К началу. История Российской Империи - Михаил Яковлевич Геллер

С. Платонов отказывается видеть в обещании Василия умаления царской власти, указывая, что «новый царь прямо заявил, что будет «держать государство» так же, как прежние великие государи. Он только обещал не злоупотреблять самодержавной властью, как злоупотребляли ею его ближайшие предшественники, Грозный и Борис»217. Для Н. Карамзина, писавшего свою историю государства Российского почти за век до Платонова и Ключевского, сомнений не было: «Отрасль древних князей суздальских, угодник царя Бориса, осужденный на казнь и помилованный Лжедмитрием, свергнув неосторожного самозванца, в награду за то принял окровавленный его скипетр от Думы Боярской и торжественно изменил самодержавию, присягнул без ее согласия не казнить никого, не отнимать имений и не объявлять войны»218.

Для Карамзина не было никаких сомнений: Василий изменил самодержавию, обещая ограничить свою власть в пользу бояр, «многоглавой гидры аристократии», как он выражался. Не имело значения, что обещание было формальным жестом, что «крестное целование» не мешало Василию Шуйскому своевольничать, важно было посягательство на идею самодержавной божественной власти. Николай Карамзин, несомненно, прав: царь Василий был изменником, но эта измена явилась результатом ослабления государства, потерявшего опору - самодержавную царскую власть: фундамент Московского государства, который строился на протяжении всего XVI в., зашатался под ногами. «Крестное целование» Василия Шуйского было результатом и одновременно причиной подземных толчков.

Избрание Василия открывает семилетний период, в который Смута достигнет своей высшей точки. Московское государство распадется, а потом начнет восстанавливаться, открыв в себе неожиданные и могучие жизненные силы. Авраамий Палицин, современник событий, кратко и выразительно резюмирует положение после восшествия на трон царя Василия: «И устройся Росиа вся в двоемыслие: ови убо любяще его, ови же ненавидяще»219. Проблема нового царя состояла в том, что любили его очень немногие, а ненавидели очень многие. Любила его первоначально Москва, чернь, которая участвовала в свержении Лжедмитрия, погроме и грабеже «поляков». Московская «площадь», по выражению современника, готова была еженедельно менять государя в надежде на грабеж.

Активно не любила нового царя провинция, «все украины», как выражались в то время, т.е. все окраины. Перестают подчиняться Москве города, граничащие с Речью Посполитой, а потом все Поле, за ним Тула, Рязань и окружающие их земли, отпадают области, лежащие к востоку от Рязани, за Волгой, Камой, поднимает мятеж Астрахань. Патриарх Гермоген увещевал русский народ принять присягу Василию, излагая в рассылаемых грамотах диалог: русские люди считают, что «князя-де Василия Шуйского одною Москвой выбрали на царство, а другие-де города того не ведают, и князь Василий-де Шуйский нам на царство не люб»; на это Гермоген: «Дотоле Москве ни Новгород, ни Казань, ни Астрахань, ни Псков и ни которые города не указывали, а указывала Москва всем городам».

Провинция поднимается против Москвы, окраина против центра. Слабость центральной власти, отказ в легитимности новому царю поворачивает вспять длившийся веками процесс собирания государства вокруг Москвы. Недовольство царем рождает парадоксальную реакцию: ищут и легко находят самозванца. «Самозванство, - замечает В. Ключевский, - становилось стереотипной формой русского политического мышления, в которую отливалось всякое общественное недовольство»220.

Современники Смуты отчетливо это понимали. Василий Шуйский прежде всего, через три недели после восшествия на престол, организует перенос тела царевича Дмитрия из Углича в Москву. Он желает подтвердить факт убийства царевича, а тем самым самозванства Гришки Отрепьева, и предотвратить как бы предчувствие, что может случиться возрождение «Дмитрия». Убийство, четвертование, сожжение, стрельба пеплом на все стороны света кажется недостаточным. Перечислив многообразные формы истребления тела самозванца, поэт Максимилиан Волошин говорит от имени Деметриуса императора: «Тут меня тогда уж стало много…»

Самозванцы рождаются, как грибы после дождя. Ни одна страна не знала такого числа самозванцев, как Россия. «С легкой руки первого Лжедмитрия самозванство стало хронической болезнью государства: с тех пор чуть не до конца XVIII в. редкое царствование проходило без самозванства»221. Исследователь социально-утопических легенд К. Чистов видит в самозванстве воплощение русской народной легенды о «возвращающихся избавителях»222.

Историки насчитали только в Смутное время 12 различных самозванцев. Необходимость в них была так велика, что они возникают, обходясь без всякого правдоподобного объяснения.

Капитан Маржерет первым отметил появление среди волжских казаков «юного принца именем царь Петр», который, якобы, был истинным сыном царя Федора Ивановича и Ирины Годуновой. У Федора не было сына, у них родилась дочь, вскоре умершая. Легенда объясняла появление сына тем, что его младенцем подменили дочерью. Каждый казачий отряд хочет иметь своего «царевича», появляются «Август князь Иван», Лаврентий, Федор и т.д.

Главным самозванцем, нетерпеливо ожидаемым, остается «царь Дмитрий». Его свержение, воспринятое в народе как боярская измена, способствует растущей популярности имени. Вскоре после убийства царя «Дмитрия» распространяется слух о его спасении. Важную роль здесь играет Марина Мнишек. Обобранная дочиста, но оставшаяся живой, московская царица начинает действовать. Итальянец Александр Чикки в «Истории Московской», которая вышла в Пистойе в 1627 г., т.е. вскоре после событий, рассказывает: «Когда императрица заметила, что волнение немного утихло и иные даже повиновались ей, то немедленно распустила молву, что на площадь вынесено убийцами не тело ее мужа, а человека, на него похожего, он же был предуведомлен о намерении врагов своих, успел бежать ночью, через потаенную калитку»223.

Первый год после избрания Василия может быть назван временем самозванства без самозванца. Провинция, не желающая признавать нового царя, поднимает восстание и ищет «Дмитрия». Центром антимосковского движения становится Путивль, который три года назад был главной квартирой первого Лжедмитрия. Князь Григорий Шаховской, воевода, присланный Василием, становится во главе мятежников. К нему приезжает с письмом от «царя Дмитрия» Иван Болотников - одна из наиболее красочных фигур эпохи. Дворянский сын, он попадает в кабалу к боярину Андрею Телятевскому, бежит к казакам, взятый в плен турками, служит гребцом, прикованный к скамье на галере, освобожденный немецким кораблем, напавшим в море на турок, появляется в Венеции, откуда через Венгрию и Германию перебирается в Польшу, где встречает соратника Лжедмитрия, спасшегося бегством из Москвы. Он представляется Болотникову «царем Дмитрием» и посылает его к Шаховскому.

Иван Болотников, проявивший недюжинные военные таланты, становится во главе непрерывно растущего войска, которое видит в нем воеводу царя Дмитрия. Советские историки представляли Болотникова вождем «крестьянского движения», а затем, повысив в звании, «крестьянской войны», в некотором роде предшественником Октябрьской революции. Такой взгляд легко понять, учитывая, что Сталин, подчеркнув, что «мы, большевики, всегда интересовались такими личностями, как Болотников, Разин, Пугачев и др.», говорил о «стихийном восстании крестьянства против феодального гнета». Исследователи, не связанные обязательными предписаниями, отмечают, что в движении Болотникова участвовало очень мало крестьян, основную массу составляли казаки (терские, яицкие, донские), жители городов юго-западной и центральной России, среднее и мелкое дворянство Рязани (руководитель - Прокопий Ляпунов), Тулы (руководитель Истома Пашков), дезертиры, перебежавшие из войск, брошенных против Болотникова. Авраамий Палицин говорит о присутствии среди «воров» крымских и ногайских татар.

Вхождение поочередно всех слоев русского общества в смуту завершилось войной Болотникова. К нему присоединились средние и низшие классы. Каждый из них преследует собственные интересы. Подлинных воззваний Ивана Болотникова не сохранилось, но, по откликам на них московских властей, совершенно очевидна крайняя радикальность части восставших, низших слоев. Советский историк цитирует летописца: «И в тех украинных, в польских и северских городах тамошние люди по вражию навождению бояр и воевод и всяких людей побивали всякими смертми, бросали с башен, а иных за ноги вешали и к городовым стенам распинали и многими различными смертьми казнили, и прожиточных (богатых) людей грабили: а ково побивали и грабили, и тех называли изменники, а оне буто стоят за царя Дмитрия»224. Советский историк опускает упомянутые летописцем массовые насилия боярских жен и детей, но сообщает, что во многих случаях расправами руководил лично сам Болотников.