Вельяминовы. Время бури. Книга четвертая - Нелли Шульман

– Мисс Маккензи, садитесь, пожалуйста… – он отодвинул табурет:

– Я кофе сварю. У нас плитка… – глядя на мисс Маккензи, он просыпал кофе. Девушка прижимала к груди книгу:

– То есть мой отец был родственником Элишевы Горовиц? А вы откуда о ней знаете… – Аарон, конечно, не только рассыпал кофе, но и обжег руку, разливая его в армейские, оловянные чашки:

– Бабушка Мирьям встретила Меневу, во время скитаний. Они назвали дочь Авиталь, в память о матери бабушки Мирьям… – женщина обращалась к дочери, используя еврейское имя, но упомянула, что среди индейцев она Амада.

Передавая мисс Маккензи чашку, Аарон подул на руку:

– Нет. Не ваш отец. Послушайте меня… – Дебора, невольно, открыла рот.

Он говорил об Аароне Горовице, родившемся в джунглях, и похороненном на Масличной Горе, в Иерусалиме, говорил об его внучке, Мирьям, одной из первых женщин в Европе, получивших диплом врача:

– Она бежала от мормонов, когда ее похитили, и познакомилась с вашим прадедом, Меневой. Здесь все сказано… – Дебора слушала его низкий, красивый голос. Прабабушка писала дочери о том, как звали ее бабушку, Ханой, и прабабушку, Деборой. Она добавила, что очень любит Авиталь, и всегда будет молиться о ее здоровье и благополучии:

– Расти хорошей девочкой, милая, и заботься об отце. Он очень меня любил. Помни, что ты еврейка, и твои дочери, внучки и правнучки тоже будут еврейками… – Аарон помолчал:

– Здесь и дата, и подпись. 12 июня 1861 года, Мирьям Мендес де Кардозо, дочь Шмуэля и Авиталь, из Амстердама, Голландия.

Мисс Маккензи легко, взволнованно дышала:

– Поэтому мою мать звали Анной, а меня Деборой. Но как? Мой прадед, Менева, наверное, рассказал все моей бабушке… – она показала на карандашные строки. Дебора услышала, издалека, знакомый голос:

– Он не успел, милая. Я обо всем позаботилась. И о тебе, тоже позабочусь… – Дебора, наконец, поняла, кто это. Рав Горовиц говорил ей о Ханеле:

– Она за сто лет перевалила… – мужчина помолчал, – в конце прошлого века умерла. Вы тоже ее потомок. Она была… – Аарон повел рукой. Дебора кивнула:

– Человек неба. Я знаю, у нас тоже есть подобные люди… – она сидела, не оставляя Тору, слушая рава Горовица.

Ее ближайший родственник, внук Мирьям Кроу, служил в британских военно-воздушных силах:

– Полковник Стивен Кроу, – улыбнулся рав Горовиц, – он женат. Они ребенка ждут, в марте. Ваша кузина, покойная, леди Констанца, тоже была ученым, физиком. Она три года назад погибла, молодой… – мисс Маккензи, по ее словам, исполнилось двадцать два. Аарон, быстро, рассказал ей о семье:

– В Нью-Йорке, у моего отца, есть родословное древо, огромное. Если вы разрешите, я напишу… – Аарон, внезапно, понял:

– Господь, почему-то, меня всегда выбирает, для встреч с кузинами… – он развеселился:

– Сначала Регина, теперь мисс Маккензи. Но Регина была близкой родственницей, а она, то есть Дебора… то есть мисс Маккензи… – Аарон проводил ее до шлагбаума. У мисс Маккензи имелся особый пропуск, а раву Горовицу дальше хода не было.

В столовой еще не закончился фильм. Тучи рассеялись, ночь оказалась звездной. С реки Колумбия дул свежий ветер. Черные косы лежали на ее плечах. Девушка хихикнула:

– Я хотела в кино сходить. То есть к вам тоже. Я говорила, я в Орегоне собиралась. Напишите, конечно… – Дебора запнулась:

– Я сиротой росла, в интернате училась, для индейцев. У меня племя есть, обо мне заботились, но я очень рада, что теперь… – Аарон пригласил ее на шабат, замявшись:

– Вы еврейка, кузина Дебора, по нашим законам… – он кивнул на Тору, в руках у девушки:

– Любой раввинский суд, это подтвердит. И ваш отец еврей. Если вы, когда-нибудь, захотите… – Аарон покраснел:

– Вам просто надо будет в микву окунуться… – рав Горовиц, всю неделю, старался не представлять микву, не думать о кузине Деборе, как он, про себя, называл девушку, и вообще заниматься делами.

Он написал в Сиэтл, раввину. Оставалось дождаться ответа, и договориться о поездке. Он вел молитвы и занятия, убеждал интендантов, что мацу, на базе, испечь невозможно, а значит, надо присылать коробки, из Сан-Франциско. Он кошеровал кухню, и считал нужное количество новой посуды. После разговора с капелланами, он решил заказать изюм:

– Вино поставлю, – сказал он коллегам, – к Песаху созреет. Я в Святой Земле урожай собирал, на виноградниках… – Аарону снилась мисс Маккензи. Он видел цветущие холмы, вдыхал запах свежей воды, черные волосы развевал теплый ветер. Она обещала прислать записку, если соберется на Шабат.

Аарон вертел кольцо, с темной жемчужиной:

– Оставь, она родственница. Дальняя, конечно. Она выросла в племени. Зачем ей возвращаться к евреям? У нее своя земля, свой язык… – мисс Маккензи, на прощание, попыталась подать ему руку. Аарон смутился:

– Простите, кузина. Мне нельзя, только если это мать, или сестра, или дочь… – он заметил легкую улыбку, на красивых губах: «А жена, капеллан… то есть кузен Аарон?»

– Жена тоже, – обреченно признал рав Горовиц. Утром пятницы вестовой из канцелярии, принес входящую почту и внутренний конверт, для переписки между отделами. Мисс Маккензи сообщала, что придет, и принесет подсвечники.

Аарон, двигая скамейки, вспомнил ее веселый голос:

– Я всегда свечи зажигала. Когда мне три года исполнилось, Красивый Щит, наша мудрая женщина, сказала, что так делать надо. Я думала, что мой отец маму попросил, а теперь поняла, что и мама их зажигала, и бабушка… – занавески, отделяющей мужчин от женщин, здесь не было. Аарон не хотел, чтобы кузина сидела сзади, за спинами. Он решил разделить зал на две части:

– Если… если она начнет ходить на службы, я попрошу сделать занавеску… – Аарон подумал о скорых праздниках.

Доктор Горовиц всегда устраивал первый седер дома. Отец хорошо готовил, они втроем помогали. Аарон помнил золотистый, куриный суп, с клецками из мацы, сладкий, виноградный сок. Отец смеялся:

– До сих пор в кошерном магазине говорят: «Вино Горовицей». Привыкли, с прошлого века… – Эстер приносила жареную курицу, овощи, фаршированные мясом, печеную картошку, с чесноком. Меир, самый младший, пел: «Чем эта ночь отличается от всех других ночей». Трепетали огоньки свечей, на большом, отполированном столе орехового дерева. На губах оставался вкус миндаля и сахара, от пасхальных сладостей.

– Миндаль… – вздохнул рав Горовиц, – где здесь взять миндаль… – он увидел нежные цветы, усыпавшие деревья:

– Я спустился в сад ореховый, посмотреть на молодые побеги, посмотреть, зацвел ли виноград, зацвели ли гранаты… – ему надо было идти на кухню. Аарон, до завтрака, замесил тесто для хал:

– А если ей не понравится… – озабоченно подумал рав Горовиц, – яиц нет, только порошок. Ни мака, ни кунжутного семени. Она никогда не пробовала халы… – Аарон вспомнил трапезы в Иерусалиме, в домах раввинов, румяные, плетеные халы, смех детей, белые, накрахмаленные, скатерти:

– Надо скатерть привезти, из Сиэтла… – Аарон понял, что улыбается, думая о мисс Маккензи. Не выпуская швабры, он закрыл глаза.

Услышав мотор грузовика, рав Горовиц вздрогнул. Чья-то уверенная рука забрала швабру:

– Вот ты где… – усмехнулся знакомый голос, – далеко тебя загнали… – Аарон встрепенулся. Кузен Мэтью, в чистой, полевой форме, с пилоткой набекрень, с калифорнийским загаром на лице, прислонился к окну. Он махнул шоферу:

– Поезжайте в гараж, сержант… – кузен окинул Аарона пристальным взглядом:

– Вообще я тебя должен поставить по стойке смирно, за то, что не приветствуешь старшего по званию. Шучу, – весело добавил Мэтью.

Аарон открыл рот, кузен поднял руку:

– Занимайтесь своими обязанностями, лейтенант. Надо работать, меня полковник Бенсон ждет… – Бенсон был начальником базы. Аарон видел его только мельком. Старшие офицеры обедали отдельной столовой.

– На шабате встретимся, – подмигнул ему майор Горовиц. Вскинув на плечо вещевой мешок, четко печатая шаг, Мэтью скрылся в бараке, где помещалось командование.

Посмотрев на свои босые ноги, Аарон снял со швабры тряпку:

– Мэтью обрадуется, что у нас еще одна родственница появилась… – пол почти высох. Вылив грязную воду в канаву, рав Горовиц отправился в столовую.

Майор Горовиц всегда возил флягу, с кошерным вином. Лаборатории ученых часто располагались за городом, Мэтью не успевал добраться до синагоги, чтобы посетить службу. Он привык делать кидуш сам. Мэтью старался соблюдать шабат, избегая, в день отдыха, писать и водить машину. В Вашингтоне он менялся субботними дежурствами с коллегами. Мэтью оставлял себе смену на Рождество, чем заслужил глубокую приязнь семейных сослуживцев. Он брал дни отдыха во время еврейских праздников. Мэтью любил неспешные, свободные от министерской суеты, субботы.