Катастрофа на Волге - Вильгельм Адам

В одной из листовок содержались точные данные о понесенных нами в последних боях потерях в материальной части. В других речь шла о том, что Гитлер предал немецкий народ, что умирать бессмысленно, а дальнейшее сопротивление безнадежно. В одном месте говорилось примерно следующее: здесь, у нас, находятся немецкие военнопленные. Немедленно прекращайте сопротивление! Это единственный выход, чтобы спасти себе жизнь.

Я перебирал листовки. Рассуждая трезво, я вынужден был признать, что иногда и сам приходил к тем же выводам. Последние обещания Гитлера, Главного командования сухопутных войск и Манштейна — разве они не были пустыми? Ничего, решительно ничего не выполнено из того, что нам обещали в напыщенных выражениях…

Однако можно ли доверять этим немцам, которые обращаются к нам из лагеря противника? Разве это не коммунисты, предавшие свое отечество? Конечно, с военной точки зрения они правы: это говорил мне мой опыт, мой рассудок. Но, как солдат и офицер, я отклонял эту пропаганду, потому что она подрывала боевой дух немецких войск.

Мое внимание привлекла другая листовка. Паулюс утверждал, что смысл нашего дальнейшего сопротивления состоит в том, чтобы дать возможность группе армий «А» на Кавказе избежать угрожавшего ей окружения.

В листовке же говорилось, что эта группа армий находится уже в районе Ростова. Не был ли Паулюс введен в заблуждение? Не умышленно ли Манштейн держит в неведении командующего 6-й армии? Это было бы слишком!

Я не видел выхода из лабиринта, в который завело меня чтение листовок. Наконец в одной из листовок я прочитал имена трех офицеров, которые якобы еще в 1941 году попали в советский плен: капитана д-ра Хадермана, обер-лейтенанта Харизиуса и обер-лейтенанта Рейера. Я был озадачен. Доктор Хадерман, очевидно, являлся резервистом. Я вспомнил гессенский городок Шлюхтерн. Там, будучи школьником, я познакомился с гимназистом по фамилии Хадерман. Позднее он стал филологом. Однако фамилия еще ни о чем не говорит. Будто бы эти три офицера обращались по ночам к нашим солдатам через мощную говорящую установку. Таким образом, подтверждалось то, что рассказывал мне 10 января лейтенант с южного участка котла.

Черт побери! Кому же верить? Лучше бы Кюппер избавил меня от этих вещей. Я позвал его.

— Зачем вы положили мне на стол эти листовки?

— Я думал, господин полковник, что они заинтересуют вас, — ответил он.

— Вы ведь тоже прочитали их, Кюппер. Каково же ваше мнение? Можете говорить откровенно, — добавил я, заметив, что Кюппер медлит с ответом.

— Так точно, господин полковник, мы прочитали листовки. По рассказам связных, приказ сдавать все найденные листовки выполняется только формально. Хотя едва ли у кого хватит смелости перейти на сторону Красной Армии, постепенно одерживает верх мнение, что русские не расстреливают военнопленных. Связной IV армейского корпуса говорил, что вчера ночью из русских окопов к ним обращался через громкоговоритель солдат 371-й пехотной дивизии, которого знают многие.

— Говорят ли солдаты штаба между собой об этих листовках, Кюппер?

— Как раз в эти дни по поводу листовок много споров. Одни относятся к ним отрицательно, другие раздумывают над тем, что там написано, а то даже и защищают эти утверждения. Во всяком случае, почти никто не верит, что в плену расстреливают.

Кюппер ушел. Делать мне было, в сущности, нечего, и я погрузился в глубокое раздумье. Задумчивым или, вернее, встревоженным был и Паулюс, который некоторое время спустя вызвал меня к себе. Обер-лейтенант Циммерман дал понять, что, по-видимому, у генерал-полковника возникла потребность поговорить со мной.

Когда я вошел, Паулюс сидел за письменным столом, подперев голову, правой рукой поглаживая лоб. Я уже знал эту его привычку. Почти всегда в это время его лицо особенно сильно подергивалось.

«Что случилось?» — подумал я. Перед Паулюсом лежала какая-то бумага. Молча он протянул ее мне.

Это была листовка, адресованная непосредственно Паулюсу и подписанная Вальтером Ульбрихтом, депутатом германского рейхстага. Внимательно прочитал я ее, слово за словом. Ясными, логическими аргументами Ульбрихт доказывал, что Паулюс, подчиняясь приказам Гитлера, действует не в интересах Германии и немецкого народа. Его обязанность — прекратить бесполезное сопротивление. Я вопросительно посмотрел на командующего армией и возвратил ему листовку.

— Конечно, — задумчиво сказал Паулюс, — автор этого послания, если смотреть с его колокольни, прав. Все события он рассматривает как политик. Как человек штатский, он не может понять, что значит для солдата повиновение, не понять ему и тех соображений, которыми я руководствовался, приняв решение.

— Перед тем как вы, господин генерал-полковник, позвали меня, я прочитал аналогичные листовки Ульбрихта, Вейнерта и Бределя. Их язык непривычен нам. Во мне все противится их взглядам, но во многом они правы.

— Скажем так, Адам: они видят все в ином свете, чем мы. Я ни в коем случае не отказываю этим людям в добрых намерениях. Но для меня это подрыв солдатской дисциплины, и с этим я согласиться не могу. До чего мы дойдем, если во время войны солдаты будут выступать против правительства собственной страны!

— Я и сам еще не разобрался, что к чему, господин генерал-полковник. Но я все чаще задаюсь вопросом: какой смысл гнать на смерть десятки тысяч людей? Стоит ли придерживаться традиционного представления о солдатском долге в условиях, когда наше доверие к высшему командованию им же самим было не один раз предано гнусным образом? Имеются ли еще и теперь серьезные основания, которые с военной точки зрения оправдывали бы нашу гибель? Я позволю себе предположить, господин генерал-полковник, что вы знакомы с содержанием всех листовок. В одной из них говорится, что кавказская группа армий ведет бои уже в районе Ростова. В этом случае опасность ее окружения прошла. Тогда зачем эти страшные человеческие жертвы 6-й армии?

— Я читал эти листовки, но не могу поверить этим утверждениям. Ко всему, что связано с пропагандой, мы должны относиться как можно более критически.

— А если это все же правда? Если мы сознательно или бессознательно введены в заблуждение нашим высшим командованием?

— Я не могу полностью принять ваши аргументы. Ведь от Пиккерта Манштейн знает, в каком отчаянном положении мы находимся. Я просто не могу себе представить, что его не трогают страдания и гибель нашей армии и что от нас требуют напрасных жертв. Нам приказано обороняться здесь, и из чувства ответственности перед группой армий «А» на Кавказе я не могу действовать иначе.