Штабная сука - Валерий Примост

Если в автомате — какой бы системы он ни был — есть патроны, поздно или рано он обязательно выстрелит. Он просто не может не выстрелить, потому что заключенная в этих патронах смерть всегда будет искать выхода. Так пусть он выстрелит сейчас же, как можно скорее. Не надо ждать. Нужно искать курок, нужно искать его днем и ночью, а найдя — нажать. Сразу. Без трусливого счета до десяти. Чтобы никто не посмел усомниться в том, что он — лось. Чтобы он сам не посмел в этом усомниться.

И если в конце концов автомат выстрелит, то лось умрет как лось. А если не выстрелит… Если не выстрелит, значит это был не тот курок, значит нужно искать дальше, дальше, пока боек не ударит по капсюлю и первая пуля не начнет свой путь в стволе.

БОЖЕ, КАК ЖЕ Я ИХ НЕНАВИЖУ!

Сегодня с утра я снова торчал в парке. Блин, когда же, на хер, приедет уже этот шланг Оскал!

Мои духи, Гуляев с Банником, наверняка, как обычно, рассчитывали на то, что я снова буду зависать на броне, а они просто хером груши пооколачивают полдня и преспокойно пойдут на обед. Хватит, ребятки. Закончилась лафа. Пошла крутая служба.

Как только я заметил, что духи начали херней страдать — а произошло это минут через пять после прихода в парк, — я тут же соскочил с брони на землю.

— Гуляев! Банник! Строиться!

Они с удивленными рожами построились передо мной. Ясный перец, с удивленными — я никогда еще их не дрочил. А напрасно, сейчас-то я это отлично понимал.

— Налицо невыполнение приказа, — иказал я.

— Какого приказа, Андрей? — спросил осторожно Банник.

— О выполнении запланированных на ПХД работ.

— Но мы же работаем…

— Заткнись. Налицо пререкание со старшим по должности, — я скривил губы в презрительной ухмылке. — Что, совсем забурели, мальчики?

Они настороженно молчали.

— Ладно. Добро. Будем дрочить. Они продолжали молчать.

— Распорядок дроча: Банник снимает ремень и начинает бить Гуляева. Каждый раз, когда мне кажется, что удары слишком слабые, я бью Банника. Все понятно?

Банник не тронулся с места. На его лице появилось умоляющее выражение.

— Андрей…

— Какие-то вопросы? — я приблизился к нему на шаг.

— Ну зачем это, Андрей?.. — пролепетал он. — Ну не надо, ладно? Мы все сделаем и так…

Я молча дал ему по морде. Брызнула кровь, его отбросило на борт бээрдээмки.

— Ну не надо, Андрей… — бормотал он, испуганно глядя на меня.

— Снял ремень, ублюдок. Живо!

— Ну не надо… ну не надо… — повторял он, чуть не плача.

Я был спокоен, как удав. Я подхватил с брони массивный ключ-попку и молча начал дубасить Банника. Я бил его до тех пор, пока он не упал на колени, бестолково прикрываясь руками.

— Встать.

Он с трудом встал.

— Снял ремень.

— Ну не надо…

— Снял ремень.

Умоляюще глядя на меня, он расстегнул бляху и снял ремень.

— Бей.

— Ну Андрей…

Я замахнулся на него попкой. Он испуганно втянул голову в плечи и легонько, для отмазки, шлепнул Гуляева по заднице. Все, спекся. Теперь он был мой.

— Сильнее.

Он ударил чуть-чуть сильнее. Я врезал его попкой.

— Не шлангуй, урод… Бей.

Он подразмахнулся и ударил на «троечку». Гуляев болезненно поморщился.

— Так, а теперь ты, — кивнул я Гуляеву, — снимаешь ремень и бьешь Банника.

Зависла пауза.

— Не шути со мной, мальчик, — сказал я. — А то раздача, под которую попал Банник, покажется фигней по сравнению с тем, как огребешься ты.

Он нехотя снял ремень и, помедлив, ударил Банника. Вот тут-то вам и трубень настала, ребятки. Теперь вы оба — мои.

— Следующий, — мотнул я подбородком в сторону Банника.

Он ударил.

— Следующий.

И тут произошло то, что и должно было произойти. Каждый бьющий считал, что получает сильнее, чем бьет сам, а значит, в следующий раз надо добавить. Мне и вмешиваться не пришлось. Они так обрабатывали друг друга, что любо-дорого было смотреть. И так, знаете, с матами, со злыми взглядами исподлобья. Кажется, не было бы рядом меня, наверняка бы сцепились и устроили славный мордобой.

А я стоял рядом, смотрел и ждал. Ждал, что, может быть, сейчас случайно нажмется курок…

Потом, когда они устали, я заставил их отжиматься в упоре лежа.

Банник сломался первым. Я немного попинал его ногами, а потом заставил Гуляева встать ему на спину и чуть-чуть потоптаться.

Потом я по мелочи оторвал Гуляева (чтобы Баннику обидно не было), поставил его раком, посадил сверху Банника и припахал пару раз обскакать вокруг бээрдээмки. Он это сделал уже, кажется, с удовольствием, чтобы отомстить за предыдущую процедуру. Вот все-таки натура человеческая — до чего бестолковая штука: заставил-то я, но исполнял Гуляев, поэтому он и виноват, поэтому он и козел, получи и распишись.

Потом я перекуривал, а духи опять отжимались. Я командовал «Делай раз!.. Делай два!», пока не охрип.

А потом за мной прибежал наш ротный дневальный, чтобы позвать меня к телефону: звонила Наташка.

— Девочка моя!.. — орал я в трубку, едва слыша наташ-кино чириканье сквозь телефонные хрипы и шумы. — Я не смогу тебя встретить: очень много дел, и на секунду не вырваться…

И заговорщицки подмигнул дневальному, мол, нехер их, баб, баловать, встречать-провожать, сама, мол, дотопает. Дневальный понимающе улыбнулся.

— …Так что иди сама!.. Дорогу помнишь?.. Отлично… Да-да, именно так, все правильно… Да, и будь осторожнее: говорят, из харанхойской зоны очередной рецидив сбежал… Да, точно, а кто-то его уже здесь, в окрестностях видел… Поняла?.. Хорошо, жду тебя, девочка моя…

— Ротного не видел? — спросил я у дневального, положив трубку.

— А вон же он, в курилке сидит, — махнул боец в сторону выхода.

Я кивком поблагодарил дневального и вышел из расположения. Спустившись по лестнице, я выгреб на улицу. Широкую спину ротного, зависающего в курилке, видать было издалека.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться! — официальным тоном, с отданием чести, произнес я, приблизившись.

— Че хотел, содцат? — негромко спросил Мерин и прищурился сквозь сигаретный дым. Он явно был в хорошем настроении.

— Сегодня невеста моя должна прийти… ну помните, я вам говорил…

— Ну, и чего?

— Так можно будет нам с вами подойти в штаб, ну, чтобы формальности всякие…

Мерин поразмыслил и отрицательно покачал головой.

— Нет, знаешь, брат, это, наверное, не по моей части будет. Ты эта… после обеда замполит наш нарисуется, вот к нему и обратись. Понял? Он поможет. Это его парафия.

— Так точно, товарищ капитан, все понял! — козырнул я.

— Да, так будет лучше… А если возбухать начнет, скажешь мне, я его прищучу. Понял?

— Так точно…

— Да не сцы, военный, — покровительственно похлопал он меня по плечу, — хочешь иметь хомут — будешь его иметь. Это уж как пить дать…

Успокоившись на этот счет, я сделал вид, что возвращаюсь в казарму, но, как только ротный отвернулся, резко изменил курс и юркнул за угол. Оттуда я осторожно прокрался в караульный городок, расположенный под самым забором части, и сдернул с уже наполовину раскомплектованного пожарного щита давным-давно примеченную мной саперную лопатку. Потом пролез в дыру в заборе, прошмыгнул через пустую в это время дорогу и нырнул в лес…

Я выбрал отличное место — в самой чаще, но тропинка с него просматривалась, что надо, а рядом стояло мертвое, высохшее дерево — и принялся за работу. Минут через пятнадцать, когда в просвете между деревьями мелькнуло легкое голубенькое платьице, у меня уже почти все было готово. Сейчас нужно было просто действовать — как механизм, не задумываясь, — и, возможно, только это меня и спасло.

— Наташ! Ау-у! — крикнул я, делая несколько шагов в сторону тропинки.

— Андрей?.. — послышался ее голос. — Андрей, ты где?!

— Здесь…

В следующее мгновение она показалась из-за деревьев и бросилась мне на шею.

— Милый, ты все-таки встретил меня… Я обнял ее, поцеловал.

— Да, вроде как… Пойдем.

— Куда? — спросила она, уже шагая рядом со мной.

— Да тут, понимаешь, работенка у меня есть…

Мы вышли к облюбованному мной месту, я подхватил лопятку и продолжил работу.

— Подожди пару минут. Я уже заканчиваю.

— Яма? — с удивлением в голосе спросила она. — Зачем? Командир приказал?

— Да… Почти…

— Под мусор, да?

— Именно так, — усмехнулся я, выбираясь из ямы и роняя лопатку. — Под мусор.

В следующую секунду я схватил ее за горло. На ее лице отразилось наверное величайшее в ее жизни изумление, она пыталась вырываться, но куда уж ей было справиться со здоровенным мужиком! Я все сильнее сжимал ее шею и с интересом наблюдал, как жизнь мало-помалу улетучивается из этого красивого, глупого, страшного тела…

Потом что-то хрустнуло, глаза ее закатились, и она безвольной куклой повисла в моих руках. Я для верности сломал ей шею и осторожно опустил тело на землю. Потом присел рядом и закурил. Вот и все. Прощай жизнь, молодость, прощайте надежды и мечты, больше никогда тебе не стонать под мужиком, никогда не чувствовать в своем нутре его раздирающего, кипящего присутствия, больше никогда эти синеющие губы не будут шептать нежные глупости и выкрикивать угрозы. Сегодня настало твое время уходить. И где-то свернут, скатают твою постель, вычеркнут из списков твою фамилию, и чья-то память выплюнет тебя, как горький шарик черного перца… Чья-то, чья угодно, но только не моя. Потому что это я тебя убил, хотя на самом деле ты убила себя сама, а я был всего лишь простым исполнителем твоей воли. В конце концов ты до-« билась большего, чем Алтай, Тренчик, Хохол и все остальные, — память о тебе будет жить дольше, чем память о них: столько, сколько я проживу. Это я тебе обещаю.