Девятый Замок - Хаген Альварсон

Митрун одной из первых оказалась на берегу. Раньше альдермана Свенсона, даже раньше Эльри Бродяги, она спрыгнула в воду, безнадежно вымочив платье, к ужасу и ярости старой Эльвы, и устремилась к месту побоища. Остановилась возле Балина, погладила иссечённую топорами кору. Увидела ошметки цвергов, обсиженные мухами. Побледнела. Затем заметила кожаный панцирь с нашитыми бляшками. Она боялась рассмотреть его. Ведь она видела, кому Эльри его подарил.

Но взор её скользнул по рыжей бороде. И тихий, сдавленный стон вырвался из груди, и облилось кровью сердце. Да, это лежал Снорри сын Турлога, чей полный страсти взгляд сводил её с ума, и она не могла видеть, что сделали с ним цверги…

Взметнулась пыль. Кто-то был рядом. Дух? Тень?

— Это ты, — тихо, как смерть во сне, сказала Митрун.

Корд'аэн О'Флиннах вперил в неё мутный взгляд. Она выдержала. Чародей отошёл. Он бродил среди трупов, тыкая посохом в тухлые останки, и что-то бормотал на своём родном языке. Он был грязный, потный, заросший, худой как лошадь Хеллы, а лицо его было белее омелы. Он был так жалок, что хотелось подать монетку. Но Митрун не пощадила его.

— Кордан Флиннахсон! — голос дрожал от гнева и слёз, а кулаки сжимали полы чародеевого плаща. — Ты сделал его таким! Ты прекрасно это знаешь! Поэтому — оживи его. Ты можешь, твоя сила велика. Верни мне жениха, которого украл. Ведомо мне, кого надо повесить на сосне, чтобы вернуть мне моего милого.

Корд'аэн молчал, и взгляд его менялся. Небо, полное пыли, отражалось там, чёрное небо, которое наливается грозой, и огонь мешается с водою. Митрун не отшатнулась. В её глазах билось острое стекло, отворяя красные раны, из которых кормились серые птицы отвратного вида, и обращался в песок ненавистный, чужой мир. И ещё там пылал огонь. Чёрный огонь.

Корд'аэн громко, протяжно застонал и медленно осел на землю.

— Хорошо, дочь Лаунда, — кивнул он, глядя на неё с грустью. — Но только ты пойдёшь со мной. Ты будешь петь и плясать, и бить в бубен, и звать своего милого, и плакать. Горько-горько плакать. Делая больно ему и себе. И когда он вернется — ты не узнаешь его.

Затем он резко вскочил, оттолкнул Митрун и направился навстречу Эльри, что молча и гордо шагал к дубу.

— Есть работа, Бродяга, — друид указал на горы за рекой. — Найди гроб по размеру для Снорри да парней, что понесут его в горы. Это надобно сделать как можно быстрее, ибо скоро витязь окаменеет, и дух его уйдет в Чертоги Предков, а соваться к вашим пращурам я не намерен.

Эльри замер с открытым ртом. Потом медленно, тяжело покачал головой.

— Не следует… Я уже видел, как…

— Представь себе — я тоже кое-что видел! — прервал Корд'аэн грубо. — Как ты думаешь, я это задумал из любви к приключениям?!

Эльри посмотрел на Митрун. И всё понял.

— Через пару часов жди нас на Эльдирнесе, — Эльри поклонился, словно с Мировой Горой на плечах.

Гроб с тем, что осталось от Снорри, несли четверо: Эльри, Борин Хакарсон, Эрвальд Эрпасон и Эгги Ёкульсон. Они нарушили наставление предков: не дели дорогу с мертвецом. Борина попросил Эльри, Эрвальд считал, что обязан Снорри, а Эгги… что ж, и ему было что вспомнить.

Говорили в пути мало, только по делу. Митрун вовсе молчала. Пару раз ночью плакала. Никто её не пытался утешить: дураков не было. Все делали вид, что спят.

Шли два дня. Павшего героя положили в пещере на склоне, поросшем можжевельником, после чего чародей приказал всем уйти. Эльри хотел остаться. Тогда Корд'аэн сказал ему:

— Ты не боишься теней своего прошлого? Того, о котором никому не поведал в Норгарде, Эльри Убийца Щенков?

Лёд поднялся в карих глазах Эльри, но быстро опал жидким болотцем безразличия. Он повернулся и ушёл.

А Корд'аэн развел костёр и стал жечь там травы. Потом, когда дурман наполнил пещеру, начал стучать посохом в пол и стены. Митрун по его велению взяла бубен и выбивала тот же ритм. Затем друид заиграл на волынке, и так печальна и заунывна была та музыка, что Митрун заплакала. Сквозь дрожащую пелену слёз видела она, как Корд'аэн начинает странный танец, как он уходит в тени и дым. Воспоминания захлестнули её волной, и она дала волю всей горечи, всей боли, всей обиде, что гноили её сердце.

На рассвете Митрун очнулась. Рядом с ней сидели Корд'аэн и Снорри.

— Мой рыжий котёнок, — ласково прошептала она.

И вновь погрузилась в забытье.

Снорри нес её обратно на руках. Глядя на неё с любовью, а на Корд'аэна — с чёрной, нутряной, чадящей ненавистью.

3

Он оживил меня.

По просьбе Митрун, конечно же. Я не обижался на неё за это… старался не обижаться изо всех сил. Сказать по правде — получалось не всегда.

А вот Корд'аэна я не простил. Конечно, он не мог отказать Митрун. Да только мне от этого было не легче. Не было большого желания возвращаться в мир людей. Хотелось лишь сна и покоя. Я заслужил покой. Что жить в рухнувшем мире. Колдун выдернул меня из объятий сна, он заставил мою Митрун плакать и звать меня, и я вернулся по дороге её огненных слёз. И каждый шаг был пыткой. Да, он тоже звал меня и скорбел, но что толку с той скорби.

Нет, я никогда не смогу простить.

Люди вначале не поверили, увидев меня живым. Потом начали шептаться, косо глядели и чертили Руну Охраны, когда я проходил мимо. Были и такие, что не таясь величали меня не иначе как мертвяком, упырём, ублюдком Хеллы (не иначе услышал сей кённинг у кого-то из старых скальдов, не сам же придумал). Я думал было и впрямь поскрежетать зубами, повращать глазами, да передумал. Попросту лень было на них тратиться.

Да и по правде-то я их понимал. Сам с трудом верил, что жив. Память моя была пуста, а там, где были воспоминания, остался лишь болотный туман. Разум вспомнил многое за несколько дней, но сердце оставалось в беспамятстве. Митрун… я любил её, конечно, я всегда её любил, но теперь эта любовь горчила болезненным оттенком.

Глупый колдун.

Конечно же, он не смог оживить меня, хотя и воскресил. Какая-то часть меня осталась там, в чертогах смерти. Иногда я плачу по ночам, обнимая мою спящую Митрун.

Осенью, после праздника Аргильд, когда были принесены жертвы и благодарности за урожай, я наконец-то познакомился с родичами Митрун. Эльва насплетничала обо мне, но Лаунд Лысый, отец моей милой, не зря был лагеманом Аскенхольма. Он жил своим умом. Он же и устроил нам славную свадьбу, так что я засиделся в Ясеневой Горке до самых холодов.

Спустя год после моей смерти тени прошлого вернулись. Они обступили меня, взяли в кольцо, и я провалился в край туманов. Покой и освобождение влекли меня в бездну, и плач Митрун не мог удержать, вызывая только раздражение и гнев. Тогда вновь пригодился Корд. Он отправил меня в поселение Равендаль, что в Альвинмарке. Искусные лекари из Народа Холмов поили меня отварами неведомых трав, вели долгие беседы, читали надо мной заклинания. Я бродил по лесу, что рос окрест, слушал ручьи и птиц, шёпот ветра в кронах, одинокие звёзды, и забывал о том, что я мертвец. Но однажды ночью ко мне в келью зашла та самая маленькая девочка-цверг, которую давно убили братья Вилисоны, и спросила, как я себя чувствую. Я ответил, что, спасибо, хорошо. Тогда она заплакала и рассказала, что злой ветер Морсинсфьёлля жестоко наказал её родичей за поражение у стен Норгарда.