за вас погибла моя сестра и оставила меня с мальчиком, и это для меня слишком. У вас есть деньги, вы способны ему помочь. Я очень, очень любила сестру, но не готова. Ну почему надо всем ломать жизнь? Прошу вас, вы же такой симпатичный раздолбай.

Симпатичный раздолбай?

– Вы же не можете просто взять отдать мне Рикардо.

– Почему?

– Я государством не утвержден для этой роли.

– Но он же гражданин США, – говорит она. – Он здесь родился.

Надо бы ей объяснить, как работает система социальной помощи, но я отвечаю:

– Давайте я подумаю, что тут можно сделать. А тем временем заберу его у вас на уик-энд. Можно с ночевкой.

– Он был такой мамочкин ребенок!

Она начинает плакать.

– Не плачьте, пожалуйста, не надо.

Я сам чуть не пускаю слезу вместе с ней. Она шмыгает, чтобы перестать.

– Вам-то чего плакать? Вы большой белый мужчина, и у вас большой дом.