Где-то на Северном Донце. - Владимир Волосков

— Вот видите, все правомерно, — разводит руками генерал. Ему трудно признаться вслух, что он сам уже убежден в невиновности Малышкина, что сам он, Каратаев, сгоряча поспешил согласиться с помощником окружного прокурора, оформившим визу на арест. К тому же этот осторожный помощник намекнул заупрямившемуся было Каратаеву на одно прошлое дело…

А в богатой всякими событиями жизни Каратаева действительно имелся некогда случай, когда он опростоволосился, взял под защиту своего интенданта, присвоившего крупную сумму государственных средств. Мало того, что вступился сам из чувства солдатского братства, но и убедил вступиться подчиненных офицеров. Недостачу покрыли сообща, а через некоторое время выяснилось, что интендант в самом деле перерожденец и казнокрад.

Вспоминать об этом случае генералу очень неприятно, но еще неприятней было бы вновь оказаться в таком же дурацком положении. Потому он прикуривает папиросу от папиросы и тяжело размышляет, изыскивая выход. Ему действительно жаль этого молоденького растяпу Малышкина.

— Товарищ генерал, — вдруг тихо произносит Иванов. — Во всей этой неприятной истории есть и моя доля вины. Потому… Хм… Я мог бы покрыть утерянную сумму. У нас в семье есть кое-какие сбережения…

— Почему вы один? — встряхивается на стуле Ковальчук. — Среди офицеров нашей части существует такое же мнение. Мы не верим, что наш солдат мог оказаться вором.

— Ну, с такими вещами вы не спешите! — сердится генерал. — Можно подумать, что другим, хотя бы мне, все случившееся безразлично. Ваш солдат — это и мой солдат. Надо все-таки найти потерянные деньги. Не вмешалась же здесь нечистая сила! Кто-то же взял их! Может быть, у вас что-то прояснилось, если не секрет, конечно… — обращается Каратаев к продолжающему стоять Галичу. — Да вы садитесь.

Лейтенант садится, пожимает плечами:

— Пока ничего нового.

— Что, не нашли ту семейную пару?

— Нет. В тот день автобус дошел только до деревни Пьянкове, так как мост через реку оказался поврежденным. От Пьянково в сторону полустанка имеется всего три небольшие деревни, и мы сразу же побывали во всех трех.

— Ну и что?

— Как ни удивительно, ни у кого из жителей не гостили в те дни приезжие с детьми. Мы обошли все дома. Никто даже не видел людей с такими приметами.

— Странно. Ведь в той стороне других деревень нет, а если б они гостили в Пьянково или далее, то наверняка уехали бы рейсовым автобусом, — задумчиво басит генерал. — А начальник полустанка, случаем, фамилии не записал?

— Он сейчас в отпуске, но его бесполезно и спрашивать. В городе я обратился в привокзальный медпункт. Дежурной медсестре действительно позвонили с полустанка, чтобы встретили пострадавшего. Но в регистрационной книге фамилия не указана, так как начальник полустанка сам не знал ее. Не до расспросов было — времени оставалось в обрез.

— Так на вокзале пострадавшего, выходит, встретили? — оживляется генерал.

— Да, встретили, — огорченно машет рукой Галич. — Только не работники медпункта. Они слишком долго разыскивали носильщиков. А пострадавшего, по рассказу проводницы, встретили двое молодых мужчин, очевидно родственники.

— Невезение какое-то… — расстроенно бормочет Ковальчук. — Как по притче — одно к одному.

— Да, действительно невезение, — чувствуя себя виноватым неизвестно в чем, вздыхает Галич. — Ни дежурный автоинспектор, ни диспетчер стоянки такси не заметили в привокзальной толчее пострадавшего. Мы запросили все городские больницы о поступившем больном с рваной раной левой икры и травмой правой щиколотки — пока ничего положительного.

— Действительно, мало у вас утешительного. — Генерал опять сердито размахивает рукой, разгоняя табачный дым.

— Но я тут ни при чем, — обиженно покраснев, начинает оправдываться Галич. — Меня проверяли и признали, что сделано все возможное в сложившейся ситуации. Я работник молодой, потому просил, чтобы это дело передали кому-нибудь другому, поскольку…

— Еще чего! — продолжает сердиться Каратаев. — Вы сами-то верите в невиновность Малышкина?

— Да, он внушает мне доверие.

— Вот и ведите следствие до конца, коли внушает. — Генерал раздраженно сует окурок в пепельницу. — А то передадите дело какому-нибудь равнодушному чиновнику, тогда…

— Значит, вопрос об освобождении Малышкина пока отпадает, — скучным голосом резюмирует Ковальчук.

— Да. Санкцию на арест дал сам окружной прокурор, и его помощник не берется до приезда самого… — Галич беспомощно пожимает плечами.

— Попятно, — глухо ворчит Каратаев. И ему, и всем присутствующим в кабинете отлично известно, что помощник прокурора человек не только очень осторожный, но и педантичный, совершенно не способный нарушить субординацию.

— И еще есть одно обстоятельство, которое требует выяснения… — мнется Галич. — Вопрос пикантный, и я как-то не решался до сих пор касаться его…

— Что там еще? — настораживается генерал.

9

Поскольку заняться больше нечем, Петя Малышкин, как всегда, сидит у окошка, наблюдает за размеренной гарнизонной жизнью, и нет для него более желанного, нежели оказаться в гуще этой жизни. Никогда не подозревал он, что в неярких армейских буднях может быть столько заманчивого, привлекательного. На что угодно готов сменить Малышкин свое скучное обиталище — пусть то будет хоть мокрый окоп, хоть самый нелюбимый в городке пост у многолюдного штаба, хоть внеочередной наряд в солдатский туалет. Все-таки не нудное прозябание у этого осточертевшего окна.

С утра вызывал Малышкина сам «батя». У командира соединения забот, понятное дело, невпроворот, и долго разглагольствовать с рядовым Малышкиным ему было явно недосуг. Но все же уделил ему несколько минут. Правда, о деньгах генерал почему-то не спрашивал, а просто поинтересовался семьей, прохождением службы, взысканиями, которых, к взаимному удовлетворению, у Малышкина не оказалось. Нормальный получился разговор. И простился генерал вполне доброжелательно. По крайней мере, так показалось самому Малышкину.

Сейчас Малышкин пытается отгадать: что бы мог значить для него этот неожиданный вызов?

На улице распогодилось. Дождя нет. Все еще озорует шальной северный ветер, но облака поднялись выше, посветлели, поредели, и в частые полыньи меж ними то и дело проглядывает умытое, потеплевшее сентябрьское солнце.

На аллее возле плаца появляется знакомый лейтенант. Это Галич. Малышкину заранее известно, что следователь идет к нему. И действительно, вскоре дверь в камеру распахивается и на пороге возникает пухлолицый добряк Галич в своей необмятой, новенькой шинели и наползающей на уши великоватой фуражке. Галич здоровается с привычной улыбкой, но в этой улыбке есть нечто новое: не то неловкость, не то принужденность. Это заставляет Малышкина насторожиться.

Но разговор поначалу протекает в привычном русле. Малышкин уже в который раз рассказывает, как обшарили, на всякий случай, весь «газик», как заставил Шубина с Перехватовым обыскать себя, как ползали потом по грязи возле того пня у ели, втайне надеясь на безнадежное…

— Та-ак… — невесело констатирует Галич. — Значит, ничего дополнительно не припомнили… Ничего нового?

— Ничего, товарищ лейтенант.

— Та-ак… — Лейтенант что-то обдумывает, трет ладонью висок. — Та-ак… Имеется у меня один вопрос…

— Слушаю, — с готовностью откликается Малышкин.

— Та-ак… Некоторые ваши товарищи по роте утверждают, что у вас есть знакомая девушка в городе, что вы часто встречались, будто у вас вроде бы возникло, как это сказать… Что-то прочное, настоящее. Это так?

— А какое это имеет отношение к делу?! — вздрогнув, испуганно вскидывает голову Малышкин.

— Собственно, может не иметь никакого… — трудно подбирает слова Галич. — Но может и помочь… Как ее зовут?

— Какое отношение это имеет к делу? — весь преобразившись, Малышкин становится похожим на ощетинившегося ежа.

— Вы не встречались с ней перед отъездом?

— Какое это имеет отношение к делу? Зачем вы впутываете ее в эту историю? — почти кричит Малышкин, в нем уже нет прежней доверчивости, готовности отвечать.

— Пока сам не знаю, — с неожиданной для самого себя откровенностью признается Галич. — Все-таки как ее зовут? Кто она?

— Я не желаю разговаривать на такую тему! — Забыв о субординации и своем подследственном положении, Малышкин вскакивает с нар и начинает бегать по камере — четыре шага от окна до двери, четыре шага обратно. — Хоть что делайте со мной, но на такие вопросы я отвечать отказываюсь!

— Никто не собирается что-то делать с вами, — миролюбиво произносит Галич. — Успокойтесь.

Но Малышкин не замечает миролюбия следователя. Как насмерть перепуганная ночная птица, он мечется из угла в угол и упрямо бормочет: