Поглупевший от любви - Элоиза Джеймс

Я не могу покинуть тебя, Эсме. Возможно, не будь ты беременна… но ты носишь ребенка. И я не настолько глуп, чтобы не помнить каждую подробность ночи, проведенной нами в доме леди Траубридж. Ты сказала, что еще не примирилась с мужем. Я воспользовался этим обстоятельством.

Ребенок, которого ты носишь, вполне может оказаться моим.

Даже если ты пришлешь ко мне дворецкого с отказом от места, я сплету у твоих ворот хижину из ивовых прутьев, как угрожала Виола в «Двенадцатой ночи». Разумеется, поднимется громкий скандал, и на волне этого скандала ты, возможно, позволишьумыкнуть тебя и ребенка. Мы отыщем остров Цирцеи и будем питаться гранатами и бананами.

Твой Себастьян.

Эсме глубоко вздохнула. Если бы она за всю жизнь получила только любовное письмо Себастьяна, этого было бы более чем достаточно. Робкая улыбка расцвела в ее сердце. Он отказывается уехать.

Отказывается оставить ее.

Вряд ли она может заставить его вернуться в Италию. Слабая женщина…

Потом она перечитала письмо — ее первое любовное письмо — еще раз.

Глава 42

Неприятные откровения за ужином

Этим вечером Кис натянула на нее сорочку, легкую, как паутина, отделанную такими тонкими кружевами, что они рвались от прикосновения ногтя. На Генриетте не было корсета. Дарби выбросил все ее корсеты. Поверх сорочки была надета белая атласная нижняя юбка, довольно короткая и расшитая по подолу серебряным стеклярусом. Корсаж из тисненого шелка был отделан таким же стеклярусом. Поверх накидывалось платье из белых кружев, ниспадавшее легкими складками до земли наподобие греческой туники. Наряд был чрезвычайно изящным, воплощением всего, чего не имела Генриетта. Кружево все равно развевалось на ходу так элегантно, что она, казалось, скользит по паркету.

Генриетта тупо наблюдала, как ловкие пальцы горничной собирают наверх ее волосы. Вместо того чтобы закрепить их на макушке, как это делала сама Генриетта, Кис просто распустила массу локонов, так что сверкающий поток струился по спине, закрепленный серебряным обручем, в тон отделке платья.

— Ты уверена? — с сомнением пробормотала Генриетта, пытаясь увидеть в зеркало, что творится у нее сзади. — Мне казалось, что по нынешней моде все волосы забираются наверх, а сбоку выпускается единственный локон.

— У мадам такие прелестные волосы, что можно не обращать внимания на моду.

Генриетта нахмурилась, рассматривая свое отражение в зеркале По ее мнению, все это походило на клумбу переросших бархатцев. Но какая разница! Она до сих пор не верила, что Дарби захочет представить обществу свою хромую жену, учитывая его настоятельную необходимость найти любовницу. Отныне она будет всего лишь няней. Как он и предрек с самого начала.

Генриетта сознавала, что ведет себя по-детски, но тем не менее настроение по-прежнему оставалось мрачным. Она не испытывала ничего подобного с самого детства, когда поняла, какое будущее ей уготовано.

Дарби предпочитал, чтобы Фаннинг, их дворецкий, подав второе блюдо, выходил из комнаты. Когда Фаннинг, бросив на стол последний орлиный взгляд, удалился, Генриетта поспешно сделала большой глоток кларета. Вино было куда крепче, чем она обычно пила, и голова у нее закружилась. Но сегодня ей нужно набраться храбрости.

Мрачное настроение затягивало ее в свой омут. В детстве она бывало, целыми днями яростно обличала судьбу, не в силах вынести мысли о существовании, продиктованном ошибкой природы. Но сейчас ей было еще горше. Потому что она познала ласки Дарби.

— Мне нужно кое-что сказать тебе, — начала она. Сегодня он выглядел неотразимым. Свет, подчеркивавший впадины на щеках, делал его похожим на восточного пирата, а не на знатного английского джентльмена.

Дарби поднял брови.

До чего же неприятно, что она физически чувствует его взгляд, словно он солнце, а она — скромная фиалка.

Генриетта глубоко вздохнула и снова приложилась к кларету.

— Я тоже хотел кое-что тебе сказать. Прошлой ночью ты I призналась, что любишь меня.

Сегодня, в холодном свете утра, эти слова казались неуместными. Жаль, что она была так откровенна! Не стоило лишаться последних крох достоинства.

— Я не слишком много знаю о любви. И честно говоря, сомневаюсь, что вообще кого-то любил. Но хочу, чтобы ты знала, как я ценю твои чувства ко мне. Как… как я доволен… твоей привязанностью.

«Прелестно», — подумала Генриетта. Что же, по крайней мере можно не волноваться, что сердце мужа разобьется, когда она больше не станет делить с ним постель. Привязанность можно найти повсюду. Это ей придется не спать по ночам в пустой огромной кровати.

Черная пустота, окутавшая сердце, сгущалась, пока не взорвалась гневом.

— Я ношу ребенка, — прямо заявила она.

Он теребил ножку бокала, наблюдая за ней с непроницаемым лицом, словно ожидал от нее чего-то шокирующего… только не этого!

— Что?!

— С самой нашей свадьбы у меня не было месячных.

— Но мы женаты три недели.

— Завтра будет четыре. А в этом отношении у меня всегда все было вовремя.

Последовала длинная пауза. Потом:

— Черт бы все это побрал.

Весьма точная формулировка, с точки зрения Генриетты.

Дарби встал, подошел к буфету, вынул бутылку с кларетом и налил вино в два бокала: себе и ей. Генриетта дрожащей рукой взяла бокал.

— Где то зелье, которое я тебе дал? — спросил он бесстрастно, ничуть не взволнованный услышанной новостью. Короткая вспышка ярости погасла так мгновенно, словно ее вообще не было.

— На каминной полке в моей спальне.

Их взгляды встретились, и Генриетта была потрясена глубоким сочувствием, светившимся в его глазах.

— Мне очень жаль, Генриетта. Зная о твоей любви к детям, можно представить, как это все ужасно для тебя.

— У меня нет выбора! — свирепо прошипела она, пытаясь убедить прежде всего себя. — У меня обязательства перед Джози и Аннабел. И разве для тебя это не так же ужасно?

— Мне тяжело видеть тебя такой расстроенной, — пожал плечами Саймон.

— Это и твой ребенок! — резко бросила она.

— Я не… — Он осекся. — Генриетта, я никогда не притворялся добрым семьянином. Но прекрасно понимаю, как сильно тебе хочется иметь ребенка. Почему бы нам, прежде чем принять какое-то решение, не посетить доктора? Возможно, кого-то из Королевского медицинского колледжа. Говорят, что в Лондоне — лучшие в мире врачи.

— Я была у докторов! — с ненавистью крикнула она. — Они тыкали пальцами в мое бедро и качали головами. Слушали историю о гибели матери и смотрели на меня… словно вынося смертный приговор.