Поглупевший от любви - Элоиза Джеймс

— Ничего страшного, даже если заснешь. Обожаю будить спящих женщин.

Эта улыбка в его глазах!

Генриетта поспешно отвернулась, чтобы Джози ничего не заметила.

Через несколько часов Генриетта спустилась в гостиную, где уже ждал муж. И вместо приветствия услышала непристойное ругательство. Она встревоженно оглядела себя. Конечно, перед ней стояла почти недостижимая задача — оправдать ожидания своего элегантного мужа. Но в тихом убежище спальни Генриетта посчитала, что почти достигла сияющих высот.

— Тебе не нравится платье? — пролепетала она. Дарби перевел взгляд на ее туфельки.

— Насколько я понял, это праздничный туалет в сельском стиле, присланный мадам Хамфриз?

Генриетта кивнула и, заметив в его взгляде нечто вроде восхищения, медленно повернулась кругом. Платье было довольно коротким, надетым поверх белой атласной нижней юбки, так что при ходьбе были видны щиколотки. Но лучшей деталью платья был корсаж из светло-розового крепа, туго зашнурованный спереди и с чрезвычайно низким вырезом как на груди, так и на спине.

— Черт бы меня побрал! — снова выругался он.

— При первом знакомстве с тобой я понятия не имела, что твоя речь настолько выразительна, — покачала головой Генриетта, подтягивая белые лайковые перчатки, доходившие почти до локтя. — А что ты думаешь о моей вуали? Миссис Хамфриз уверяла, что она сделана из твоего кружева.

Мадам Хамфриз использовала кружево Дарби во всех сшитых для Генриетты платьях. В этом не было кружевной отделки, так что модистка создала небольшую вуаль, ниспадавшую с затылка на руку и служившую модной драпировкой.

Он направился к ней хищной походкой леопарда.

— Очень мило. Мне нравятся жемчужины.

— Да, и узор в виде листьев, по словам мадам Хамфриз, весьма редко встречается.

— Вижу. Узор повторяется на рукавах.

— Если это можно назвать рукавами. Они куда короче, чем все, что были у меня раньше.

— Да и корсаж теснее, чем любой предмет твоей прежней одежды, который я до сих пор имел удовольствие видеть.

Генриетта прикусила губу, чтобы скрыть улыбку.

— Все дело в шнуровке, — объяснила она. — Видишь, тут она спереди.

Он провел пальцем по шнуровке и между ее грудями.

— Прекрасно вижу.

— Кажется, платье тебе понравилось, — заметила Генриетта, видя, что палец запутался в шнуровке. — Почему же ты выругался, когда я вошла?

Его голова была опущена. Внезапно он вскинулся и взглянул прямо в глаза Генриетты.

— Это не то платье, при виде которого желаешь поскорее покинуть дом и жену, — признался он.

Нога сегодня болела сильнее обычного, и Дарби, похоже, это понял, потому что подхватил Генриетту на руки и усадил в кресло у окна.

— Прости, — прошептала она. У нее не хватало слов выразить, как она сожалеет о своей хромоте и невозможности поехать на премьеру новой комической оперы Риса. А заодно открыть мужу, сколько ревнивого отчаяния кроется в ее сердце при мысли об оперном театре, полном красивых женщин в роскошных туалетах. Именно эта ревность побудила ее надеть нарядное платье на простой ужин с супругом.

Он сел, и она мгновенно оказалась у него на коленях, будто они были созданы друг для друга.

— Я кое-что обдумал, Генриетта, и считаю, что больному бедру не нравится, когда я кладу твои ноги себе на плечи.

— Не смей говорить такие вещи вслух, — довольно неубедительно пролепетала она, хотя уже привыкла к его открытому пренебрежению условностями.

Дарби пожал плечами.

— Это наша гостиная, дорогая, и я не вижу тут ни одного лакея.

Опять этот коварный блеск его глаз!

— Поверь, есть немало позиций, столь же восхитительных, которые мы можем испробовать. Глядя на тебя с этой шнуровкой, я невольно радуюсь, что ты не поедешь со мной в оперу. Просто не вынесу, что каждый мужчина в Лондоне возмечтает расшнуровать этот корсаж.

— Но я никогда не буду такой красивой, как ты, — выпалила она и тут же залилась краской. Когда она научится придерживать язык?!

— Почему ты так сказала? — удивился Дарби, продолжая поглаживать шнуровку. По какой-то причине она пришла в сильнейшее раздражение.

— Ты словно не помнишь, что я хромая. Увечная! А ты идеален. В твоем теле нет ни одного недостатка.

— Как и в твоем. По крайней мере я ничего не замечаю. Генриетта прерывисто вздохнула.

— Неужели не понимаешь? Дело не только в бедре. Если женщина не может родить, она… она ничто! Бартоломью Батт утверждает, что дети — величайшее достижение женщины.

— Я начинаю ненавидеть твоего Бартоломью.

— А я с ним согласна. Быть матерью — это… это…

Она даже не смогла облечь в слова все, что чувствовала в этот момент.

— Когда мой отец потерял поместье, в котором я вырос, — сказал Дарби, целуя ее в ушко, — я долго не мог понять, что теперь делать. За прожитые годы я только и научился, что управлять большим поместьем. Тем самым, которое когда-то купил мой дед. И вот теперь поместья больше не было.

— Не было? Но как же это случилось?

— Ушло за карточные долги отца.

Дарби отнял губы от ее уха, оставив неприятный холодок.

— Игра. Он проиграл дом и землю всего за один бросок костей. Я храню эти кости. Он принес их домой, клянясь, что покончит с собой. Этого он не сделал, зато разбудил меня, отдал кости и сказал, что отныне они — единственное наследство, которое я от него получу.

— Сколько же тебе было лет?

— Четырнадцать.

— О, Саймон, как ужасно, — выдохнула Генриетта и, чуть повернувшись, поцеловала его. Она привыкла звать его Саймоном в самые интимные моменты, хотя не могла заставить себя делать это на людях.

— Зато теперь у меня свое поместье. Правда, не то, которое приобрел дед, но оно мое. И я там счастлив. А ты? Счастлива в детской, Генриетта?

Она недоуменно моргнула.

— И как сегодня твое несносное дитя? Аннабел вырвало на тебя, или ты сумела увернуться?

Генриетта сухо усмехнулась.

— Семьи всегда таковы, какими мы их делаем, — вздохнул Дарби. — У меня есть двое братьев, Генриетта, ты это знала?

Она медленно покачала головой:

— Конечно, нет. Где они сейчас? И как их зовут?

— Не думаю, что ты из тех, кто регулярно читает «Ежегодный справочник дворянства». Одного зовут Джайлз. Другого — Тобиас. Они близнецы. Но вот где они… никто не знает.

— Как это? — озадаченно спросила Генриетта. — Где они могут быть?

— Мир довольно большой. — Его пальцы скользнули по ее плечам и перебрались на спину. — Они покинули Англию в день, когда им исполнилось восемнадцать.

— Но неужели ты понятия не имеешь, где они?

— Ни малейшего. Мой отец разыскивал их до самой смерти, и я делаю то же самое. Отец был совершенно уверен, что они не погибли в море. Я не настолько благодушен. Это одна из причин, по которой я решил никогда не иметь детей. Случай с братьями особенно ясно показал, что никому не известно, что может случиться завтра.