Корабли на суше не живут - Артуро Перес-Реверте

— А ты все еще подчиняешься Снайперу?

— Конечно. А кто бы не?.. Ну, вообще-то я стараюсь все же с ума не сходить… Пример Дани меня слегка образумил. Вправил мне мозги. Кое-что во мне переменил. Сейчас я больше гуляю сам по себе. В собственном стиле работаю.

— А как по-твоему, Снайпер еще в Испании? Мог, наверно, отвалить за границу?

— Мог. Потому что отец Дани, этот гадский мафиозо, поклялся с ним разобраться, а он слов на ветер не бросает. И потом, время от времени в других странах появляются его росписи. В Португалии, в Италии… Ну да ты сама знаешь. Видели его граффити еще в Мехико, в Нью-Йорке. Хорошие вещи, годные. Отборные.

— А как он собирает вас?

— Да как обычно. Узнаем об этом через Интернет, по большей части. Разносится весть. Этого достаточно. И мы уж тут как тут.

— А ты знаешь, что после Даниэля были еще погибшие?

На птичьем личике снова мелькнула тень беспокойства.

— Народ много чего болтает, — уклончиво ответил Кевин. — Кто там разберет, правда или брехня. Но я слышал, один тут недавно в Лондоне убился насмерть. Делал что-то очень заковыристое.

— Так и есть, — подтвердила я. — Свалился с моста через Темзу. А подбил его, конечно, Снайпер.

— Может, так, а может, и не так.

На площадке становилось все холоднее, и мы переместились в бар. Засыпанный пивными крышками пол под грязной стеклянной витриной, календари с футболистами по стенам, зеркало. Когда, заказывая два пива, я облокотилась на стойку и распахнула жакет, мой спутник с бесстрастным интересом оглядел мою грудь. Потом перевел взгляд выше и сказал невозмутимо:

— У тебя глаза цвета сланца.

Такого сравнения я еще не слышала. И подумала, что у этих юнцов — собственная палитра и они соотносят цвета и линии с поверхностью, которую расписывают. С удовольствием отметила, что он как-то перестал зажиматься и топорщиться и разговорился. Я понимала, что беседовать об этом ему приятно, и понимала почему. Рядовой бомбер, покрывающий стены своими незамысловатыми тэгами, обрел сейчас значительность в собственных глазах — он был напарником и другом безвременно погибшего Даниэля, свидетелем его акции, оборвавшейся на середине, безусловным фанатом вождя. Я представилась ему журналисткой, специализирующейся на стрит-арте, что отчасти объясняло мои вопросы. В конце концов, человек начинает писать на стенах, чтобы почувствовать себя кем-то. Я знала, что впервые подпись Снайпера — поначалу простой жирный росчерк — появилась на улицах в конце восьмидесятых; со временем она видоизменилась, стала бросаться в глаза: увеличились буквы — уже не «баббл», еще не «уайлд», — красные, словно брызги крови, появилось фирменное перекрестье оптического прицела над «i». Следом подпись украсилась символическими изображениями — встроенные между грозными буквами, они словно бы раздвигали их, понуждая захватывать городское пространство, а там пришел черед более затейливых росписей — символы наполнились смыслом, имя свелось к фирменному значку, и рисунки стали сопровождаться уклончивыми, многозначительно-загадочными фразами. После поездки в Мексику, предпринятой в середине девяностых, к изображению прицела в его граффити прибавились — вероятно, под влиянием тамошнего классика Гуадалупе Посады[86] — черепа и прочие атрибуты смерти, которые вместе с туманными изречениями стали основой стиля. И на каждом этапе развития каждое граффити воспринималось как вершина, как разящий образец могучего стиля, которому многие пытались подражать — но безуспешно. Не поддавалось повторению то, что Снайпер оставлял на заводских оградах, на станционных павильонах, на рольставнях или труднодоступных стенах учреждений, банков и складов. А персонажами его становились дерзко переосмысленные и вышученные классические изображения — Джоконда с черепом вместо лица и в панковском прикиде, Святое Семейство с молочным поросеночком, заменившим Младенца Иисуса, или уорхоловская Мэрилин Монро с черепами в глазницах и струей спермы, бьющей в рот. Это я к примеру. Были и другие, но все без исключения — чрезвычайно своеобразные, многозначные и немного зловещие.

— Да, он тогда уже стал живой легендой, — подтвердил SO4. — Прославился по-настоящему после первой же крупной удачи: сделал граффити на вагоне метро, подошедшем к станции «Сантьяго Бернабеу», причем ровно за тридцать пять минут до начала финала кубка по футболу… «Барселона» играла с мадридским «Реалом». Как это, по-твоему, а?

— По-моему, трудно.

— Трудно — это не то слово! Немыслимо, адски сложно! И, конечно, это снискало ему всеобщее уважение…

Ну и вот, после нескольких таких успешных акций, продолжал Кевин, вызвавших бешеное количество подражаний, Снайпер едва ли не полностью переключился на другие задачи, с издевательской изобретательностью совмещая граффити с разными объектами. На этом этапе он скрыто размещал — тогда говорили «внедрял» — свои работы в музеях и на выставках. Происходило это в то же самое время, когда Бэнкси, знаменитый райтер из Бристоля, начал делать нечто подобное в Англии. Трафаретная роспись, на которой один скелет обезглавливал другой, три часа оставалась в одном из залов Национального Музея археологии, пока ее не опознал какой-то ошеломленный посетитель, а приклеенная к журнальной странице и заключенная в рамку этикетка «Анис дель Моно»[87], где голова обезьянки была заменена черепом, около полутора суток провисела в Музее королевы Софии, между фотомонтажом работы Барбары Крюгер[88] и коллажем Ай Вэйвэя[89].

— Тебе что-нибудь говорят эти имена? — с улыбкой спросила я.

SO4 с подчеркнутым пренебрежением мотнул головой. Мы смотрели друг на друга в зеркало за спиной у бармена: головой райтер был на уровне моего плеча. Рядом с его соломенно-желтыми патлами особенно жгуче-черными казались мои волосы — очень короткие, уже чуть тронутые, несмотря на мои тридцать четыре, ранней сединой. А может, не такой уж и ранней, сказала я себе. В конце-то концов.

— Не знаю, кто эти люди, и знать не хочу, — добавил он, отхлебнув пива. — Я рисую на стенах… Об этой твоей Барбаре я без понятия. А второй — наверно, китаец. Или откуда-то оттуда.

Ну и потом, продолжал он свой рассказ, в скором времени, как и следовало ожидать, некий влиятельный арт-критик упомянул о Снайпере в самых лестных выражениях и даже назвал его «террористом от искусства», и это определение повторили два раза по радио и раз — по телевидению. А вскоре — тоже вполне ожидаемо — столичный департамент культуры мало того что объявил граффити Снайпера национальным достоянием, но и публично пригласил его произвести «интервенцию» на официальной выставке живописи, устроенной под открытым небом, — для нее был отведен участок в некогда индустриальном квартале на окраине Мадрида. Стрит-арт, новые тенденции и тому подобное.