Вычислитель (тетралогия) - Александр Николаевич Громов

– Это я! – закричал он, попытавшись помахать рукой и сразу провалившись по уши. – Кристи, это я!

Пришлось вдохнуть столько воздуха, сколько поместилось в легких, потому что спустя секунду грязная жижа залила рот, нос и глаза. Трясина потянула вниз, но что-то схватило Эрвина поперек тела, сдавило и еще более решительно потянуло вверх. Далеко внизу мелькнуло болото, ребра сдавило еще раз – и Эрвин понял, что один язычник передает его другому. И вдруг развороченный зыбун стал приближаться с пугающей скоростью – помедленнее свободного падения, побыстрее спуска в скоростном лифте.

Выдохнуть, наскоро вдохнуть еще раз и задержать дыхание – только это и успел сделать Эрвин, прежде чем был утянут донным моллюском вниз, в холодное, черное и неизведанное.

Ощущения были не из приятных. Что-то холодное и донельзя противное плотно заткнуло ему нос и рот, какие-то штуки щекотно ползали по всему телу. Заложило уши от быстрого погружения. Что-то вроде пиявки присосалось к тому месту, где шея переходит в затылок. Какие-то путы примотали руки к телу и оплели ноги, мешая брыкаться, позволяя лишь слабо дергаться, что не возбраняется добыче. Еще одна пиявка. И еще…

Начались муки удушья. Эрвин несомненно захлебнулся бы торфяной жижей, не будь его нос и рот заткнуты чем-то холодным, эластичным и живым. Легкие пылали, как набитые горящими угольями. Краем угасающего сознания Эрвин осознал, что еще жив, что рядом ворочается какое-то другое, чужеродное существо, что между ними идет какой-то выбор, – но вся эта суета уже нисколько не интересовала его.

Потом сознание угасло, и муки кончились.

А над участком перемешанного в кашу болотного ковра, разумно держась на достаточной высоте, нарезал круги флаер типа «апперкот», и красномордый сержант президентской гвардии докладывал в микрофон:

– Нет, это не то. Здесь просто болотное зверье… Продолжаю поиск…

Глава 20

Заново

Странно: он увидел маму, какой она была до Новой Бенгалии. Не ту растолстевшую пожилую женщину, неожиданно получившую больше, чем мечтала, потерявшую цель и оттого капризную, раздражительную и порой раздражающую, а ту маму, что имела в жизни только цель и непослушного сына, то ли оболтуса, то ли гения. «Здравствуй, мама», – попытался выговорить Эрвин и, к своему удивлению, выговорил.

«Здравствуй, сынок».

«Что случилось, мама? Я тоже умер?»

«Почему тоже? Разве я мертвая? Подойди ко мне. Возьми меня за руку и убедись: я живая. Хочешь, спрошу тебя, сколько будет семьсот девяносто шесть умножить на шестьсот семьдесят девять?»

«Я не знаю. Я разучился считать в уме».

«Будто бы! Ты опять шутишь…»

«Оставим эту тему, мама. Как ты живешь? Не надо ли тебе чего?»

«Что мне сделается. Живу… Ты-то как? Добился, чего хотел?»

«Разве всего добьешься? Наверное, я хотел слишком многого».

Он хотел еще сказать «хотел поднять камень не по себе и надорвался», и смолчал, потому что знал: мама огорчится. Но мама вдруг куда-то исчезла, мир стал однотонно-серым, скучным, как тюремная камера, и Эрвин не мог понять, куда все пропало и как вернуть это вновь. Но у тюремной камеры есть хотя бы стены, а здесь не было даже стен – только бесконечно-серое пространство во все стороны и мертво зависший в нем человек. Хотелось что-то делать, но не было точки приложения сил. Какой-то шепот временами доносился извне, и был он тих, а слова непонятны. Потом смолк и шепот.

Прошла вечность.

Может быть, не совсем вечность, но около того. Вечность ведь не может кончиться, а эта кончилась.

И снова шепот, но уже понятный:

«Эрвин! Эрвин Канн! Ты здесь?»

«Здесь», – ответил он, вновь удивившись тому, что ему удалось выговорить это слово с первой попытки.

«Наконец-то! Давай приходи в себя. Пора уже».

Теперь уже не шепот, а внятный голос. Эрвин даже знал – чей.

«Что пора?» – спросил он, понимая, что не издает ни звука.

«Пора просыпаться. Ты долго спал».

«Как долго?»

«Как я, наверное. Я тут не очень обращаю внимание на календарь. Недели три, а то и больше. Ты чувствуешь свое тело?»

Никакого тела Эрвин не чувствовал. Стать бесплотным духом было интересно, но странно.

«Нет».

«Так и должно быть. Со мною было так же, не нервничай. Ты еще почувствуешь. Только это будет не твое тело».

«А чье?»

«Ну и дурацкие же у тебя вопросы! Ты теперь симбионт язычника. Ту зубастую тварь, что была симбионтом до тебя, язычник слопал и спасибо не сказал. Теперь вместо нее ты. А я – симбионт другого язычника. Ты ведь еще на острове понял, что я не утонула в трясине, так что не изображай непонимание. Мы можем общаться, когда соприкасаемся нервными нитями… ну, такими тонкими отростками, понимаешь? Ладно, молчи пока, привыкай…»

И голос ушел куда-то. Эрвин позвал Кристи, но не дождался ответа. Позвал еще раз с тем же результатом и отметил, что зовет не голосом. Что она сказала – симбионт? А кто такой язычник? Кто кого слопал? Сведений было слишком много для первого раза, а Эрвин устал. Понятно было лишь главное: он жив и, по-видимому, не умрет в ближайшее время. А если так, то понимание еще придет. Возможно, это будет даже интересно.

Эрвин уснул.

Снилась всякая ерунда: то он медленно переваривался в чьем-то желудке, то неведомые существа разбирали его на части по клеточкам и чуть ли не по молекулам, однако не было страшно ни то, ни другое. Было любопытство, но умеренное. Подумаешь! И не такое видели. Тело – ну что тело? Оболочка. А со мною – вы слышите, со мною! – вам ничего не сделать, ясно вам? Ах, вы уже и сами это поняли? Ну и брысь отсюда! Слабаки вы, одно слово…

«Ну как ты?» – голос Кристи.

«Существую, – ответил он и добавил: – Поскольку мыслю. Но тут довольно странно…»

«Еще не почувствовал новое тело?»

«А должен?»

«Обязательно. Язычник не дает тебе умереть, а за это пользуется твоим мозгом. Пока лишь частью его. Ему бы и этого хватило выше крыши, но тут вот какое дело: человек умнее, чем язычнику надо. Со временем человек обязательно перехватит управление. Тут и стараться не надо, все получится само собой».

«Тут что, много таких, как ты… как мы?»

«Двое – ты да я. Те язычники, что живут ближе к материку, здоровенные, но совсем тупые, у них нет симбионтов… А до этих мест осужденные не доходят. Так что нас только двое».

«Тогда откуда ты знаешь?..»

«Ну, я же смогла.