Тайнопись - Михаил Гиголашвили

— Рано или поздно я отдаю себя целиком, умираю. Уступаю месту собрату. Но, даже умирая и выходя жидкостью в землю, я пробираюсь под землей на свою родину, чтобы питать молодые семена — им надо взойти, чтобы отомстить тем, кто кромсает и мучает нас…

Бес шикнул на них, но духи невидяще поглазели на него и провалились в свою вечную негу.

А бес увидел сон. Будто он — глина и лежит пластом под ярким солнцем. Ему покойно и тепло. У него нет конца и края. Он — нечто огромное, общее со всем, что вокруг. Над ним нависает трава. В нем роются червяки и личинки. Снуют жуки и мыши. Откуда-то проникает влага. Она не дает ему нагреться. А сверху он покрыт плотной коркой от солнечного зноя, который плавно растекается по всему громадному телу. И это блаженство длится веками.

И вдруг — голоса людей, скрип колес. И тут же — боль. Это лопата вонзилась в него, оторвала кусок и грубо швырнула в тачку. Еще и еще. Навалили доверху — и повезли. Он корчится от боли. Кипящие лучи солнца проедают его насквозь. Он слышит писки уховерток и агонию червей. Из тачки его высыпают в огромный чан, где уже много умирающих кусков. Бадью везут на волах. Вокруг всё кипит и умирает. Из мертвых кусков проступает и хлюпает смертная жижа. Волы идут медленно. Холодно. Вот бадью снимают с повозки. Так и есть!.. Опять лопата!.. Кромсает всё подряд!.. Уцелевшие куски копошатся и ерзают перед казнью. А его шлепают на носилки и несут. Он не знает, куда и зачем его несут, но от страха покрывается испуганной коркой.

Потом его взяли чьи-то крепкие руки, стали мять, крутить, смешивать с водой, опять месить и мять. И вдруг бросили на что-то вертящееся. Оно вращалось всё быстрей и быстрей. С каждым поворотом колеса из него вылетали куски и частички, а бока круглились и вздувались. А потом — адская печь! Жара обожгла и сжала со всех сторон. Внутри всё полопалось. Глиняное «я» умчалось прочь, чтобы уже никогда не вернуться. Но где-то открыл глаза новый кувшин. Жизнь шла своим чередом.

Очнувшись от страшного сна, бес долго не понимал, где он. Что это было?.. Надо идти прочь с этого поля! Оно чуть не удушило его! Душилище!

Он шел, не обращая внимания на то, что вокруг. Сновавшие тут и там двойники стали ему безразличны. Ведьмы, сидящие кучками в зарослях, манили его к себе, бесстыдно задирая хвосты и мотая грудями, но он не отзывался. Мелкая полевая дрянь щетинила спины и урчала, но он не смотрел в её сторону. Всё это перестало занимать. С глаз будто стремительно спадала пелена, да так явно, что он иногда поднимал лапы, пытаясь окончательно стащить то, что сходит.

Ему встретились два беса. Они сидели у ручья и, склонившись над водой, что-то рассматривали на дне. Раньше бы он обязательно присоединился к ним, но сейчас только взглянул — и мимо!

Скоро он сумел подняться и медленно полететь в сторону большого города, где могли быть знахари, которых надо заставить вылечить больное крыло.

В горах стояла ночь. Далекий лес превратился в темную кайму. Трава исчезла под пеленой тумана. Птицы умолкли. Заволновался ветер. Белесая масса ледников словно приподнялась, зависла в воздухе, облитая лиловой эмалью ночи. Всё кругом уходило под колпак черной тишины.

Шаман и Мамур выбрались на горный луг. Шаман вложил в пращу хрустальное яйцо и пустил его в пространство. То место, куда упало яйцо, стало сердцевиной его круга, который был тут же начерчен бьющимся от радости кинжалом. Мамур отмерил семь шагов и заточенным корнем начертил свой круг. Запалил смолистую ветку бука.

Под её светом братья кропотливо расчистили в кругах землю от травы и камней, разровняли ее и принялись рисовать знаки, причем кинжал рвался из рук шамана и сам, одним росчерком, обозначал необходимое. В середине крута Мамура они зарыли хрустальное яйцо, а сверху водрузили клетку с открытой дверцей.

Выпили по очереди настойку конопли, сваренную шаманом (он каждую осень заготавливал это снадобье, помогающее от всего на свете). Вошли в круги, разложили предметы: у шамана — труба и бубен, у Мамура — зеркальце и сеть. Под светом луны всё было хорошо видно. Бук горел ровным бездымным пламенем.

Раздевшись донага и натершись с ног до головы мазью из жидкого опия, шаман начал медленно вертеться на одном месте. Постукивая пятками, приседая и подпрыгивая, он топтал землю, попирая всю ее скверну, нечисть и подлость.

Вращенье усилилось. Когда оно достигло предела, за которым надо было или взлететь или ввинтиться в землю, шаман схватил трубу и что есть мочи затрубил, поворачиваясь во все стороны, обращаясь к небу и земле. Рваные, хриплые, мощные звуки полосовали тишину. Иногда он прекращал трубить и кричал во тьму:

— Бесы и гады! Демоны и духи! Дэвы и каджи! Ведьмы и твари! Идите! Я отдаю вам свое тело! Берите его! Оно ваше! Ваше! Ваше! Здесь для вас много еды и питья!

Эфир вокруг шамана светился тонким сияньем. Двойник витал над ним. Мамур жег ветки и следил за тем, чтобы брат не вылетел из круга. А шаман вертелся волчком и трубил всё громче, то задирая кость-трубу к небу, то опуская в землю.

И вот вдалеке, в глубинах луга, стала шевелиться какая-то масса. Её еще не видно, только слышно. Что-то неясное, зловещее, буйное, злое, громкое… Шаман, отрываясь от трубы, вопил во всю мочь:

— Отдаю свою плоть тем, кто голоден! Кожу тем, кто наг и бос! Кровь тем, кто жаждет! Кости свои кладу на костер тех, кому холодно! Сюда, голодные! Собирайтесь, идите! Прилетайте, приползайте! Я всех зову, кто слышит! Всех, кто видит! Скорей! Скорей! Моя плоть ждет вас!

Вот толпа бесов выросла перед кругами. Огонь освещал первых, самых ретивых. Пасти открыты, глотки дымят, хвосты хлещут направо и налево. Нечисть рвалась в круг к шаману, но словно налетала на прозрачную стену и откидывалась назад. Давка, грызня и свара. Бесы бесилась от бессилия. Демоны тявкали и выли. Гогот дэвов мешался с возгласами ведьм и плачем ламий. Летучие мыши и шершни крутились в дымном воздухе, дрались и падали вниз.

А шаману вдруг показалось, что он выпал из круга, из его распоротого живота вываливаются кишки, а нечисть пожирает его живьем. Боль стала кромсать его. Чавканье терзало слух. Страх лился ручьями. Вот гады с урчанием тянут кишки, ломают хребет и кости, добираются до сердца!..

Но он, закрыв глаза, продолжал кричать изо всех сил:

— Смерть тому, кто не примет жертву мою! Горе тем, кто побрезгует угощением! Проклятие тому, кто не отведает моей крови!

Брат Мамур из своего круга внимательно следил за обрядом. В руках у него с треском горели сухие ветки. Огнем он отгонял самых ретивых бесов, которые, тычась в круги, тут же отскакивали прочь, топча толпу. Хлопья пены летели с их багровых языков. Оскалены морды. Вьются хвосты, стучат когти, топорщатся крыла и блещет шерсть, вставшая дыбом. Над толпой свистели нетопыри и роились стаи цепней.

Держа наготове зеркальце и сеть, Мамур высматривал в свалке желтоглазую ведьму-крысу, их сообщницу. Её надо найти и поймать. А уж она сделает остальное — у ней крысиный вид при львиной силе и мертвой хватке!

Иногда шаман бросал трубу и хватал бубен, заставляя бесов прыгать под его мерное уханье. Потом вновь выкликал заклятья. Несколько раз даже порывался вылететь из круга, но силы небесные не выпускали его.

Между тем толпа редела. Многие, поняв, что их обманули, с недовольной руганью и ревом убрались прочь. Иные хлестались хвостами и бодались рогами. Вампиры рвали на куски раненого демона. Каджи с остервенением грызлись за падаль. Дэвы, гулко ухая и ахая, горестно проклинали судьбу. Какие-то пернатые кошки затеяли потасовку, катаясь меж кругами и обжигаясь о невидимые стены. Гигантская птица сарыч дралась с летучими ежами. Вурдалаки затевали кровавые хороводы. Визгливо вопили обезумевшие ламии, умоляя убить их. Пахло паленым мясом и дымной шерстью.

И тут Мамур увидел крысу-ведьму, их служанку. Прячась, она внимательно что-то высматривала в круге шамана, надеясь, очевидно, прорваться внутрь и чем-нибудь поживиться. Мамур направил на нее зеркальцем ровный, тонкий, яркий и сильный луч. Ослепил. Накинул сеть и потащил, визжащую, к себе в круг, где стояла клетка с распахнутой дверцей.

Ведьма билась, упиралась, верещала. Но он заклятиями и пинками загнал её в клетку — и она утихла, плюясь шипящей серой. Она хватала прутья клыками и когтями, но Мамур больно ткнул её горящим буком, и она тут же сникла на полу клетки.

Постепенно нечисть сгинула. Вопли и гогот шабаша сменились тишиной. Лежащему без сил шаману чудилось теперь, что от его тела осталась лишь горсть серого пепла, плавающая в луже грязи. А дух, расторгнув оковы тела, кружит над лужей, в недоумении рассматривая остатки своего прежнего обиталища. На шамана снизошла благодать. Он расплатился с долгом, отдал всё, что имел. И приступил к возврату в мир.

Очнувшись окончательно, он увидел, что земля за кругами истоптана копьгтами, изрьгта рогами и когтями. Смердели сдохшие упыри. Воронье ворошило падаль. Мыши и хомяки валялись в горелой траве. Пахло серой и мочой. А в свете луны было видно, как поодаль, во мгле луга, бьется черный ком — это кончался в агонии мелкий бес, впопыхах затоптанный толпой.