Варяго-Русский вопрос в историографии - Вячеслав Фомин

Но русская историческая наука, где мысли ученых жестко форматировали норманизм и западничество, проигнорировала предостережения норманиста Белинского и антинорманиста Кояловича и мало думала о «тщательном изучении своего». Поэтому, как заключал в эмиграции И.Л.Солоневич, размышляя над причинами страшной катастрофы России 1917 г., чуть не приведшей ее к гибели, что «фактическую сторону русской истории мы знаем очень плохо - в особенности плохо знают профессора русской истории. Это происходит по той довольно ясной причине, что именно профессора русской истории рассматривали эту историю с точки зрения западноевропейских шаблонов», и что «русская историография за отдельными и почти единичными исключениями есть результат наблюдения русских исторических процессов с нерусской точки зрения»[72].

Еще в 1876 г. историк и антинорманист И.Е. Забелин заострял внимание на прискорбном для российской науки факте, характерном, видимо, только для нее и заставляющем русских исследователей вести разработку ранней истории своего народа и государства в ложных направлениях и по чужим образцам: если «немецкий ученый убежден, что германское племя повсюду в истории являлось и является основателем, строителем и проводником цивилизации, культуры; то русский ученый, основательно или неосновательно, никак не может в своем сознании миновать той мысли, что славянское племя, и русское в частности никогда в культурном отношении ничего не значило и, в сущности, представляет историческую пустоту. Для воспитания такого сознания существовало множество причин, ученых и не ученых... и в числе которых весьма немаловажною была та причина, что свои ученые познания мы получали от той исторической науки, где эта истина утверждалась почти каждодневно». И, рассмотрев в качестве примера взгляды М.Т. Каченовского с учениками и М.П.Погодина, Забелин констатировал, что они, «выходя из самых противоположных точек зрения, пришли однако к одному концу и в основе своих воззрений выразили одну и туже мысль, то есть мысль об историческом ничтожестве русского бытия». Параллельно с вызреванием и распространением в нашей науке мысли «об историческом ничтожестве русского бытия» в ней же выработалась чудовищная привычка, если сказать словами М.О. Кояловича, произнесенными чуть позже - в 1884 г., «унижать и поносить все свое...». Более того, как отмечал в середине XX в. И.Л.Солоневич, «нас учили оплевывать все свое...»[73].

Весьма показательно, что Шлецер, меря русскую историю «норманским футом», вместе с тем прекрасно осознавал ущербность этого навязанного науке мерила, в прокрустово ложе которого не укладывались многочисленные факты, например, факт исторического бытия черноморской руси, нападавшей на Византию задолго и до призвания варягов в 862 г., и до их прихода в Киев в 882 году. Так, в византийском «Житии святого Стефана Сурожского» речь идет о нападении в конце VIII или самом начале IX в. на крымский Сурож «рати великой русской». Другое византийское «Житие святого Георгия Амастридского» свидетельствует, применительно к 820-м - 840-м гг., о широкой известности руси на берегах Черного моря: «Было нашествие варваров, руси, народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого, не носящего в себе никаких следов человеколюбия» (масштабы действия руси стремительно растут, и она, уже выйдя за пределы Крымского полуострова, повоевала Пафлагонское побережье Малой Азии).

Патриарх Фотий, ведя разговор о действиях росов в 860 г. уже под стенами самой столицы Византийской империи - Константинополем, куда они прибыли на 200 ладьях, также подчеркивает факт давнего знакомства с ними своих соотечественников (да и не только их): «Народ неименитый, народ несчитаемый (ни за что), народ, поставляемый наравне с рабами...». А в «Окружном послании» «восточным патриархам» в 867 г. он говорит о крещении росов и утверждении у них епархии: «И до такой степени в них разыгралось желание и ревность веры, что приняли епископа и пастыря и лобызают верования христиан с великим усердием и ревностью». И эта русская епархия - Росия - называется во всех церковных уставах византийских императоров, по крайней мере, с 879 г., занимая 61 место в перечне метрополий, подчиненных константинопольскому патриарху. По всей видимости, она находилась в городе Росия, отождествляемом с Боспором, расположенном в районе нынешней Керчи, и просуществовала до XII века. Арабский географ XII в. ал-Идриси отмечает, что Дон «течет до города Матраха (Тмутаракани. - В.Ф.) и впадает в море между ним и городом Русийа», а по договорам 1169 и 1170 гг. с генуэзцами Византия предоставляла им право направлять торговые суда во все свои гавани, кроме Rossia и Matracha[74].

Но норманист Шлецер был одержим желанием придать «норманскому футу» видимость универсального «эталона», равно подходящему как к западноевропейской, так и восточноевропейской историям, а норманской теории видимость причастности к науке и безупречности, ибо ее сторонники до сих пор утверждают, а это и есть их самый наиглавнейший «научный аргумент», что имя «Русь» было принесено восточным славянам шведами. И это желание у него было насколько велико, что он в начале XIX в. в своем «Несторе» просто выбросил из русской истории черноморскую русь, категорично говоря, что «руссы, бывшие около 866 г. (такую дату дает летопись. - В.Ф.) под Константинополем, были совсем отличный от нынешних руссов народ, и следственно не принадлежат к русской истории». При этом европейская знаменитость строго наказывала современникам и потомкам, что «никто не может более печатать, что Русь задолго до Рюрикова пришествия называлась уже Русью», и что русская история начинается лишь «от пришествия Рурика и основания рускаго царства...»[75].

Произвол и диктат в науке весьма и весьма опасны, ибо они уводят и науку, и общество от истины в мир фантазий и символизируют собой застой и регресс, никогда и ничего хорошего не сулящие. И тому слишком много примеров из нашего совсем недавнего прошлого, чтобы считать иначе. Но невозможно выбросить из истории факт, на который в науке первым указал в замечаниях на речь Миллера Ломоносов, отметив, что «Фотий, патриарх цареградский, в окружном своем послании пишет о походе киевлян к Царю-граду: "Руссы бесчисленных народов себе покорили и, ради того возносясь, против Римской империи восстали". Толиких дел и с толь великою славою в краткое время учинить было невозможно. Следовательно, российский народ был за многое время до Рурика»[76].

То, что «российский народ был за многое время до Рурика», полагал и сам Шлецер, но это было в 1768 г., когда он еще во многом мыслил о русской истории самостоятельно и в сообразности с источниками, а не под воздействием трудов создателей норманской теории - шведских донаучных авторов XVII в., и шведских историков XVIII в., соблазненных их норманизмом, так льстившим национальному самолюбию и самосознанию шведов. И в работе «Probe russischer Annalen» («Опыт изучения русских летописей») немецкий ученый утверждал, вопреки норманской теории, следовательно, по логике ее адептов, во имя «русского патриотизма», что понтийская (черноморская) русь издревле существовала на юге Восточной Европы, т. е. существовала вне всякой связи со скандинавами, и была могущественным народом, «который подчинил себе, как говорит Фотий, бесчисленное множество других народов», и который населял «сегодняшнюю Крымскую Татарию».

По словам Шлецера, эти русские «имели свой собственный язык, бесценные следы которого дошли до нас благодаря императору Константину. Но они не были ни славянами, ни готами». И, отрицая связь понтийской руси с роксоланами, сближал ее с румынами, хазарами, болгарами, аланами, лезгинами, поясняя при этом, что русских греки называли «скифами, таврами, тавро-скифами». Справедливо критиковал тогда Шлецер и те, по его ироничной оценке, «усилия», которые прилагал в середине XVIII в. шведский поэт и по совместительству королевский историограф О.Далин, бесцеремонно вписывая историю Руси в свою многотомную «Историю шведского государства» (тут же переизданную в Германии и тут же «открывшую» глаза подавляющему большинству немецких историков на этнос летописных варягов), хотя, как правомерно отмечал историк, ни он, ни его предшественники, отстаивая тезис о шведской природе варягов, не приводят тому доказательств, и говорил им в ответ то, что, начиная с Ломоносова, говорят антинорманисты: «Недоказуемым остается то, что варяги Нестора были именно шведами».

Параллельно с тем Шлецер заострял внимание на, по его формулировке, «двойном заблуждении», которое привело к такому заключению Далина и на котором поднялась и расцвела в шведской литературе норманская теория: «Сначала он предположил, что варяги были шведами, а затем, исходя из этого, посчитал, что Русь в ту эпоху да и потом еще долгое время находилась под господством Швеции. Вот так логика!», с сарказмом парировал Шлецер выводы шведских норманистов, принятые и растиражированные историками других стран. А затронув тему происхождения названия русского народа якобы от шведов, ученый верно тогда заметил как по поводу норманистской тенденциозности, так и по поводу того, чему она так кардинально противоречит: «Те, кто считает Рюрика шведом, находят этот народ без особых трудностей. Ruotzi, - говорят они, именно так и сегодня называется Швеция на финском языке, а швед - Ruotzalainen: лишь слепой не увидит здесь русских! И только Нестор четко отличает русских от шведов. Более того, у нас есть много средневековых известий о шведах, а также тщательно составленный список всех их названий: ни одно из них не указывает, что когда-то какой-либо народ называл шведов русскими. Почему финны называют их Ruotzi, я, честно признаться, не знаю»[77].