Каторга - Валентин Пикуль

– Когда же будет заключен мир, скажите нам!

Японцы терпеть не могли этих вопросов:

– Мы ничего не знаем. Вы наши пленные. Война продолжается. Наша армия побеждает врагов страны Ямато…

Ограбив деревни, японцы взялись за горожан. Если верить очевидцам, так из домов вынесли даже мебель и посуду. Русским не оставили стула, чтобы присесть, не оставили и чашки, чтобы напиться. Тихо стало! По ночам не пролает собака, утром не пропоет петя-петушок – Сахалин вымер. «Деревни и села горят, – записывала Марина Дикс, – люди трясутся от ужаса, от разбоев и поджогов». Даже в отдаленном Оноре японцы спалили канцелярию, жгли клубы, школы, читальни. Наконец они переловили на Сахалине всех собак и вывезли их в Японию. Зачем им понадобились наши Жучки и Шарики – этого я не знаю.

В один из дней жители Александровска увидели японских солдат перед музеем. Самураи по косточкам разобрали скелет кита, потом разгромили и сам музей, уничтожив и расхитив все ценные экспонаты – как бытовые, так и научные. (После вражеского нашествия сахалинцы возродили музей из пепла, но в 1920 году японские интервенты уничтожили его вторично, и с тех пор, читатель, уникальный паноптикум сахалинской каторги исчез для нас – навсегда!)

…А ведь Сахалин еще не сдавался – он боролся.

Жохов после боя обошел убитых самураев. Возле каждого громоздилась куча расстрелянных патронов: японцы никогда не жалели боеприпасов, стреляя куда попало, лишь бы оглушить противника грохотом, лишь бы вызвать панический страх у русских, вынужденных беречь каждый патрон.

– Соберите все оружие, – велел Жохов дружинникам.

Избежав позора капитуляции, он еще не подозревал, какие трудности готовит Сахалин человеку. Внутри острова дороги заменяли дикие тропы, направлению которых люди зачастую и следовали, доверяясь опыту зверя, идущего от водопоя. Но горе грозило тем, кто слепо доверялся звериным инстинктам, и уходящие по такой тропе растворялись в лесах и трясинах с черной водой – тихо и неслышно, как будто их никогда и не было на свете. Камыши в рост человека, толщиною в палец, резали людей своими краями, которые природа отточила до бритвенной остроты. Вступая под душную сень гигантских лопухов, человек терялся, ничего не видя вокруг себя. Есть было нечего; случайно подстрелили медведя, но мясо его на Сахалине съедобно лишь зимою, а летом от него омерзительно разит диким чесноком, черемшой… И вдруг – встреча.

– Эй, кто вы? – окликнул Жохов каких-то людей.

– Я капитан Филимонов, – донеслось в ответ. – Меня послали проводить геодезическую съемку в тайге.

– Вы, конечно, провели ее?

– Да, как приказано мне губернатором.

– Но сейчас она пригодится только мне и моим бродягам, ибо губернатора давно нету, как нет и его отрядов…

При Филимонове было лишь семь человек, но они тоже пригодились для усиления отряда. Японцы, ощутив возросшее сопротивление партизан, выслали в погоню сразу двести человек, но Жохов и Филимонов половину врагов уничтожили из засады, и Филимонов оценил личную храбрость журналиста.

– Не хвалите меня, – отвечал Жохов. – Я ведь знаю, что, стоит мне ослабеть духом, люди сразу это заметят, они ослабеют тоже – и тогда мы погибнем… Это не моя храбрость! Это скорее храбрость женщины, когда она рожает. Иногда мы, мужчины, вынуждены быть героями, если знаем, что выхода нет, отступать некуда, надо пережить то, чего не избежать…

После одного из боев он велел Филимонову:

– То, что вы сделали в геодезии Сахалина на сегодня, пригодится для наших детей и внуков – на завтра. Что же касается меня, то к этой сахалинской эпопее я отношусь как писатель к материалу для будущего романа.

– И тоже для детей и внуков? – не поверил ему Филимонов. – Так садитесь на первую же кочку и начинайте писать.

– Я еще не придумал начала романа, – ответил Жохов. – Но у меня уже сложился его конец… трагический!

– Только не убивайте всех нас подряд!

– Всех нас не убить… – сказал Жохов.

Партизаны обходили Рыковское стороной, чтобы за Дербинским повернуть к морю. В лесах гуляли осторожные росомахи, на ветвях деревьев путников сторожили желтоглазые рыси. В лесу было темно и сыро, как в погребе, пахло грибами и плесенью. Стебли кедровника бывали перекручены в сложные узлы, как веревки, а в речных заводях, громко фыркая, полоскались громадные сахалинские выдры, лоснящиеся от сытости.

– Ложитесь все! – вдруг выкрикнул Филимонов.

Дружинники разом залегли, потом спрашивали:

– А чего ложиться-то? Кажись, все тихо.

– Впереди кто-то идет. Слышите?..

Прямо перед ними была лесная поляна, и на ней играли зайцы. Но вот они навострили уши и мигом исчезли, когда из-за деревьев показались люди. Один, второй, третий… Вид этих людей был страшен: оборванные, грязные, кое-как забинтовавшие свои раны тряпками… Филимонов поднялся:

– Неужели отряд Быкова? А ведь верно – он!

Жохов вдруг распахнул объятия и пошел вперед.

– Ура! – воскликнул он. – Все-таки встретились…

Полынов увернулся из его объятий.

– Вы меня с кем-то путаете, – сухо произнес он. – Перед вами жалкий коллежский асессор Зяблов, имевший несчастье служить судебным следователем в Корсаковске.

– Ну и черт с тобой! – смеялся Жохов, все поняв…

Лишь потом, отойдя поодаль, Полынов сказал ему:

– Я безмерно рад видеть тебя, Сережа, но о том, что было, лучше молчать. У меня, как у каждого порядочного дьявола, имеется собственный ад, в который посторонние не допускаются.

Из лесу, окруженные дружинниками, на трофейных лошадях выехали еще двое – штабс-капитан Быков, а с ним и Клавдия Челищева, ладно сидевшая в удобном японском седле. Издали они смотрели на случайную встречу друзей, и Полынов, заметив чужое внимание, сказал Жохову, что сейчас не время для дружеских излияний:

– Но поговорить надо! Только без посторонних.

– И даже без меня? – обидчиво отозвалась Анита.

– Даже без тебя, – ответил Полынов.

Жохов придержал за поводья лошадь Быкова и деловито спросил:

– Какие теперь главные цели отрядов?

– Не сдаваться! – убежденно ответил Быков.

Нет, они не сдавались. Так и не дождавшись встречи с отрядом Гротто-Слепиковского и догадываясь, что Корней Земляков пропал безвестно, Валерий Павлович долго вел людей на север, придерживаясь берега моря, где его дружина питалась чилимами и креветками, партизаны ловили крабов. 9 июля, за день до высадки японцев у Александровска, отряд Быкова уничтожил больше ста самураев. Но вскоре они узнали от жителей, что в Оноре сдался отряд капитана Владимира Сомова, потом запропастился в болотах и сам губернатор Ляпишев.

– Друзья! – сказал Быков своей дружине. – Половину Сахалина мы прошли с боями. Неужели не пройдем и вторую?

На путях движения быковского отряда японцы оставляли свои обращения. Их находили приколотыми к сучкам высоких деревьев, они сами бросались в глаза на приметных местах и возле бродов через реки. В одном из таких посланий самураи оповестили о капитуляции всего сахалинского гарнизона, надеясь, что теперь-то отряд Быкова поневоле сложит оружие. Но в ответ на это патриоты устроили засаду в устье реки Отосан, где и перебили множество самураев. Тогда адмирал Катаока выслал против них крейсер «Акацуки», который несколько дней ползал вдоль берегов залива Терпения, густо осыпая леса зловредной шрапнелью, чтобы выявить неуловимый отряд. Но Быков заранее углубился в дебри, признаваясь Клавочке:

– Неужели после всего пережитого в этой войне Академия Генштаба отвергнет меня по незнанию иностранных языков, астрономии, геометрии… Это было бы несправедливо!

Клавочка оказалась большой педанткой:

– Вы только предаетесь мечтаниям об Академии, но еще ни разу не видела я вас хотя бы с гимназическим учебником.

– Нелепость! – отвечал Быков. – Хорош бы я был в тайге с учебником в руках, изучающим глаголы прошедшего и будущего времени. Не обижайтесь, но вам, наверное, безразлична моя судьба, а я не напрасно ли жду от вас ответа?

– Я дам вам ответ, – сказала Клавочка, – но сначала вытащите меня из этих кошмарных лесов. Я хочу домой… к маме!

И вот – неожиданная встреча с капитаном Жоховым, который не сдался, как не сдался и геодезист Филимонов. Валерий Павлович почему-то сразу испытал ревнивое чувство, ему показалось, что при виде генштабиста глаза девушки осиялись блеском влюбленности. Беседуя с Жоховым, он мрачно сказал:

– Теперь я догадываюсь, почему вы, приехав на Сахалин, спрашивали меня о Полынове. Но плохо верится, что вы появились на острове – ради поисков своего друга.

– Мне и самому-то не верится! – отвечал Жохов, объяснив Быкову свое намерение писать роман о людях каторги.

Быков, как и Филимонов, не поверил ему:

– А что вас влечет в литературу?

– Желание попасть в мир подлинной демократии. Литература не ведает чинопочитания, не признает выслуги лет. Никакой русский писатель не пишет ради того, чтобы выслужить пенсию. В отставке я распрощаюсь с эполетами капитана, чтобы стать рядовым великой армии русских писателей, подлинных демократов, средь коих нет генералов-классиков, глядящих на мир свысока, нет и жалких поручиков-журналистов, глядящих на генералов с извечным вопросом: «Как вам будет угодно?..»